Избранник Ада - Николай Норд

Раскручивая в голове план по добыче пива, я подошел к пустому прилавку, который только что покинула бабка, треща костями под тяжелым мешком сахара на плече. Никак старая на год вперед товар закупила, либо для неких иных очевидных целей.

Между тем продавщица, молодая женщина лет тридцати, гренадерского роста, с телом, просторным, как русское поле, в опрятном голубом халате, в отличие от пивницы, и в матерчатой шапочке-кокошнике, сосредоточенно орудовала пилочкой, ровняя свои ноготки, произрастающие из пальцев, похожих на свежесваренные сардельки. Лицо ее выдавало некоторую причастность к болезни Дауна – эти люди, похожи друг на друга, как близнецы: маленькие приплюснутые носики, круглые глазки наивной голубизны, близко посаженные друг к другу, детское невинное выражение лица.

– Какие у вас ноготки красивые! Прямо-таки, словно перышки лебяжьи! – пустил я леща продавщице и понял, что сразу зацепил ее на крючок: несчастная девица, несомненно, повелась на мою приманку.

Воистину – женщины любят ушами!

Она распахнула свои накрашенные пуговки-глазки и, томно лыбясь, оценивающе воззрилась на меня.

– Вам что продать-то, молодой человек? – в ее голосе, все же проскальзывали нотки недоверия: неужели этот мо́лодец сошел с небес в это богом забытое место не за какой-то там никудышной банкой «Завтрак туриста», от которого даже, вконец оголодавший, но малость уважающий свой каленый желудок, зек отвернется, а специально из-за нее?

– Да мне бы бутылочку «Наполеона» или, на худой конец, армянского коньячка – «Пять звездочек», – сказал я, словно речь шла о сущей безделице.

– Каких звездочек? – искренне изумилась она.

– Пять, «Пять звездочек» – коньяк такой армянский есть. Не слышали разве?

– Да что вы такое говорите, молодой человек? К нам сроду никогда никакой коньяк не завозят. Из крепкого – водка одна бывает только. Кто тут коньяк пить-то будет? Наши забулдыги, что ли? Вот еще, выдумали мне тоже – деньги переводить зазря. Водку-то редко берут – все самогон гонят да хлещут, а вы – «пя-ать зве-оздочек»! А еще на вид – такой антиллигентный.

– А вы тут магазином заведуете?

– С чего вы взяли?

– Ну, вы такая красивая, такая представительная, я дума вы к прилавку нарочно вышли, чтобы народ завлекать. На вас посмотришь – дух захватывает – сколько красоты, сколько белого тела! Как не купить товар у такой женщины? – продолжал я укреплять завоеванные позиции.

Бедная девица так обрадовалась моим словам, что чуть не заплакала.

– Тела-то достаточно, что и говорить! – женщина приосанилась, выставив серьезные груди вперед, словно два бруствера, и зачем-то расстегнула две нижние пуговки своего халата.

У меня непроизвольно дернулись руки – уж очень захотелось тут же потискать ее за сиськи, но я вовремя опомнился и сумел сдержаться.

– Да кому только в нашей деревне это тело предъявишь? Пьянь да срань тут одна, а не мужики. Разве им до тела? Стакан бы удержать в руках! – с жалостью к самой себе проговорила продавщица. – Вы вон, другое дело, такой пригожий, как свеженький огурчик на грядке – наверно непьющий. Коньяк-то, я слышала, порядочные люди маленькими глоточками пьют и наливают – только на донышко.

Я почесал репу и изобразил на лице глубокое разочарование из-за отсутствия в продаже культурного питейного напитка. В магазине было жарко, видно здесь уже начали топить, и я расстегнул пальто, предположив, что наша беседа может несколько затянуться. Как только я сделал это, продавщица пошарила взглядом по моим штанам, залезла им внутрь и что-то там пошевелила. Затем зачем-то расстегнула еще одну пуговицу своего халата тоже.

– А, может, вам «Столичная» подойдет, у меня в холодильнике две бутылочки есть, держим для проверяющих, а? – предложила девица, с невыразимой тоской вынимая свой взгляд из моих брюк.

– Нет, не подойдет! – решительно отказался я. – Этот коньяк для профессора нужен. Он тут за углом в машине сидит, ждет меня. Я у него ассистент, и мы приехали в ваш поселок фольклор собирать. А без стопки армянского он с аборигенами говорить не умеет. Ему, видите ли, образ речи для общения на матерный менять надо, чтоб его понимал простой люд. Тут ему без хорошего коньяка не обойтись, вот он и послал меня в магазин. Выходит, зря я сюда заглянул. Жалко!

– А где вы у нас… с бариганами… с павианами – вы так, кажется, сказали? – говорить собрались? Это что, вы так про лешаков говорите?

– Каких еще лешаков?

– А вы не слыхали разве, никто вам тут с профессором не говорил? – продавщица испытывающе и подозрительно цепанула меня своими маленькими голубенькими глазками. Каким-то шестым чувством удостоверившись в моей искренности, она продолжила: – Они такие большущие, на горилл похожие, только, все ж, не обезьяны. У нас тут, кто их лешими кличет, кто говорит, будто люди они волосатые такие. Я полагаю все ж, что люди, но другие, не как мы… Они, бывает, по ночам по деревне шарятся – у кого картошки накопают, у кого свинью утащат. Только я полагаю, что ничего они ни у кого не тащат, просто кто-что сворует, а на лешаков списывают, чтобы следы за собой замести… Бывает, правда, они с Анчуткой Беспятным дерутся на кладбище.

– А это кто еще такой?

– Ну, козлоногий…

Я продолжал недоуменно смотреть на великаншу. Она поняла и, понизив голос, сказала:

– Ну, это Нечистый – черт то есть, только вслух говорить «черт» нельзя, а то, не дай бог, на себя его накличешь. Он такой слухач, куда тебе с добром!

– И как же они дерутся?

– Да я сама-то не видела, люди так знающие говорят. Тут, бывает, над кладбищем гроза разразится, молнии сверкают, громы гремят, ну, и в это время они там, на могилах, бьются меж собой. А за что-почему – никто не знает. Но только факт интересный остается: вокруг небо чистое, солнышко блестит, а над кладбищем туча черная волчком кружит, ливень стеной стоит.

Я настороженно смотрел на больную болезнью Дауна: не усохла ли она окончательно своими, не слишком извилистыми, мозгами? Хотя, судя по ее способности рассуждать вообще, она производила впечатление, не менее здравое, чем почтальонша нашего квартала.

И снова продавщица поймала мой недоверчивый взгляд и, истово перекрестившись и заведя глаза к небу, задрожавшим от обиды голосом, молвила:

– Вот те крест! Тут у нас многие бугринские могут подтвердить.

– Ну, что вы, я вам вполне верю, – придав голосу проникновенную искренность, сказал я. – Я вижу, что вы разумная и правдивая девушка… – и добавил, после небольшой паузы: – красивая такая, – чем сразу вернул ее расположение и заставил беднягу доверчиво улыбнуться. – А откуда лешие здесь?

– А кто его знает, то ли из могил выходят, то ли из рощи заявляются, а то ли с того берега Обь переплывают. Только в самой роще никаких шалашей или пещер, где б они жили, никто не видел. И на кладбище никаких берлог нет, разве что могильные плиты открывают изнутря… Они тут жили, говорят, когда и деревни-то не было вовсе.