Колыбельная - Владимир Данихнов

–А от чего она умерла?– спросила Аня.

–А от чего все умирают,– сказала женщина.– Старая была.

Подумав, она спросила:

–Хочешь чаю?

Аня не успела отказаться или согласиться: в дверном проеме появилась волосатая рука, которая втащила молодую женщину в глубь прихожей. Затем высунулась красная как помидор голова небритого мужчины, который рявкнул на Аню «А ну пошла отсюда, попрошайка!» и со стуком захлопнул дверь. Аня не знала, куда ей пойти. Может, спросить в школе, куда уехали родители? Но Аня боялась, что учителя в сговоре с ужасным человеком, который похитил ее. Она вспомнила, как он схватил ее недалеко от школьных ворот. Ощутив на плечах его твердые как камень пальцы, она позвала на помощь учительницу рисования, которая шла по другой стороне улицы, но та не обернулась. Тогда Аня подумала, что учительница не услышала ее. Но вдруг она услышала и нарочно не обернулась? Аня могла бы спросить новый адрес родителей у Светланы Игоревны (мама как-то обмолвилась, что Светлана Игоревна всё про всех знает), но Светлана Игоревна умерла и теперь не поможет ей. У отца и матери были друзья, жившие в разных концах города, но Аня сомневалась, что вспомнит, как до них добираться. Кроме того, у нее нет денег на автобус, а идти пешком – холодно. Шмыгая носом, Аня пристроилась у батареи отопления на площадке между этажами. Рядом свернулся в клубочек полумертвый от голода котенок. Слабо мурлыкая, он ткнулся носом в Анино плечо, и она прижала его дрожащей рукой к груди, в которой всё булькало и хрипело. Аня понимала, что больна, но не было рядом мамы, которая напоит ее горячим чаем с малиновым вареньем и даст проглотить невкусные таблетки. Девочка уснула, и жар, поднявшийся в ее теле, позволил ей увидеть странные цветные сны про миры, недоступные для человека. В этих мирах жили удивительные существа, которые, среди прочего, не издевались над слабыми. Аня сразу поняла, что спит, потому что в жизни такого не бывает. Она видела, как дети мучают других детей в школе только потому, что их жертвы немного глупее их, или наоборот умнее, или странно одеваются, или вечно болеют – короче говоря, хоть чем-нибудь отличаются. Она удивилась, когда впервые увидела, как толпа второклассников пинает ногами какого-то мальчишку, а девочки стоят рядом и хихикают. Потом те, кто бил, ушли, а мальчишка поднялся, стряхивая с коленок прилипшую пыль. У него был помятый вид, но он не особенно расстроился, словно произошедшее было в порядке вещей. Первоклассница Аня подошла к нему, чтоб пожалеть несчастного ребенка. Повинуясь инстинкту, она протянула руку и пригладила его взъерошенные волосы. Мальчишка посмотрел на странную девочку с удивлением и сделал шаг назад. От него плохо пахло, и Аня поняла, почему дети называли его вонючкой.

–Тебе больно?– спросила она шепотом, словно речь шла о какой-то ужасной тайне.

–Отстань,– сказал мальчишка и убежал.

Она еще много раз видела его в школе: пару раз его избивали до крови, но он никогда не жаловался, и его глаза оставались пустыми, словно он жил и двигался во сне, который повторяется изо дня в день. В ее классе был подобный мальчик по фамилии Канашкин. Он старался сидеть за партой тихо как мышонок, надеясь, что хотя бы сегодня его не заметят, но его всегда замечали, и он получал свою порцию подзатыльников и пощечин. Когда учительница выходила из класса, мальчишка со злыми глазами по фамилии Лосев швырял на пол его пенал, заставляя Канашкина наклониться, чтоб поднять вещь с пола, и в это время кто-нибудь (обычно сам Лосев) бил Канашкина ботинком под зад. Канашкин падал. Многие смеялись над неуклюжим Канашкиным, а те, кто не смеялся, делали вид, что ничего не случилось, потому что иначе сами могли попасть под раздачу. Аня смотрела на это с ужасом: она не понимала, почему так происходит. Однажды она не выдержала и кинулась на Лосева с кулаками. Тот сначала хохотал, уворачиваясь от Аниных кулаков, но когда Аня умудрилась расквасить ему нос, Лосев разозлился не на шутку и кинулся на нее. Он не понимал, откуда берется сила в этой тощей девчонке, а Аня не могла остановиться, в нее будто что-то вселилось, и она расцарапала лицо Лосева до крови. Лосев разревелся, превратившись в самого обычного мальчика, которого обидели без причины. Он упал на спину и лежал неподвижно, как раскрытая книга, с ужасом глядя на страшную девочку. Аня замерла над ним, сжимая и разжимая кулаки; ее поразила произошедшая в нем перемена. В школу вызвали родителей, наружу вылезла правда об издевательствах над одноклассником, был скандал, а когда буря утихла, всё осталось почти по-прежнему. Никто больше открыто не бил Канашкина, не ронял на пол его вещи, но его продолжали обзывать придурком и маменькиным сынком, ему ставили подножки в коридоре и подкладывали в ранец засохшее собачье дерьмо. Канашкин всё так же сидел за партой, боясь шелохнуться; он привык к такой жизни и не ждал перемен. Лосев же обходил Аню за версту. Что касается самой Ани, то у нее появились подружки, которые жадно ловили каждое ее слово, а один впечатлительный мальчик признался ей в любви.

Кто-то коснулся ее руки, и Аня расслышала недовольный голос: слышь, вставай, чего лежишь, это тебе не гостиница, иди спи где-нибудь еще, бомжара. Она с трудом повернула шею: ей показалось, что каждый ее мускул скрипит от натуги. Аня моргнула, пытаясь различить лицо говорившего, но ничего не увидела, кроме размытого силуэта человека, который склонился над ней. Щеки и лоб ее пылали, в груди горел пожар, она попыталась встать, но упала. Котенок выскользнул у нее из рук и запрыгал по ступенькам вниз, отчаянно мяукая; кажется, падая, она прищемила ему хвост. Господи, прошептал голос, Аня, это ты? Боже мой, это ты или твой призрак? Господи, господи, господи… У Ани не было сил ответить. Ей казалось, что она всё еще спит. Что с тобой, боже, что с тобой такое, шептал голос, где ты была всё это время, тебя же вроде убили? Господи, надо вызвать «скорую», у тебя полис есть? Что я несу, вот придурок, надо позвонить твоим родителям.

Ее подняли и понесли на руках куда-то, она не понимала куда. Она провалилась в сон, как в глубокую яму, и на этот раз ей не снилась волшебная страна. Ей приснилось что-то черное и тоскливое, живущее в пустоте среди звезд. Аня не могла понять, живое это существо или неодушевленный предмет; может, природное явление как снег или дождь.

В час пополудни Аню повезли на «скорой» в центральную городскую больницу. Вечером того же дня специальный человек по фамилии Гордеев пил кофе из чашки, прикрепленной серебряной цепочкой к изнанке пиджака. Кофе давно остыл. На ручке чашки виднелась трещинка. Гордеев дорожил чашкой, но прекрасно понимал, что когда-нибудь она разобьется, и боялся этого дня. Он поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее. Служебная машина, едва заметная в темноте проходного двора, замерла в засаде между трансформаторной будкой и развалившимся каменным забором, который находился здесь без всякого смысла с незапамятных времен и мало-помалу разрушился – и в этом тоже не было никакого смысла. Через лобовое стекло был хорошо виден освещенный фасад дореволюционного дома. За высокими окнами тоскливо существовали люди в ожидании Нового года. Время приближалось к полуночи, окна гасли, и вскоре только в одном горел зеленоватый свет ночника. Возле подъезда сидела косматая дворняга, голова которой постоянно заваливалась набок; встряхнувшись, сонное животное возвращало голову в изначальное положение, потом закрывало глаза, и голова снова заваливалась набок; так повторялось несколько раз. Я старый пес, сонный пес, пробормотал Гордеев и тихо засмеялся. Шурша покрышками по мокрому асфальту, к подъезду приблизилось такси. Машина спугнула дворнягу, и та заковыляла в кусты, чтоб лежать там до наступления утра. Из такси вышел крепкий молодой человек. Он перебежал на другую сторону машины, открыл дверцу и помог выбраться молодой женщине в рыжей шубке. Она чмокнула своего кавалера в щеку. Молодой человек заплатил таксисту. Машина уехала, словно ее и не было. Мужчина и женщина немного покурили возле подъезда, о чем-то тихо разговаривая и смеясь. Гордеев различил, что мужчина курит «Донской табак», а женщина «Vogue». Впрочем, это не имело значения. Вскоре они вошли в дом. Гордеев не спеша допил кофе, протер внутренность чашки одноразовой салфеткой, скомкал салфетку и положил в бардачок, к другим таким же салфеткам, а чашку спрятал за пазуху. Вылез из служебной машины, потянулся. Было тепло, гораздо выше нуля, под ногами хлюпала вода. Гордеев с наслаждением вдыхал теплый воздух, чувствуя себя пьяным, хотя после вчерашнего свидания с Надей не выпил ни капли. Хотелось бежать, неважно куда, но Гордеев никуда не побежал: он хорошо понимал, что ему бежать некуда. Он подошел к массивной двустворчатой двери, которая вела в дом, и толкнул правую створку. Внутри пахло пылью и горелыми волосами, на полу валялись брошенные кем-то использованные петарды. Широкая лестница вела наверх, оставляя справа прячущийся в густом сумраке провал, где лежали поломанные швабры, метлы и другой ненужный хозинвентарь. Лампы, заключенные в потемневшие от времени решетки, едва тлели. Металлические ступени откликались при ходьбе: бум-бум-бум. Гордеев провел рукой по деревянным перилам, кожей ощущая глубь десятилетий, из которых вынырнул этот старый дом. Здесь всё преувеличено, подумал он: и лестница, и двери, и потолки. На третьем этаже он свернул налево, отворил незапертую дверь и вошел в темный коридор, в котором пахло жизнью: за первой дверью сегодня ели жареную курицу, за второй не вынесли использованные подгузники, за третьей много курили. Гордеев ударился коленом о ручку оставленного посреди коридора велосипеда и едва сдержал проклятье. Сделав еще пару шагов, он вовремя заметил пирамиду старых кастрюль и аккуратно обошел ее. Нужная дверь находилась в конце коридора. Гордеев достал ключ. Дверь отворилась с легким щелчком. В квартире было прохладней, чем в коридоре. Пахло чистящим средством. На крючке, вбитом в стену, висела рыжая шубка. В глубине квартиры, отражаясь в захватанном зеркале, мерцал слабый свет, слышались приглушенные голоса. Гордеев аккуратно обошел беспорядочно сваленную на полу обувь и осторожно заглянул за угол. Дверь в гостиную была приоткрыта. На диване, боком к Гордееву, сидели мужчина и женщина, перед ними на табуретке расположилась бутылка шампанского, слева и справа от нее – бокалы на тонких ножках. В бронзовом подсвечнике горела свеча. Пятна света колебались на лицах двух человек, которые что-то говорили друг другу, взявшись за руки. Гордеев извлек из кобуры пистолет и шагнул в гостиную. Женщина, увидев его, сначала не поверила глазам, а потом вскрикнула и отодвинулась, закрыв лицо руками; мужчина остался неподвижен. Гордеев заметил у стены стул, поставил его посреди комнаты и уселся напротив дивана. Мужчина смотрел на Гордеева пристально, как будто пытался сообразить: сон это или не сон.