Лейб-гвардии майор - Дмитрий Дашко

Это другой мир, дотоле мне не известный. Не дискотека в сельском клубе с пьяненькими девчонками и их спутниками: драчливыми комбайнёрами и трактористами. Не городская кислотная тусовка с обдолбанными подростками, бритыми качками, тощими моделями, стандартной полуголой девкой у шеста и барменом, толкающим направо и налево 'колёса'. Там я был как рыба в воде, если надо, мог двинуть в рыло или, наоборот, пожать руку новому корефану, мог завести пустопорожний разговор, взять незнакомую девушку под локоть и отвести в уютное расслабляющее место, угостить коктейлем. А тут чужой, не нужный. Никому до меня нет дела.

Сделав это открытие, я снял с подноса протискивавшегося сквозь толпу лакея, бокал с длинной ножкой и сделал сильный глоток. Анна Иоанновна пьяных не жалует, так что вино оказалось слабеньким. Кто-то хлопнул меня по плечу.

— Никак тоску топите, фон Гофен?

Я обернулся, увидел смеющегося Манштейна, высокого, полного, смуглолицего.

— In vino veritas, — продекламировал он, демонстрируя способности полиглота.

Бравый офицер в совершенстве знал несколько языков, в том числе русский. Он был моим ровесником, на службу в русскую армию поступил в начале этого года, но уже успел хорошо себя зарекомендовать, так что Миних с удовольствием взял храброго и расторопного Манштейна к себе в адъютанты.

Хоть я в латыни ни в зуб ногой, но спорную мысль, что 'истина в вине' слышал неоднократно.

— 'Веритас' я ищу обычно в другом месте. А где фельдмаршал? Неужто оставили его одного?

— Увы, мне пришлось. Фельдмаршал берёт очередную неприступную крепость, — Манштейн осторожно мотнул головой. Я посмотрел в указанную сторону.

Довольный Миних с потрясающей энергией отплясывал с дородной молодкой, годившейся ему во внучки. Полководец приблизился к ней на расстояние и по меркам двадцать первого века не очень-то приличное, и, пользуясь моментом, что-то шептал на ушко. Пышная красавица с одобрением слушала, растягивала полные красные губы в улыбке, показывала жемчужные зубки.

Потом воркующая парочка скрылась за густыми зелёными насаждениями, где пропадали и другие влюблённые, спешившие скрыться от чужих глаз.

— Как видите, мой начальник блестяще показывает себя не только на поле боя, — не без хвастовства добавил Манштейн, будто амурные успехи Миниха были и его заслугой.

— А где императрица?

— Она редко танцует. Обычно сидит в гостиной, играет в карты и наблюдает за балом. Сегодня не исключение.

— Неужели герцог не составил ей компании?

— Герцог танцует с женой. Вон они, поглядите.

Обер-камергер герцог Бирон горделиво провёл свою Бенингну, худощавую, с лицом изъеденным оспой. Этот изъян не могли скрыть ни толстый слой пудры, ни блеск бриллиантов. Взгляд Бирона остановился на мне, я почтительно склонил голову.

Вспомнились слова Кирилла Романовича о Елизавете, вдруг ужасно захотелось увидеть дщерь Петрову поближе. Манштейн словно прочитал мои мысли.

— А вот и принцесса Елизавета. Она как всегда свежа и прекрасна, будто роза из райского сада. Я проследил его взгляд.

Принцесса стояла в окружении офицеров-гвардейцев, среди которых не было ни одного измайловца. Ничего удивительного, в моём полку к Елизавете относились со сдержанной настороженностью.

Я так увлёкся, что незаметно перешёл границы приличий и стал слишком пристально рассматривать будущую императрицу (если не вмешаюсь, конечно). Вот она, та, чьим планам мне предстоит помешать. Красавицей её не назовёшь, скорее милашка, куколка с фарфоровым личиком, с чуточку приподнятым горделивым носиком, большими и умными глазками. Пока ещё стройная, но со склонностью к полноте.

У принцессы добродушная улыбка, ласковая, обвивающая, опутывающая. От цесаревны веет истомой, негой и сладострастием. Что-то тонко-порочное вперемешку с детской невинностью — страшное, убийственное сочетание. Сладчайший яд в женском обличье. Ничего удивительного, что мужики вьются вокруг Елизаветы как мартовские коты.

Она почувствовала, что стала объектом чужого интереса. Увидела измайловскую форму, плотоядно усмехнулась и пошла мне навстречу. От удивления я застыл на месте.

— Могу я узнать ваше имя, поручик?

— А… э…, — попытался заговорить я и с ужасом обнаружил, что во рту пересохло, а язык прилип к гортани.

Ничего не понимаю, даже в Тайной канцелярии я чувствовал себя намного свободней, а тут окаменел как провинившийся школьник. Да что же это такое! Тело перестало меня слушаться, оно ведёт себя так, словно кто-то другой управляет им, будто неведомый кукловод дёргает за ниточки, заставляет вытворять любые прихоти. Надо взять себя в руки. Но как? Я ничего не могу поделать с собой. Ядрён-батон, что за наваждение такое?!

— Ну же, поручик, не стесняйтесь. Я вас не съем, обещаю, — засмеялась цесаревна. — Назовите ваше имя.

— Поручик фон Гофен, ваше высочество, — смог, наконец, произнести я.

Стоило только сказать эти слова, как колдовское наваждение прошло. Ноги перестали быть ватными, в голове разом прояснилось.

— Издалека вы выглядели гораздо храбрей. Почему не танцуете, поручик?

— Простите, ваше высочество, не умею.

— Тогда пойдёмте, я научу.

Она взяла меня за руку, повела за собой. Я вновь почувствовал, что теряю самообладание. Всё вокруг вдруг закрутилось, завертелось. Лица окружающих исказились, вытянулись. Я покорно следовал за цесаревной, перед глазами встала стена тумана. Ничего не вижу, ничего не понимаю. Мистика какая-то, вуду, честное слово!

Не помню, как закончился танец, как вновь оказался возле Манштейна. Щека горела от поцелуя, которым наградила цесаревна перед тем, как, загадочно улыбнувшись, оставила меня и ушла к кружку гвардейских офицеров. Те разом уставились с такой ненавистью, что не будь они связаны этикетом, убили бы на месте.

— Похоже, принцессе вы понравились, — рассудительно произнёс Манштейн. — Добром это не кончится. Я снова очнулся:

-Что? Вы что-то сказали, мой друг?

— Только то, что вы накликали на свою голову много бед. И первая из них не заставила себя ждать. Ко мне приблизился багрово-красный от злости подполковник Бирон.

— Фон Гофен, что вы себе позволяете?

— Извините, господин подполковник, чем вызван ваш гнев?

— Вы ещё спрашиваете! Ваш фривольный танец наблюдала сама императрица. Ей показалось, что вы слишком вольно себя ведёте с принцессой. Наверное, вы забыли с кем имеете дело.

— Виноват, господин подполковник. Поверьте, инициатива исходила не от меня.

— Тише, — вдруг перешёл на шёпот Бирон. — О таком нельзя говорить громко. Поберегите честь императорской фамилии. Кстати, раз вы столь озаботились женским обществом, императрица повелела отвести вас к той, кто вам предназначен. Ступайте за мной, фон Гофен и не вздумайте снова бросать похотливые взгляды на принцессу. Это я вам как солдат солдату говорю.

— Да не бросал я никаких взглядов… — завозмущался я, но подполковнику не было дела до моих оправданий.

Он подвёл меня к одной из статуй, установленных в зале, и удалился. Я вздохнул, упёрся головой в бедро изваяния и прикрыл глаза. Из головы никак не выходил пленительно-смеящийся образ Елизаветы.

Нет, ерунда какая-то! Что я смазливых бабёнок не видел? Да всяких насмотрелся. С чего бы это моей челюсти с таким лязганьем на пол падать? И тем не менее…

— Вам ещё не надоело оставаться таким невежей? — раздалось откуда-то снизу.

Я склонил голову и увидел свою невесту. Настя смотрела на меня как лилипут на Гулливера. Во взгляде её читались и злость, и обида.

— Мужчины! — фыркнула она как сиамская кошка. — Я уже битый час стою возле вас, а вы даже не соблаговолили поздороваться.

— Прошу меня извинить покорно, задумался, — повинился я.

— Задумались?! Наверное, о цесаревне, этой драной кошке, этой … — тут моя суженная запальчиво произнесла слово, которое ей не полагалось произносить ни по возрасту, ни по месту нашего нахождения.

Я быстро закрыл её рот ладонью и утащил вглубь, как раз к тем кустикам, куда до нас бегала уйма народа.

— Ты чего говоришь, Настя?! В Сибирь захотела?

— А что, донесёте на меня? — невеста вскинулась на меня как жена декабриста на портрет царя Николая.

— С ума сошла?! — вопросом на вопрос пояснил я. — Тут и без меня доброхоты найдутся.

— А что, её величеству можно так говорить, а мне нельзя?

— Её величеству можно делать всё, что угодно, а тебе и впрямь нельзя.

— Ну вот, — всхлипнула Настя. — Значит, вам захотелось меня обидеть, да? Как узнали, что матушка-императрица меня в невесты ваши прочит, так сразу всю деликатность обхождения позабыли. Я растерянно захлопал ртом. Настя, вытерев слёзы, продолжила:

— А я может, не хочу идти вам в жёны. Я может, другого люблю, или даже других. Вот!