Партизанский фронт - Иван Дедюля

Леонид то и дело бросался к середине реки. Его сильные руки подхватывали то одного, то другого. Он то нырял, вытаскивал утопающего, то забирал у ослабевшего оружие…

Где-то выше по течению к реке вышли немцы. По переправе издали ударили пулеметы.

— Плавать умеешь? — тревожным голосом спросил Силича подошедший к реке Фоминков.

— Могу, товарищ командир.

— Скорее спасай людей, братец. За меня не беспокойся, я переплыву. — Эти слова прозвучали как приказ. И Силич, закинув винтовку за спину, бросился в воду. Следом за ним тихо поплыл и Фоминков.

Никогда партизаны не забудут эту переправу. Они мужественно боролись с ледяной стихией. Наконец, подталкиваемые Маматом, Фоминковым и Силичем, остальные бойцы достигли топкого берега. Гитлеровцы остервенело хлестали из пулеметов. То тут, то там раздавались вскрики и стоны.

— Помоги раненым, — приказал Фоминков Силичу. А сам, повернувшись в сторону карателей, с проклятьем послал в них из нагана последнюю пулю. В это время он как-то вздрогнул, пошатнулся и беспомощно опустился на землю. Вражеская пулеметная очередь прошила его грудь. Мамат бросился к нему.

— Командуй, Леонид… прощайте, товарищи, — прошептал он безжизненными губами. Леонид прильнул к груди командира и беззвучно заплакал.

Опомнившись, Леонид приказал партизанам подобрать раненых и побыстрее пробираться в Кормшский лес. А сам, взвалив Фоминкова на спину, по-пластунски пополз за ротой, скрывавшейся в кустарнике. Вражеский пулемет не умолкал, но Леонид не слышал его. Задыхаясь от усталости, он достиг Кормшского леса, где на небольшом островке расположилась рота.

На следующий день партизаны похоронили своего бесстрашного командира, сына Смоленщины, коммуниста Ивана Тимофеевича Фоминкова, лейтенанта 361-го полка 100-й дивизии, защитника Отчизны в трех войнах. Вместе с ним похоронили и погибших боевых товарищей.

Прошли десятилетия, а образ славного сына Смоленщины не меркнет в памяти партизан. Всегда, где было трудно, туда шел коммунист Фоминков. Жизнь каждого партизана он оберегал пуще своей, дорожил ею. Победы коммуниста Фоминкова достигались почти всегда бескровно или самой малой кровью. Как говорится, он не лез на рожон, был противником штурмов сильно укрепленных гарнизонов врага партизанами, вооруженными стрелковым оружием и сорока пяти миллиметровой пушкой без прицела.

— Наше дело, — говорил он, — не бетон прошибать лбом, не добираться до поганого фрица через минные поля, систему проволочных заграждений и метровые стены дотов, а бить его из засад там, где он не ждет…

Фоминков действовал по науке великого партизана Дениса Давыдова: теснить, беспокоить, томить, вырывать что по силам и, так сказать, жечь малым огнем неприятеля без угомона и неотступно…

Командование отряда придерживалось той же тактики и стратегии, что и Фоминков, и не водило партизан на штурм неприступных дотов и каменных стен, хотя и выслушивало из-за этого неоднократно поучения некоторых ретивых стратегов-самородков. В наших условиях враг был всегда на виду, и поэтому за одного оккупанта платить втридорога жизнями бойцов мы считали недопустимым. Наши подразделения, блокируя гарнизоны, заставляли самого противника вылезать из своих неприступных крепостей.

Экспедиция карателей близилась к концу.

Учинив кровавую расправу над жителями деревень Хотеново (заживо сожгли в сарае 184 человека), Сухого Острова, Рудни, Мехед и других, оккупанты оставили пригайновские леса. Желая выслужиться и боясь признать свою неудачу, их командование отрапортовало высшему начальству: «Все партизаны уничтожены». Так фашистские палачи выдавали желаемое за действительное.

На самом же деле наш отряд с честью вышел из сурового испытания. Ведь в ходе боев партизаны нанесли чувствительные удары по врагу. Каратели потеряли за всю блокаду не одну сотню убитыми и ранеными.

Напрасно отрядный врач Мария Юлиановна Силич опасалась, что после ледяных купелей отряду не отделаться от массовых простудных заболеваний. Этого, как ни странно, не произошло. Не понадобились собранные ею запасы разных целебных трав.

Отряд, по частям вырвавшись из блокады, вновь собрался вместе и быстро восстановил свою боеспособность. При этом надо сказать, что большую помощь отряду, особенно в боеприпасах, оказал подпольный межрайком партии, в распоряжении которого находился действующий аэродром. Прошло всего три дня после ухода карателей, как наши боевые группы снова появились со своей «артиллерией» на автомагистрали и железной дороге.

Вырвавшись из блокады, отряд расположился на опушке соснового леса у бывшей деревни Мыльница, о которой сейчас напоминают лишь одинокие, затерявшиеся в густом бурьяне развалины. Да, это село не возродилось до сего времени.

Откровенно говоря, мы рассчитывали, что после первой карательной операции немцы дадут отряду сравнительно большую, скажем месяца два, передышку. Поэтому в отряде развернулась подготовка к «оседлому образу жизни».

Партизаны ремонтировали оружие, чинили обувь, штопали разорванную одежду. Подрывники вновь выплавляли тол, чтобы минировать автомагистраль и железную дорогу. Люди Чуянова энергично восстанавливали нарушенные связи с подпольщиками и связными в районе, Борисове и Минске, налаживали разведку.

Новыми делами занялись и политработники. Как я уже говорил, печатный орган подпольного райкома партии и нашего партизанского отряда — газету «Смерть фашизму» — раньше приходилось печатать на Палике в типографии партизанской бригады «Старик». Печаталась газета нерегулярно, а ее доставка причиняла много хлопот и была небезопасной. Небольшие срочные сообщения «Вести с Родины» мы печатали на своей штабной пишущей машинке, захваченной в Смолевичах. Отстукивая их, машинистка Тамара шутила:

— Стучи, стучи, старушка! Это тебе не в Смолевичской управе доносы строчить. Послужи и нам — партизанам.

Такое состояние с печатной пропагандой нас не устраивало. Поэтому подпольный райком партии и мы с командиром, критически оценивая опыт прошлого, решили создать собственную типографию и самим отпечатать первомайский праздничный номер газеты.

Политрук Василий Бочаров с группой товарищей из подпольного райкома партии и штаба отряда день и ночь трудились над созданием собственной типографии. Это было довольно трудным делом. Они собирали печатный «станок», разбирали и чистили с трудом добытый шрифт, сортировали бумагу и разводили печатную краску.

Праздник решили отметить прежде всего активными боевыми действиями. После тщательной подготовки в предмайскую ночь в засады и на диверсии в разных направлениях ушло более 300 человек. Озаряя весеннее небо, огненными вихрями взметнулись взрывы на железной дороге и автостраде. Под откос было пущено два эшелона. Гитлеровцы недосчитались около двадцати автомашин, свыше 60 солдат и офицеров. Отряд стал действовать еще решительнее и злее, чем до блокады.

В ту же предпраздничную ночь во многих деревнях и на автомагистрали появился праздничный номер газеты «Смерть фашизму». Сотни наших, еще пахнущих свежей краской листовок появились в Минске, Борисове, Смолевичах и Логойске. Газеты и листовки звали белорусский народ на священный бой с врагом.

Жители деревень и городов очень обрадовались, убедившись, что партизаны не разбиты и уничтожают врага по-прежнему.

1 Мая в два часа в Юрово состоялся торжественный митинг и парад партизан. Перед трибуной, над которой реяло красное знамя, с песнями прошли стройные ряды партизанских подразделений. За ними шла колонна местных жителей. Демонстрацию замыкала веселая детвора. Вечером наша рация донесла до людей голос Москвы. Для жителей и партизан это был незабываемый праздник.

Жизнь у нас шла своим чередом, люди оставались людьми со всеми присущими им человеческими качествами. В общей цепи постоянных тревог, неимоверных тягот и боевых дел находила место и любовь. Наши девушки всегда вели себя достойно, а когда возникала необходимость, они умели постоять за себя. Мне вспоминается один эпизод. Однажды майской ночью в землянку взвода первой роты ввалился Николай Мазур, заливаясь заразительным смехом. Он смеялся долго, от души.

— Чего ржешь как сумасшедший? — поинтересовался находившийся в то время в землянке Володя Рогожкин.

Николай начал смеяться еще сильнее. Глядя на Мазура, рассмеялись и партизаны, изучавшие до этого трофейные немецкие и бельгийские облегченные пулеметы, захваченные возле Жодино.

Николай вытер навернувшиеся слезы и молвил:

— Коханье, хлопцы, цэ не картошка. Воно, проклятое, ночью одному хлопцу коли не жизню цельную куштовало, так полжизни как пить дать. Я видел, братцы, веселую картинку. Любо-мило посмотреть. Ничего не скажешь — весна, почки в лесу распустились, опасное время для молодых сердец, — Николай прищурил левый глаз и снова загоготал.