Уксус и крокодилы - Лея Любомирская

О нимфе: ее не видно (что, в общем-то, неудивительно), зато а) хорошо слышно, как шелестит платье, характерный шорох, я бы сказал — соблазнительный; и б) запах духов: этот запах ни с чем не спутаешь, так пахнут хорошие духи — не в магазине и не так, будто нюхаешь их из флакона; этот запах уже прошел все этапы алхимической трансформации, смешался с ароматом кожи (мельчайшие бисеринки пота), ткани; и в) дыхание: я чувствую ее дыхание, не спрашивайте, каково это — дыхание нимфы; но самое главное — г) ее голос.

— Мортон!

— Да, моя радость? Я весь к твоим услугам. Еще один круг, и еще. И еще…

Это могло бы длиться целую вечность, если бы не внезапное открытие: они танцуют без музыки. Что за удовольствие каждую четверть объявлять шепотом: раз-два-три, раз-два-три… Так дело не пойдет. Ты можешь пока посмотреть пластинки, налей себе что-нибудь выпить, я все устрою… Будь здесь. Никуда не уходи. Я сейчас…

Мортон надевает очки и спешит в ванную комнату. Тут главное — протиснуться к раковине так, чтобы ненароком не увидеть себя в зеркале. Он не знает наверняка, но это вполне очевидно: стоит посмотреть на себя — небритого, с всклокоченными волосами, в майке, которая когда-то была белой, а теперь напоминает скатерть на столе забегаловки после хорошей ночной пьянки; итак — стоит посмотреть на себя, увидеть себя такого, и ты — покойник. Никаких больше танцев, шелестящее платье придется отменить (возможно — навсегда), и — в душ. И — за работу. И — на лекцию шагом марш. Мортон, ты помнишь, что у тебя сегодня лекция в десять ноль-ноль?..

Ни в коем случае. Он отворачивается, снимает очки, кладет их на шкафчик для купальных принадлежностей (злорадно ухмыляясь: теперь, даже если он увидит себя в зеркале, ничего не случится, без очков ты всего лишь беспомощный силуэт, размытый, расплывчатый, тьфу на тебя) и смело двигается дальше.

Он знает тут все на ощупь.

Перво-наперво — отворить кран. Важно, чтобы вода не текла струйкой, а равномерно капала, хорошо бы положить в раковину что-нибудь металлическое. Капли будут падать, металл будет вибрировать. Ритм получится неравномерным, но нам и не нужен равномерный ритм. Нам нужен естественный ритм — как будто вода капает из крана. Она САМА капает, ей НРАВИТСЯ так капать. Она знает САМА, как ей капать.

Ну вот, сделано.

Теперь — на кухню. Нужен холодильник. Не просто холодильник. Нужен холодильник марки «Хоннекер» 1974 года выпуска, который плохо морозит, зато хорошо стучит, когда заводится мотор. Мотор периодически заводится. Невозможно заранее сказать, когда это случится. В этом все дело. Вот, собственно, какой холодильник нам нужен. Вот этот. Чудо из чудес: нам нужен ровно такой холодильник, какой у нас уже есть. С 1974 года, кстати говоря, у нас имеется этот замечательный холодильник. Поди поищи «Хоннекер» где-нибудь там, за пределами нашего ТЕПЕРЬ, — ведь ни за что не найдешь, а тут — всё под рукой, стоило выйти на кухню…

Клянусь, у нас будет музыка, лучшая из всех возможных. Потерпи, осталось совсем немного. Практически — ничего.

Вода капает. Я положил ей чайную ложку. Я перевернул чайную ложку. Она звенит — всякий раз, когда капля падает и разбивается вдребезги о металлическую поверхность.

Чудесно, не правда ли?

Холодильник стучит. То стучит: д-д-д-д-д-д-д, то — не стучит.

Ложечка и холодильник — basso continuo. Как у Вермеера: фон говорит. Практически все, что требовалось сказать, он уже говорит. Раньше, чем мы приготовимся слушать. Причем — сам. Никто его за язык не тянет.

Осталось найти третий ингредиент. Совершенно иной звук, протяжный. Флейта, грубо говоря.

Вот что-то такое, да… Гудки за окном. Автомобили. Вот такой. Вот этот.

Нужно открыть окно. Это всё.

Вуаля.

Мортон падает в кресло. Майка промокла насквозь, он тяжело дышит. Очки остались в ванной, пусть там и пребудут — по крайней мере, до скончания века. Век только начался. Сию минуту начался новый век — стоило ему отворить окно.

И пока вода капает, холодильник стучит/не стучит, автомобили гудят, век продолжается. Пока все это происходит — мы живы. Мы тут.

Юкка Малека

ПРО СПЕКТАКЛЬ

Они объявили спектакль запрещенным примерно через двадцать минут после того, как он начался. Еще минут десять ушло на то, чтобы подогнать машины и окружить здание; свет в зале выключили в середине первого действия. Премьера, сенсация, шедевр постреализма — погасшими люстрами могли сбыться любые догадки, и зрители ждали, думали, что выстрелившая темнота — из сценария. Внимательно сидели, раскрыв восторженные невидимые рты.

И в них было легко засунуть кляп.

Вязать начали с задних рядов. Профессионально выводили из зала, слаженно топтали избитых сопротивлявшихся. В темноте не разберешь, куда ступить мимо человечьего тела, с бессловесного тела не хочется сразу сходить.

Абсолютная ложь спокойствия висела в воздухе до последнего.

Но когда забрали больше половины зрителей, пустые места белым шумом завопили о себе. В партере взорвалась паника. Балконы сбросились вниз, запертым стало невыносимо. Их теплые контуры за нарушение тишины прекратили прямо там.

Но я знаю одного, который спасся.

Четкий и стремительный, он отыскал на ощупь судью по кудрям, дернул белые кольца и оправдался.

Я, сказал он, спектакля не видел. Я спал. Коротко пересказал судье свой свеженький сон. И с полученным пропуском о снятом обвинении вышел за ворота, пока казнили всех остальных.

Бессмертный счастливчик рассказывал мне об этом вчера в постели.

Прекращенным театралам я вчера относила цветы.

Н. Крайнер

БУСЫ

Рассыпались, раскатились мелкие бисеринки, бусинки, что-то еще, полетело с руки, с шеи, как будто бы кто-то, стоя рядом, щелкнул пару раз ножницами. Можно упасть на колени, попытаться собрать, спасти, дома восстановить, трепетно, — а можно пройти мимо, хрустнет под каблуком какая-нибудь синяя или оранжевая бусинка, и что-то еще останется позади. Не отмерять бы отношения бижутерией, но иногда не остается выбора Когда над ухом постоянно щелкают ножницы, начинает казаться, что рано или поздно старушка Атропос найдет очки и перережет ту самую нитку, на которую нацелилась уже очень давно. Так что я пока откупаюсь побрякушками, все магазины, которые ими торгуют, уже знают и узнают. Кидаются с порога продавцы, а посмотрите, какие нам сегодня бусики привезли. А вот какие у нас тут браслеты, не абы что, самая дорогая пластмасса, бесценная, всего-то пятьсот рублей, для вас, вы же постоянный клиент. Я вздыхаю и лезу за кошельком. Половина зарплаты достается этим коробейникам. И чуть ли не через день что-то отрывается, рассыпается, ломается. Окружающие смотрят с сочувствием, вот ведь не везет девке, все из рук валится. А я ничего. Мне уже даже не жалко. Поначалу реветь хотелось из-за каждой такой ерундовины на асфальте, на мраморных плитах метро, на линолеуме квартиры. Но ничего: если дома, то можно веником; если где-нибудь еще — оставить на растерзание уборщицам или детишкам. Детишкам от этого только радость, секретики, ямки в земле, забитые под завязку купленными стекляшками. Скоро весь мир заполнится результатами моих попыток сговориться со смертью. Старушка Атропос незлобивая, но упрямая, как сто ишаков. Я пыталась ей объяснить, да куда там, у нее и слух уже не тот, что раньше, половину моих слов она пропускает мимо ушей, только кивает, щурится подслеповато и говорит, что пришло время, пришло. И обманывать ее вроде бы нехорошо, пользоваться тем, что она не видит уже ничего, но, с другой-то стороны, она вечная, а я — нет. И вообще, эта нитка совсем не для нее, для Тесея она. Вот приплывет убивать Минотавтра, тогда и отдам. А пока что нельзя, никак. Не поскользнуться бы только на этих бусинках, вон поезд из тоннеля ползет, а я совсем рядом с краем платформы.

Наталья Иванова

ЗЕРКАЛО

— Побудь со мной, посиди, ты давно не приходила надолго, ты все бегом, мельком, скользнешь взглядом, и нет тебя. Здравствуй. Сядь напротив, локоть на стол, подборок в ладонь, глаза в глаза. Вина выпей, есть у тебя вино? Раскинь карты — да наплюй, ерунда какая, полная ли колода, неполная ли. Что ты сама убирала, что-то само ушло, потерялось, ускользнуло в щели, провалилось к крысам в подпол, в тартарары, к бесовой матушке, в яблоневые сады, в далекие страны. Вытащи третью карту, вытащи седьмую, видишь — тут победа, гам удача, всё путем.

— Всмотрись, подойди поближе, всё в пыли, в паутине, сама видишь, с месяц не было тебя, что же делать. Бокал-то ополосни. Вытащи вторую каргу, вытащи шестую, свечу разожги, туда и сюда капни горячим воском, пристрой карты крестом — здесь к победе, там к удаче, так и пойдет.

— Ты лица не прячь, уж плакать так плакать, танцевать ли, смеяться — что хочешь делай, всё на виду. Вытащи пятую карту, вытащи восьмую, видишь — сады расцветают, луна тает, поднимается ветер, вода уходит, в кружеве пены звезды морские на берегу.