Круглый счастливчик - Леонид Треер

— Остановитесь, же! — взмолилась Галима. — Вот моя квартира!

Он опустил ее перед дверью и стоял, тяжело дыша.

— А теперь убирайтесь! — сказала она. — И хватит дурить.

Щелкнул замок, за ней захлопнулась дверь.

Акилов по-прежнему стоял на площадке, словно оглушенный, не слыша ничего, кроме бухающих ударов в груди. Он и сам не понимал, что с ним стряслось и чего он тут ждет…

Неизвестно, сколько прошло времени. Вновь щелкнул замок, дверь приоткрылась. Встревоженная Галима смотрела на него.

— Может, вызвать «скорую»? — спросила она.

Он не ответил.

— Что же дальше?

Акилов пожал плечами.

— Входите, — подумав, сказала Галима. Он вошел.

Эту ночь они были вместе. Вся нежность, которую Акилов прятал от самого себя, даже не подозревая о своей способности любить, все то, что он не растратил ни в молодости, ни позже и о чем сам не догадывался, — все это поднялось из неведомых глубин Акилова и хлынуло неудержимым, мощным потоком, поразив и его, и женщину, вызвавшую эту бурю. Были минуты, когда обоим казалось, что они выброшены за пределы жизни и вернуться назад уже невозможно.

— Мы не должны расставаться, — сказал Акилов, когда бледный рассвет проступил за окнами. — Мы не сможем жить друг без друга. Во всяком случае, я не смогу…

Галима молчала.

— Почему ты молчишь? — он с тревогой смотрел на нее.

— Мне кажется, мы опоздали… — медленно ответила Галима.

— Перестань! — сказал Акилов. — Мне сорок три. Младшая дочь скоро кончит школу. Все зависит только от нас, — он взял ее лицо в ладони. — Только от нас. Понимаешь?

— Я буду тебя ждать, — сказала Галима. — Буду молиться, чтобы ты всегда был со мной… Но помни, ты ничем мне не обязан…

Днем Акилов провожал ее в аэропорт. Они шутили, говорили о чем-то второстепенном, и посторонний взгляд не угадал бы, как им не хочется расставаться. Лишь в Адлере, когда объявили посадку на свердловский рейс и пассажиры ринулись в пропускник, где проверялась ручная кладь, Акилов поспешно обнял Галиму и, не обращая внимания на публику, стал целовать ее лицо.

— Мы скоро встретимся, — он говорил торопливо, словно боясь не успеть. — Все изменится… Осталось совсем немного… Дождись меня…

Она кивала, пытаясь улыбаться, и долго смотрела на Акилова из автобуса, увозящего ее к самолету…

Через несколько дней он покинул Гагры. Вопрос был решен. Лежа в купе, он обдумывал детали предстоящего развода. Семье он оставит абсолютно все, с собой возьмет лишь свою одежду и необходимые книги. С женой надо будет поговорить сразу, не откладывая; если не в первый день, то уж на следующий — обязательно. Разговор, разумеется, предстоит тяжелый… К Ирине никаких претензий нет, она была хорошей женой все годы, и не ее вина, что так получилось. По отношению к ней шаг, конечно же, жестокий. Но разве не более жестоко остаться и мучаться вместе до конца дней? Нет, изменить уже ничего нельзя. Разойдемся спокойно, достойно, сохранив уважение друг к другу. Это не порыв, не минутная страсть. Это — судьба… Дочки, наверняка, осудят, Но они уже взрослые, не очень-то и нуждаются в отце. А материально он будет им помогать…

На перроне, когда дети повисли на нем, целуя загорелые щеки, Акилов слегка растерялся. Он смотрел на Ирину, стоявшую рядом, и смущенно бормотал: «Дочи, дайте же обнять нашу маму…»

Дома, когда после душа его усадили за стол и стали пичкать его любимыми блюдами, выкладывая свои новости и требуя подробного отчета от него, Акилов держался молодцом. Он описывал свою жизнь в Гаграх так забавно, что невозможно было удержаться от смеха, и девочки хохотали до слез.

Перед сном, когда Акилов остался наедине с Ириной, он почти был готов к разговору, но у жены был такой покорно-любящий взгляд, что у него не повернулся язык сообщить о своем уходе. Весь следующий день он готовился объявить решение, но к вечеру у младшей дочки вдруг подскочила температура. Сосед-врач определил ангину. Акиловы захлопотали вокруг девочки, и разговор, разумеется, пришлось отложить.

Между тем он думал о Галиме почти постоянно. Он ясно видел одну и ту же картину, как приезжает в Свердловск, свободный, счастливый, с небольшим чемоданом в руке, и как она встречает его. От этих мыслей он становился рассеянным; оставаться здесь, казалось, не было сил. Жена чувствовала, что с ним что-то происходит, но связывала это с болезнью ребенка…

Вскоре кончился отпуск, Акилов вышел на работу, и на него сразу же навалились дела. Из журнала вернули статью с просьбой срочно внести изменения. Приехал француз из Лиона, занимающийся теми же задачами, что и Акилов. Пришлось уделять ему внимание. Вдобавок, не ладился эксперимент, с которым Акилов связывал большие надежды. Домой он возвращался усталый, разбитый, и лишь спокойствие жены, уют квартиры и чириканье дочек приводили его в нормальное состояние. Он по-прежнему думал о Галиме. Но теперь представлял ее не так отчетливо, как прежде. Будто смотрел на нее сквозь стекло, залитое дождем. Он все так же намеревался поговорить с женой, но уже без былой решительности, с какой он вернулся из отпуска. Потом он несколько раз собирался написать в Свердловск и каждый раз откладывал, понимая, что получится ложь. Галиме нужен был он, а не его успокаивающие письма.

Вырваться из привычного, удобного мира оказалось гораздо тяжелей, чем он думал. «Да и где гарантия, — размышлял Акилов, — что жизнь с Галимой будет вечным праздником? Не приду ли я к тому, что имею сейчас, только в худшем варианте?»…

Постепенно душа его успокаивалась, боль несбывшейся надежды исчезла, и все, что случилось с ним в Гаграх, затерялось в одной из ячеек его памяти.

Лишь много месяцев спустя, в одну из зимних ночей, Акилов вдруг тихонько заплакал, как ребенок, потерявший во сне мать. «Галима!» — позвал он и проснулся.

Жена спала крепко и ничего не слышала.

НОРМАЛЬНЫЕ МУЖЧИНЫ

Из всей лаборатории один Румянцев не курил. Каждые полчаса кто-то из сотрудников ненавязчиво произносил: «Покурим!», и все привычно тянулись за сигаретами.

Вместе с дымом сотрудники выдыхали оригинальные замечания по самым различным вопросам, начиная от кадровых перемещений «наверху» и кончая тонкостями засолки огурцов.

И только некурящий Румянцев работал без перекуров.

В обычный скучный день, когда Наука, подталкиваемая учеными людьми, не спеша и поскрипывая двигалась к Истине, старший научный сотрудник Козаков подсел к Румянцеву. Затянувшись сигаретой, он задумчиво посмотрел на молодого коллегу и сказал:

— Честно говоря, Володя, ты меня удивляешь…

— Чем, Сергей Иванович?

— А ты сам не догадываешься?

— Нет!

— Взгляни, Володя, — тихо и озабоченно говорил Козаков, — в нашей лаборатории пятнадцать человек, Четырнадцать из них, в том числе три женщины, курят. И только ты один не куришь!

— Ну и что тут такого? — улыбнулся Румянцев.

— Понимаешь, в твоем поведении есть что-то нездоровое. Сам посуди, если бы курение было ненормальным явлением, то вряд ли подавляющая часть цивилизованного человечества курила бы…

— Возможно, — согласился Румянцев.

— Вот видишь, — мягко и укоризненно сказал Козаков. — Не курят, в основном, три сорта людей: те, кто серьезно занимаются спортом, те, кто не могут по состоянию здоровья, и те, кто пытаются противопоставить себя остальным. Спортом, как мне известно, ты не занимаешься?

— Не занимаюсь, — подтвердил Володя.

— Может быть, ты чем-то болен и скрываешь от нас?

— На здоровье не жалуюсь…

Наступило нехорошее молчание.

— Значит… это… противопоставляешь?

— Да что вы, Сергей Иванович! — растерянно произнес Румянцев.

Козаков забарабанил по столу желтыми никотиновыми пальцами.

— Странно все это, Володя, — сказал он, пристально глядя на Румянцева, — очень странно!

Сделав дымовую завесу, Козаков исчез.

На другой день он опять подсел к Румянцеву.

— Послушай, Володя, — сказал он, — а в детстве ты разве не пробовал курить?

— Пробовал, — ответил Володя, продолжая работать.

— Ну, и как?

— Не понравилось!

— А в зрелом возрасте пробовал?

— Пробовал!

— Не понравилось?

— Совершенно!

— А что именно тебе не понравилось?

— Все!

Сергей Иванович слушал Румянцева с печальным вниманием, как исповедь грешника.

— Скажи, Володя, а запах пачки сигарет тебе нравится?

— Вот запах табака — другое дело! — ответил Румянцев. — Это приятный запах!

Козаков оживился.

— Значит, еще не все потеряно. У тебя есть шансы стать, нормальным человеком…

Сергей Иванович закашлял. Он кашлял хрипло и долго.

— Между прочим, Володя, — продолжал он, кончив кашлять, — ты ведь до сих пор холост. Тут прямая связь с тем, что ты не куришь.