Укридж и Ко. Рассказы - Пелам Вудхаус

— Тот, кого ты поднял с сиденья за уши? — охнул я.

Укридж кивнул:

— Сразу меня узнал, черт его подери, и его менеджеру, на редкость приличному типусу, с большим трудом удалось его удержать, не то он тут же на меня накинулся бы.

— Боже мой! — сказал я, ужаснувшись такому грозному обороту событий, хотя успел подумать, насколько типично для Укриджа, имея в своем распоряжении для ссоры все городское население, избрать для нее единственного профессионального боксера среди указанного населения.

В тот момент, когда Укридж кончал шнуровать левый ботинок, дверь отворилась, и в нее вошел человек.

Человек был толстым брюнетом с выпученными черными глазками, держался по-товарищески непринужденно и, говоря, подкреплял свои слова взмахами ладони, из чего я заключил, что человек этот должен быть не кем иным, как мистером Иззи Превином, недавно подвизавшимся в качестве Айзека О’Брайена. Он был сама бодрость.

— Ну-с, — сказал он с несвоевременным энтузиазмом, — как наш мальчик?

Наш мальчик ответил ему кислым взглядом.

— Зал, — продолжал мистер Превин с почти лирическим одушевлением, — абсолютно полон. Переполнен, набит битком, и яблоку упасть негде. Свисают с потолка на ресницах. Ну, просто сногсшибательно.

Учитывая обстоятельства, он вряд ли мог бы употребить более неудачное выражение. Укридж болезненно содрогнулся, а затем сказал непоколебимо:

— Я драться не буду.

Бурлящий энтузиазм мистера Превина угас, как задутая свеча. Сигара выпала из его рта, а его выпученные глазки тревожно замерцали.

— Что-что?

— Произошла довольно неприятная вещь, — объяснил я. — Выяснилось, что этот Томас — тот самый типчик, с которым Укридж повздорил вчера в театре.

— Какой такой Укридж? Это же Боевой Билсон.

— Я все Корки объяснил, — сказал Укридж через плечо, шнуруя правый ботинок. — Он мой старый друг.

— О! — с облегчением вздохнул мистер Превин. — Ну, конечно, если мистер Корки ваш друг и понимает, что все это — строго между нами, и не станет болтать об этом с посторонними, то хорошо. Но что такое вы тут несли? Я ничего не понял. Как это вы не будете драться? Конечно, драться вы будете.

— Томас только что заходил сюда, — вмешался я. — Вчера вечером у них с Укриджем вышла ссора в театре, и Укридж, естественно, боится, что Томас не станет соблюдать соглашение.

— Чушь! — сказал мистер Превин тоном, каким уговаривают раскапризничавшегося ребенка. — Он соглашения нарушать не станет. Он обещал не выкладываться и не будет выкладываться. Дал мне слово джентльмена.

— А он не джентльмен, — мрачно уточнил Укридж.

— Но послушайте!

— Я уберусь отсюда. И быстро.

— Подумайте! — взмолился мистер Превин, разрывая воздух в клочья.

Укридж занялся пристегиванием воротничка.

— Опомнитесь! — простонал мистер Превин. — Милые зрители сидят там, набитые, как сардинки в банке, и ждут, чтобы бой начался. А вы хотите, чтобы я вышел к ним и сказал, что бой отменяется? Вы меня удивляете, — воззвал мистер Превин к укриджской гордости. — Где ваш мужественный дух? Такой большой здоровый парень, как вы, который с кем только не дрался…

— Кроме чертовых боксеров-профессионалов, которые имели на меня зуб, — холодно уточнил Укридж.

— Он вас по-настоящему не ударит.

— На это у него не будет никакого шанса.

— Вам с ним на ринге будет приятно и весело, будто вы играете в мячик с вашей сестричкой.

Укридж указал, что сестрички у него нет и в заводе.

— Но подумайте! — молил мистер Превин, хлопая себя по бокам, как морской лев. — Подумайте о деньгах! Вы понимаете, что мы должны будем вернуть их все до последнего пенни?

Судорога боли исказила лицо Укриджа, но он продолжал пристегивать воротничок.

— И не только это, — настаивал мистер Превин. — Если хотите знать, они так взбесятся, когда услышат про отмену боя, что линчуют меня.

Такая перспектива Укриджа как будто не взволновала.

— И вас тоже, — добавил мистер Превин.

Укридж вздрогнул. Гипотеза выглядела правдоподобной, хотя сам он до нее не додумался. Он замер в нерешительности. В этот момент в дверь ворвался какой-то человек.

— В чем дело? — вопросил он сердито. — Томас на ринге уже пять минут. Ваш что — не готов?

— Будет через минуточку, — сказал мистер Превин и многозначительно обернулся к Укриджу. — Ведь так? Вы будете готовы через минуточку?

Укридж бессильно кивнул. В молчании он сбросил рубашку, брюки, ботинки и воротничок, расставаясь с ними, словно с верными друзьями, которых ему уже больше не увидеть. Бросил последний тоскливый взгляд на макинтош, одиноко повисший на стуле, а затем мы, сильно смахивая на похоронную процессию, прошествовали по коридору, ведущему в зал. Оглушительный гул множества голосов, внезапный слепящий свет — и вот мы уже там.

Должен отдать должное гражданам Лланиндино, любителям бокса, — они производили впечатление беспристрастности. Хотя среди них он был чужим, они, когда Укридж взобрался на ринг, оказали ему самый теплый прием, и на миг тонизирующее воздействие дружных рукоплесканий во внушительном масштабе, казалось, развеяло его депрессию. Легкая довольная улыбка коснулась его горько сжатых губ, и я думаю, она расплылась бы в застенчивую ухмылку, если бы в тот самый миг его взгляд не упал на грозного мистера Томаса, возвышавшегося в углу напротив. Я увидел, как он заморгал, подобно рассеянному человеку, который шел себе, раздумывая о том о сем, и внезапно столкнулся с фонарным столбом. Вновь он печально понурился.

Мое сердце обливалось кровью от жалости к нему. Если бы мои мизерные банковские сбережения могли бы обеспечить ему мгновенную переброску в безопасность его лондонской квартиры, я бы пожертвовал ими без сожаления. Мистер Превин исчез, оставив меня рядом с рингом, против чего никто словно бы не возражал, так что я остался там, получив возможность без помех обозревать гору из костей и сухожилий, слагавшихся в Ллойда Томаса. А обозревать было что. Мистер Томас, решил я, видимо, принадлежал к тем людям, которые в обычной гражданской одежде выглядят наименее импозантно. Только так можно было объяснить, что Укридж — пусть даже лишенный своего места в театральном зале — рискнул ухватить его за уши. В скудном костюме на ринге он сразу наталкивал на мысль, что всякий здравомыслящий человек безропотно стерпит почти любой нанесенный им афронт. Ростом он был добрых шесть футов, а мышцами умел поигрывать, как никто. На секунду к моей тревоге за Укриджа примешалось сожаление, что мне никогда не доведется увидеть, как этот мускулистый субъект обменивается ударами с мистером Билсоном. Ради такого боя, грустно подумал я, стоило бы приехать даже в Лланиндино.

Тем временем рефери представил бойцов публике в лаконичной внушительной манере, отличающей всех рефери. Теперь он удалился, и с дальней стороны ринга донесся удар гонга, прозвучав, как страшное предзнаменование. Секунданты нырнули под канаты. Этот Томас тяжеловесно вышел из своего угла, с трудом, как показалось мне, обуздывая какие-то бурные эмоции.

В моих воспоминаниях о яркой и многообразной карьере я чаще всего характеризовал Стэнли Фиверстоунхо Укриджа как глубокого мыслителя. Теперь мне пришлось вспомнить, что в нем, кроме того, таилась и способность действовать. Мистер Томас еще только двигался на него, когда левый кулак Укриджа впечатался ему в ребра. Короче говоря, в опасной и щекотливой ситуации Укридж показал себя вполне на высоте, немало меня удивив. Как ни велико было его желание увернуться от этого боя, раз это ему не удалось, он держался очень недурно.

Затем, примерно на середине раунда, меня осенило: каким бы оскорбленным ни чувствовал себя мистер Томас, джентльменское соглашение оставалось в силе. Слово Томаса было твердо, как его кулак. Какой бы острой ни была его неприязнь к Укриджу, дав обет мягкости и сдержанности в первых трех раундах, он намеревался его соблюсти. Вероятно, в промежутке между визитом к Укриджу и выходом на ринг его менеджер не поскупился на увещевания. Но было ли тому причиной влияние менеджера, или же сыграло роль его врожденное благородство, в любом случае факт остается фактом: он обходился с Укриджем прямо-таки с поразительной сдержанностью, и по окончании раунда тот вернулся в свой угол почти целым и невредимым.

И это его сгубило. Не успел гонг призвать ко второму раунду, как он вылетел из своего угла, полный сверхсамоуверенности, и наскочил на мистера Томаса, будто вертящийся дервиш.

Я без труда читал его мысли. Ясно было, что он весьма ошибочно истолковал положение вещей. Вместо того чтобы понять терпимость противника и быть за нее благодарным, как того требует простая порядочность, он преисполнился надменной гордыни. Вот, сказал он себе, человек, чертовски на него обиженный, — и, провалиться ему, если типчик не способен даже стукнуть его толком. Разгадка в том, казалось ему, что он, Укридж, был куда лучше, чем он сам о себе думал, — боксером, с которым следует держать ухо востро, способным показать благородному собранию покровителей этого спорта нечто такое, на что стоит посмотреть. И вот, в ситуации, когда любой здравомыслящий человек тотчас понял бы положение вещей, постарался бы выразить свою благодарность, не докучая мистеру Томасу излишними ударами, в клинче нашептывая ему на ухо лестные комплименты и в целом усердно закладывая основы чудесной дружбы к моменту истечения джентльменского соглашения, Укридж совершил нечто совсем уж непростительное: краткие секунды ложных выпадов в центре ринга, затем резкий чавкающий звук, недоуменный вскрик, и мистер Томас, чей глаз постепенно наливался кровью, повис на канатах, бормоча себе что-то под нос по-уэльски.