На грани - Сара Дюнан

— Прости. По-моему, я просто устала.

Он отпустил ее руку и подлил ей в бокал еще вина.

— Да. Так же, как я. Почему бы нам не расслабиться немного, а? Оба мы немного засбоили. Переусердствовали с сексом, не высыпались. Так и с ума сойти недолго.

Она улыбнулась. Что бы там ни было, но он ничего не заподозрил.

— Ты прав. — Она откинулась на спинку кресла, потягивая вино из бокала. — Прости.

Он осушил свой бокал и немедленно наполнил его.

— Знаешь, у меня из головы не идет тот сегодняшний старик, — сказал он после паузы, уставившись на красный виноградный сок в бокале. — Я так и вижу его перед собой, вижу, как осветилось его лицо, когда он декламировал Данте. Это было потрясающе.

— Лучше, чем картина на дарохранительнице?

Он ответил не сразу, словно воскрешая в памяти образ, проверяя впечатление. Потом дернул плечом.

— Знаешь, за время работы я столько Мадонн перевидал, что они для меня все на одно лицо. — Он сделал большой глоток, так, словно пил не вино, а воду, усталый, равнодушный.

— Не может быть!

Он растянул губы в улыбке.

— Ты права. Это не так. Но временами старинная живопись угнетает. Ведь плоть, которая служила художникам моделью, давно истлела.

— Вот почему тебя так тянет к живой плоти? Казалось, замечание это его не обидело и не удивило. Он лишь улыбнулся — улыбкой широкой и немного пьяной.

— Ага. Наверное. Очень похоже.

И когда он произнес эти слова, она поняла, что хочет спать с ним и что возможный обман и двойная игра в эту минуту значения не имеют.

Они вернулись в отель, она разделась, а он прошел в ванную.

Появившись, он увидел, как она, сидя на кровати, щелкает дистанционным пультом, переключая программы ночных каналов итальянского телевидения. Он плюхнулся на противоположную сторону постели, с протяжным стоном вытянувшись возле нее.

— Господи, я совсем с катушек долой, — сказал он, сопроводив эти слова долгим зевком, во время которого он протянул к ней руку и как бы невзначай провел ею по спине Анны.

Она обернулась к нему: он распластался поверх перины, и член его, уютно маленький, приготовившийся к отдыху, по всей видимости, совершенно не реагировал на ее присутствие рядом. Из недр шкафа в ухо ей вкрадчиво и настойчиво мурлыкал голос: «Не слишком изнуряй себя работой, хорошо? Помни, дорогой, что у тебя имеются кое-где и другие дела и обязанности!» О чем же еще мог говорить этот голос, как не о ней? Какой другой работой мог заниматься он здесь?

Поймав на себе ее внимательный взгляд, он лениво улыбнулся ей. Она легла обратно в постель рядом с ним. Неожиданно само их соседство показалось ей странным. Подобно Еве, вкусившей яблока, она вдруг устыдилась своей наготы. Хотелось встать, удалиться куда-нибудь, свернуться калачиком в одиночестве и заснуть. Но не меньше хотелось, чтобы он сделал движение ей навстречу, доказал ей, что, вопреки всему, она для него не только работа, но и объект желания.

Она щелкнула пультом, выключив телевизор. Минуту-другую они лежали молча. Щекочущим движением она провела пальцем по его груди.

— М-м... Приятно! — Он приоткрыл один глаз. — Ты очень красивая, — рассеянно пробормотал он и притянул ее к себе, заключив в кольцо своих рук, словно баюкая ребенка, и одновременно отвел ее ищущую руку.

— Ты меня хочешь? — спросила она, стараясь, чтобы это прозвучало лениво, как бы между прочим, но слова эти все равно повисли в воздухе, грубые, вызывающе откровенные.

Он лениво хохотнул, по-видимому, не почувствовав ни ее раздражения, ни страха.

— О, Анна... Хоть ты и прекрасна, как майская заря, боюсь, что на сегодня я пас. Тебе надо было хватать меня до второй бутылки. А сейчас меня так клонит в сон, что бороться с этим я не в силах. — Он теснее прижал ее к себе, словно крепость объятия была для них единственной целью и удовлетворением. — А утром будем завтракать в постели, хорошо?

Голова его свесилась набок, и почти мгновенно его дыхание стало ровным, а рука, обнимавшая ее, отяжелела и замерла. «И не слишком изнуряй себя, дорогой...» Слова эти были как колючая проволока: чем старательнее отцепляешь от себя колючки, тем сильнее впиваются они в кожу. Лежа в его объятии, она порылась в своей душе, пытаясь оценить размер полученной травмы. В сознание ветерком пахнуло воспоминание: первый момент после разрыва с Крисом.

Худшее уже случилось: мелодичный проигрыш, пока не взята трубка, и отповедь секретаря. После этого она десять дней таила в душе рану, пока не поняла, что рана начинает гноиться. Только тогда она решилась на звонок ему домой. Дома его не оказалось. Вместо него ей ответил автоответчик — она послушала, как его голос приглашал оставить сообщение для него и членов его семьи. Она сидела в мерцающей тишине, не в силах последовать любезному приглашению и оставить сообщение после сигнала. То были самые долгие сорок секунд в ее жизни. Она чувствовала то же, что чувствует ребенок, которому родители недодают чего-то существенного, жизненно необходимого для его душевного здоровья и развития; она не получила чего-то самого главного для организма, и вот сейчас ее вывернет наружу, прямо на пол.

Тот звонок явился началом ужасного головокружительного падения в пропасть, окончившегося промозглым холодным днем на озере возле Уиндермира. Корчась от ветра, она опустила обе руки в ледяную воду, пока кожу, ставшую синевато-серой, как камешки на отмели, не защипало от холода. Именно в этот момент она поняла, что перед ней дилемма — пережить это либо пропасть. Вот так — просто и страшно. И выбор за ней. И внезапно то, что казалось совершенно невозможным, стало почти легким. Она вытащила руки из воды и, сунув пальцы в рот, вернула их к жизни и направилась в отель, где у портье ее ждало сообщение от Эстеллы, а с ним вновь обретенный мир, и она, Анна, как центр и пульс этого мира.

Тогда и теперь. Левый бок ее, на который он навалился во сне, постепенно онемел и затек. А к ней сон не приходил. Она шевельнулась в его объятиях, и когда он не проснулся, вытащила руку, высвободилась из-под его тяжести. Он недовольно забурчал, как потревоженное животное, потом тяжело повернулся на бок и опять погрузился в забытье. К тому времени, когда, одевшись, она извлекла из туалетного мешочка обертку с запиской, было ясно, что спит он сном беспробудным и прочным, как скала. Пора было выяснить, кем на самом деле являлся ее любовник.

Дома — Воскресенье, утром

Я лежала возле нее, пока дыхание ее не стало ровным и можно было быть уверенной, что она спит. В полумраке я разглядывала ее лицо, изящный абрис пухлых щек, круглившихся даже под глазами; на щеках, как маленькие черные опахала, лежали ресницы. Если поглядеть внимательно, можно заметить, как иногда подрагивают веки, как у кошки, грезящей во сне о птичке без крыльев. Такая тихая, умиротворенная. Казалось, даже сны ее были спокойными, ясными.

Если б мой отец после смерти мамы разрешил мне спать в его постели, может быть, это помогло бы нам обоим? Думаю, ему это приходило в голову. Но, мучимый ощущением утраты, он, наверное, посчитал, что, очутись я рядом с ним в постели, ему станет еще горше — все равно как сыпать соль на раны. До двадцати с небольшим я свыкалась с мыслью, что он просто не очень меня любит, но потом я стала к нему снисходительнее. Переживая стресс, мы ведем себя так, как удается себя вести. И не наша вина, если это не совсем так, как должно. Лежа сейчас рядом с Лили, я поняла, что он, по-видимому, тогда чувствовал. Само спокойствие девочки, казалось, подхлестывает мое беспокойство. Ее сон порождал у меня бессонницу. Тело изнутри словно лизали языки паники, вспыхивая, опаляя меня, не давая то и дело уснуть, сколько бы я ни куталась в одеяло. Совершенная красота спящего ребенка. У меня, взрослой, от этой красоты к горлу подступало отчаяние.

Подоткнув вокруг нее простыню, я спустилась вниз проверить, хорошо ли повешена трубка. Ухо резанули гудки. Я набрала собственный номер, чтобы узнать, нет ли сообщений. Рене звонил из Стокгольма сказать, что возвращается в понедельник и был бы рад на той неделе встретиться. Не наговорю ли я ответ на его автоответчик? Голос Рене застал меня врасплох. С прошлой ночи я не вспоминала о нем, точно происходящее здесь и было моей настоящей жизнью, оставлявшей его в стороне, неким случайным эпизодом. В голову пришло, что мы с ним можем и не пережить этот кризис, хоть и не имевший к нему никакого отношения. Но даже поволноваться по этому поводу я не могла.

С верхнего этажа донесся звук открываемой двери, на лестнице послышались тяжелые шаги.

— Анна? — раздалось с лестничной площадки, напряженный шепот Пола.

Я вышла в круг света в дальнем углу холла, чтобы он сам увидел меня и понял свою ошибку.