Во власти теней - Вера Эпингер

быть эмоциональным, или даже мысленным, наркоманом? Я получала особый кайф исключительно от своего состояния в данный момент. Разве нельзя подсесть на «себя»? Что, если я привыкну к такому и мне захочется ощущать себя подобным образом всё чаще и чаще?

Но как бы то ни было, внешне я старалась сохранять спокойствие, не позволяя губам растянуться в предательской улыбке. Десятый этаж. Конец коридора. Светло-серая стальная дверь с двумя девятками. Одна из многих, но такая особенная.

Серебристая ручка поддалась лёгкому усилию, и я оказалась в прихожей. С гостиной раздавались негромкие голоса — должно быть, телевизор. Меня никто не встретил, что, впрочем, не стало причиной смущения. Скинув босоножки, я медленно прошла в первую комнату.

Градов вольготно устроился на тот самом диване, от мимолётного взгляда на который в голове вспыхнули красочные недетские воспоминания. Всё внимание преподавателя сконцентрировалось на экране тонкого ноутбука. На лбу пролегла глубокая складка, свидетельствующая о задумчивости и даже раздражённости мужчины.

На небольшом стеклянном столике — полупустой стакан с золотисто-янтарной жидкостью. Виски или коньяк? Решил пренебречь трезвостью за рулём или сегодня он, как и я, пассажир такси?

Молча опустилась на шикарное кожаное кресло напротив Градова. Пару минут мы так и сидели под монотонное жужжание какого-то музыкального канала. Я прямо, не таясь, рассматривала мужчину, о котором раньше только мечтать могла. Ворот белой рубашки расстёгнут, сосредоточенный взгляд направлен на, должно быть, жизненно важный для какого-то клиента документ. Длинные ухоженные пальцы безостановочно порхают по клавиатуре.

Момент, когда Градов захлопнул крышку ноутбука и обратил на меня внимание, стал неожиданностью.

— Добрый вечер, Кристина, — он, не моргая, смотрел на меня. Мне бы почувствовать себя мышью перед удавом, но эмоции достигли своего пика — и ощущать что-то большее я не могла уже физически, а потому лишь мягко склонила голову на бок и улыбнулась:

— Добрый вечер, Евгений Александрович.

Он отставил ноутбук на столик и, взяв стакан, сделал небольшой глоток, всё так же буравя меня взглядом. Затем поднялся на ноги и медленно, словно крадучись, подошёл к занятому мною креслу.

— Иди ко мне, — произнёс чуть приглушённо и протянул руку.

Не раздумывая ни секунды, словно зачарованная, вложила свою ладонь в его, и Градов уверенным рывком поставил меня на ноги, чтобы тут же заключить в крепкие объятия и уткнуться носом в мои волосы.

За несколько наших встреч это стало настоящим ритуалом. Горячие пальцы несколькими движениями размяли поясницу и опустились ниже, по-хозяйски сжимая ягодицы.

— Ты такая сладкая. Опьяняющая. Терпкая. Как молодое вино, — усмехнулся и тут же скользнул губами по кромке ушка, мочке, оставил лёгкий поцелуй на шее.

Если до этого я стояла неподвижно, будто бы боясь прикоснуться к нему, то сейчас руки, висящие плетьми, оплели его талию, чуть выше ремня брюк. И прикоснуться самой оказалось приятнее всего.

На языке вертелось постыдное «я так скучала». Забавно, но я нисколько не лукавила: я правда соскучилась по нему, по ощущению его силы и власти, сейчас окутывающим меня дурманящим облаком. Что это? Его парфюм или естественный, притягательный, ни с чем неповторимый запах его кожи? А может это его дыхание с лёгкими горьковатыми нотками алкоголя источник моего безумства? Но естественно, я не позволила произнести вслух свои мысли. Не поймёт — незачем ему знать.

А затем его губы накрыли мои, и думать резко расхотелось. Своим напором он сминал и так не сопротивляющуюся меня, так, что сомнений не оставалось: сейчас я полностью и без остатка принадлежу ему.

В этом сладком тумане я чуть не пропустила, как его руки задрали невесомый подол платья и скользнули по голой коже, обжигая мимолётностью касания. Затем, вдруг, пальцы замерли на тонком кружеве трусиков, словно выражая сомнения Градова: избавиться от них сейчас или оставить для особой изюминки вечера. Впрочем, меня не волновал этот выбор.

Я цеплялась за мужчину, как утопающий за спасательный круг. Целовала как последний раз в жизни. Будто от того, насколько приятно мне будет сейчас, зависит вся моя чёртова жизнь.

— Тише, — Градов первым прервал поцелуй и, едва я потянулась к нему снова, остановил меня взглядом, уколов ледяными искрами в серых глазах. — В этот раз я хочу неспешно наслаждаться тобой.

Он не обманул. Сегодня всё было иначе. Плавно, тягуче, неторопливо… словно каждое прикосновение — бесконечное. Каждый поцелуй — тянущийся до скончания времён.

Я давно потерялась в реальности, позабыв, кто я, что я и где я. Сплошной поток вязкого, густого удовольствия погружал в себя всё больше и больше, затягивая беспощадной трясиной. Всё стало неважным. Остались лишь мы вдвоём. Словно я вся обратилась в чувства — осязание, вкус, слух.

Зрение стало лишним. Зачем оно, если я могу видеть кожей — точно знать, где сейчас блуждает мужская рука, где дарит мне удовольствие. Зачем оно, если в глазах лишь яркие вспышки, не исчезающие даже если зажмуриться.

Меня любили. Любили до такой степени, что эта любовь патокой растекалась по моему телу.

Не было механических, быстрых, словно заведённых толчков. Нет, лишь одно, сплошное, растянутое аж до мучения, бесконечное движение. Градов стал моим продолжением, частью меня, которую я чувствовала ярче, чем что бы то ни было.

Я сжимала в кулак влажную от наших соков и пота простынь, цеплялась за неё, как за единственную вещь, что удерживает меня на грани реальности. Когда его горячие и мягкие губы смыкались на моих сосках, я изгибалась от желания закричать. Когда к губам, издеваясь, присоединялись его зубы, чуть прикусывая невероятно чувствительные горошинки, я кричала. Когда его член покидал меня, я ощущала себя брошенной и преданной, глаза наполнялись слезами, вплоть до того момента, как он входил в меня вновь. Медленно, неторопливо, чтобы, как следует, прочувствовала каждый сантиметр, каждый миллиметр его обжигающей кожи, каждую каплю казавшейся арктическим льдом смазки.

С ним я сходила с ума. С ним я была воплощением чистого, неразбавленного безумия.

Грани и запреты оказались стёрты: восседая на нём верхом, я могла управлять, разрешать и запрещать. В краткие мгновения, когда зрения возвращалось, могла смело смотреть в стальную пустыню его глаз, держа контакт так долго, насколько только хватит сил.

В эти моменты он не был моим преподавателем, а я — его студенткой. Он не был мужчиной, обременённым женой. Он был моим мужчиной. Моим. И только моим.

Скованность превратилась в пыль — я впивалась ногтями в его грудь, оставляя красные следы, нагибалась ниже, чтобы захватить губами его язык, бесстыдно посасывая его и лаская своим. Чтобы оставить на шее поцелуй. Чтобы прикусить невероятно