Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди

– Мы, Пелопиды, своих не бросаем.

И вылетел за ворота.

Присев на скамейку, Амфитрион достал из корзины круг овечьего сыра. Отломил ноздреватый, слезящийся кусок. Сжал в кулаке: на колени пролилась сыворотка. «Мы, Пелопиды…» Эхо сказанного Фиестом бродило в мозгу, странным образом превращаясь в «Мы, Проклятые…» Вот я и не Персеид, вздохнул он. Как убивать, так еще куда ни шло, как судить – ладно; а как мне сочувствовать – нет, уже не Персеид…

Босая ступня нащупала что‑то твердое. Наклонившись, он поднял наконечник стрелы. Медный, сплющенный молотом лист с дерева войны. Размахнувшись, Амфитрион зашвырнул наконечник к забору.

– Лети, – шепнул он. – Лети, не оглядываясь.

Наконечник валялся в пыли. Даже с древком и оперением, сорвавшись с натянутой тетивы, он улетел недалеко: с чужой крыши – сюда, во двор. Кусок металла покорно ждал своей участи. Оставят гнить на земле, отдадут кузнецу в перековку – все равно.

– Что ж, пусть так…

Сын Алкея знал, что никуда не побежит.

Ладья с трудом вошла в узкую горловину бухты. Парус сняли еще в открытом море; спустили и мачту, уложив ее вдоль правого борта. Предвкушая скорый отдых, гребцы дружно орудовали веслами. Брызги срывались с лопастей, сверкнув горстью серебра, и дождем осыпались в пену волн. С берега ладья походила на колыбель младенца‑гиганта. Нос и корма, задранные вверх, так и просили, чтобы кто‑нибудь прикрепил к ним золотые цепи – и подвесил между небом и землей. Даже расшалившись, дитя не вывалилось бы – заботливые родители нарастили борта решеткой из толстых прутьев, обтянув их воловьей кожей. На обшивку пустили липу‑старуху, на киль – скальный дуб; «ребра» – черная акация…

– Эвбейцы, – безошибочно определил Птерелай. – Они что, сошли с ума?

Мелкий купец с грузом дешевых амфор, внаглую пристающий к Тафосу, гнезду пиратов – крылась в этом ирония судьбы, заслуживающая уважения. В душе Птерелай пообещал храбрецам‑эвбейцам, что уйдут они с миром, как пришли. Захотят расторговаться – дадим хорошую цену. Он уже собрался, отдав необходимые распоряжения, покинуть берег, когда внимание Крыла Народа привлекли двое на корме, возле рулевого весла. Здоровенный детина, подстать самому Птерелаю, и мальчишка в льняном панцире, с изуродованным лицом. Хозяин ладьи с сыном? Чувствуя, как в сердце закипает недавний шторм, Птерелай вошел в воду по колено, из‑под ладони разглядывая гостей. Детина с хохотом что‑то рассказывал кормчему, помогая себе жестами; мальчишка, вцепившись в края щита, укрепленного на борту, пожирал глазами тафийского вождя. Кровоподтеки, ссадины на лбу; нос, кажется, сломан. Губы запеклись, вздулись перезрелой, треснувшей смоквой. «Кто тебя избил? – без особого сочувствия размышлял Птерелай. – Ты раб? Пытался сбежать? Вряд ли – у раба отобрали бы панцирь…» В чертах мальчишки, искаженных волнением, исковерканных насилием, читался вызов. Если бы не этот вызов, не знакомая дерзость на грани отчаяния…

– Дед мой, – шепнул Птерелай. – Божественный дед мой…

Вода плеснула, смеясь.

– Благодарю тебя за великую милость…

И всей глоткой, пугая чаек отсюда до горизонта:

– Комето‑о‑о!

Оставляя за собой пенный след, он двинулся навстречу ладье. Боясь ударить человека, идущего к кораблю, как идут на таран, кормчий заорал на гребцов. Те, мокрые от пота, подняли весла. Не дожидаясь приказа, детина бросил якорь – камень, обвязанный канатом. Встав у борта так, что вода заливала ему рот, Птерелай протянул руки – и дочь, дав волю слезам, прыгнула в его объятия. Легкая, как перышко, думал он. Упрямая, как ослица. Живая; боги, хвала вам – живая…

– Вот, да, – крикнул детина. – Забирай!

– Я знаю тебя, – сказал Птерелай. – Ты Тритон.

– Ха! – обрадовался Тритон.

– Ты сражался в Орее. Убил много моих людей.

– Убил! – согласился Тритон.

– Ты… – Птерелай сощурился, изучая могучую фигуру Тритона. Нет, ошибка исключалась. – Ты морской?

– Ага! Левкофея, значит. Мамка моя…

Птерелай отошел назад, туда, где вода была ему по грудь. Дочь положила голову отцу на плечо и затихла. Лишь изредка всхлипывала, словно ребенок, которому снится страшный сон. Живая, вспомнил Крыло Народа. Ему было трудно привыкнуть к этой радости. Радость делала его уязвимым.

– Вытаскивайте ладью на берег, – распорядился он.

– Не‑а, – замотал головой Тритон. – Обратно плывем.

И показал кормчему кулак: понял?

– Успеете обратно.

– Не‑а, не успеем. Я обещал сразу. У меня там дубина и Амфитрион, – силач моргнул и поправился: – Амфитрион и дубина.

– Забери его, – взмолился кормчий к Птерелаю. – Дерется, гад…

Стыд жаркой волной окатил Птерелая. Казалось, грозный Колебатель Земли в гневе ударил трезубцем, и море вскипело, грозя сварить Посейдонова внука, опоздавшего сбежать на сушу. Изо всех сил Крыло Народа прижал к себе дочь, чудом возвращенную домой, и оглох от вопля, неслышного другим, вопля, который исторгся из его собственной груди, чтобы вернуться громовым эхом:

«Готовь тризну, хромой Алкей! Я приду за твоим сыном!»

– Он взял тебя? – спросил Птерелай у дочери. – Ты ждешь ребенка?

– Он дрался за меня. Его дядя хотел меня убить…

– Он взял тебя силой?!

– Нет. Он думал, я – Эвер…

– Он…

«Что со мной? – ужаснулся Птерелай. – Она отвечает, а я не слышу. Не верю. Готов любой ценой вырвать ответ, дающий мне право на ненависть. Благодарность чужда моей природе, она обезоруживает. Так допрашивают не дочь, а жену, мучаясь ревностью…» Эвбейцы, нервничая, слушали разговор отца с дочерью. Кормчий и гребцы искренне полагали, что под насильником Птерелай имеет в виду драчливого силача, сопровождавшего «мальчишку», и ждали, что вот‑вот начнется бой не на жизнь, а на смерть.

– Эй! – напомнил о себе Тритон. – Все, да? Я плыву обратно.

Птерелай смотрел на морского дурачка и видел себя, родись Крыло Народа скорбный рассудком. «Будь ты трижды косноязычен, – читалось во взгляде тафийца, – ты расскажешь мне все. А что не расскажешь ты, я узнаю от дочери.» Порыв ветра, налетев со спины, из‑за отрогов Айноса, растрепал волосы Птерелая. Тонкий, как игла, золотой блеск мелькнул в кудрях; отразился в глазах людей на ладье, вынуждая тех заворочаться с беспокойством. Лишь Тритон остался равнодушен к коварному золоту. Блеск отразился от его здорового глаза – стрела от щита; голубой же, незрячий глаз поглотил высверк без остатка. Враг, отметил Птерелай, и враг опасный. Значит, надо, чтобы – друг.