Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди

– Уймите придурка! Спросить оракула надо!

– Верно!

– Правильно!

– Устами оракула…

– …говорят боги!

– О‑ра‑кул! О‑ра‑кул!

– Чего орешь? В ухо хочешь?..

К чести знати надо сказать, что она пришла к тому же решению. Лучшие люди Микен совещались в осиротевшем дворце. Здесь страсти кипели не хуже, чем на площади, но быстро улеглись. Осталось решить: к какому оракулу обратиться.

– Зевс Додонский?

– Далеко. Пока туда, пока обратно…

– Как бы смута не началась. Быстрее надо.

– Дельфы?

– Опасно. Пифии лавра надышатся, такого напророчат…

– Олимпия? Она ближе всех…

Знать переглянулась. Олимпия – вотчина покойного Пелопса. На его средства там был возведен храм Зевса, где и находился оракул. Жрецы, мягко говоря, не бедствовали. Никто из собравшихся не сомневался в источнике их благосостояния. Как повлияет это на ответ? С другой стороны, кто рискнет вслух усомниться в истинности оракула? Того, чьими устами вещает сам Громовержец?

– Итак, Олимпия?

– Решено.

– Снаряжаем посольство…

– Нужны богатые дары…

– На дары не поскупимся…

– Все понял?

– Разумеется, брат.

Двое молодых людей стояли в тени портика. В отдалении шумела агора. Здесь же никого не было. Глухая стена над головами. До ближайших домов – полсотни шагов. Лишь ветер ерошил крону яблони да гонял пыль по булыжнику.

– Отправим в Олимпию верного человечка. Пусть шепнет жрецам нужное слово.

– Микенами должны править Пелопиды! Вот правильный оракул…

– У меня есть подходящий гонец.

– Шли его без промедления. Надо, чтобы он опередил посольство…

– Судьба любит смелых, брат!

– Боги, подарите нам удачу!

Наскоро обнявшись, Атрей и Фиест разошлись в разные стороны. Оба торопились. У обоих имелись срочные дела.

– Все запомнил? Повтори.

– Микенами должен править сын Пелопса, – доложил верный человечек. Память у него была отменная, в отличие от совести. – Тот, в чьем стаде найдется златорунный баран.

– Молодец, – улыбнулся Атрей. – Это великие слова. Они потрясут мир.

– Потому что они твои, господин?

– Они не мои.

– Это слова твоего мудрого отца, господин?

– Нет. Это слова бога.

– Неужели Зевса?!

– Так высоко я не замахиваюсь. Баран появился в моем стаде по воле Гермия Душеводителя. Гермию же и принадлежит сказанное. А теперь поспеши. Олимпия близко, но мешкать нельзя. Судьба любит смелых…

«…и предприимчивых,» – про себя добавил Атрей. Барана он украл из стад отца. Подарок Олимпийца, сулящий тронос, нужнее молодым. Старикам – могила, юношам – власть. Если хитроумный бог желал блага Пелопсу, отчего бы Гермию не оценить расторопность Пелопсова сына? По молодости Атрей не знал цену подаркам Гермия Лукавого. Не знал он – или забыл, не придав значения – и того, что возничий Миртил, предательски убитый Пелопсом, тот самый возничий, кто проклял убийцу со всем его потомством, был сыном Гермия. Боги мстительны; подарки – одно из орудий их мести.

– Я уже в дороге, – сказал верный человечек. – Жди, господин.

Ночь накрыла Микены плащом из лунного серебра. В складках его заново рождались дома и улицы, храмы и деревья – серые громады, угольно‑черные ущелья. Отблески на мраморе колонн и брусчатке площадей играли в прятки с темнотой. Дробились, множились; исчезали. Город превратился в царство теней. Меж них кралась одна, на диво самостоятельная. Она то сливалась со своими менее беспокойными товарками, то отделялась, спеша пересечь площадь. В такие моменты тень обретала плоть и объем, превращаясь в женскую фигуру, закутанную с головы до ног. Путь ее кончился у ворот дома на отшибе. Дом терялся во мраке; три раскидистые оливы скрадывали его очертания, превращая в холм.

– Пришла! Я весь горю от нетерпения.

– Радуйся, Фиест! Я едва дождалась ночи.

– Так порадуй меня, Аэропа!

Жаркий шепот. Две тени сплетаются в объятиях. Ветви олив шелестящей завесой скрывают любовников от досужих глаз. Впрочем, кому за ними подглядывать? Разве что тысячеокому великану Аргосу, чьи глаза‑звезды переливаются на бархате неба.

– Ты приготовил ложе, милый? Уж я тебя порадую!

– Ты нетерпелива. Вся пылаешь. С Атреем ты так же горяча?

– По‑разному, милый. По‑разному.

Темнота скрывает подробности. Наверное, женщина улыбается.

– Иногда его ласки разжигают мой огонь. Тебе придется постараться, чтобы превзойти брата.

– Я когда‑нибудь разочаровывал тебя?

– О, нет!

– Надеюсь, ты тоже постаралась ради меня?

– Еще бы, милый! Иногда мой муженек бывает туп, как баран, о котором он сегодня вел речь.

– Баран?

– В стаде Атрея есть баран с золотым руном. «Кто владеет этим бараном, будет править Микенами!» – заявил сегодня мой супруг. Болван! Он просто лопался от гордости.

– И, небось, велел передать это жрецам в Олимпии…

– Зная твоего братца – наверняка. Идем, я не в силах ждать.

– Мне надо отправить человека…

– Выкрасть барана?

Тихий смех сливается с шорохом листвы.

– Успеешь. Вся ночь впереди.

– А мой брат тебя не хватится?

– До меня ли ему? Он притащил в дом сразу двух шлюх.

– И ты так спокойно об этом говоришь?

– Я страдаю. Я вне себя от горя. Надеюсь, здесь есть кому утешить обманутую жену?

– О да! Я – твое утешение!

Скрип ворот. Тени исчезают во дворе. Тишина. Лишь ветер ласкает оливы. Проходит время – и в ночи звучит сладострастный стон. Позже Фиест спрашивает:

– Я лучше твоего мужа?

– О‑о, – соглашается женщина.

– Я лучше всех твоих любовников?

– О‑о…

– Скажи мне, Аэропа… Только не лги! Я лучше того раба?

Тишина.

– Твоего первого[62]?!

– Да, – соглашается Аэропа, дитя лживого Крита. – Гораздо лучше.

«Ничего подобного,» – слышится в ее ответе.

Дом превратился в пустыню.

Еще недавно – шумная обитель гуляк, дом иссох, иссяк, затаился. Слуги, ранее готовые стелиться под ноги, сбежали. Распорядитель пиров носу не казал. Нищих, клянчивших под забором, как ветром сдуло. Торговцы вином забыли сюда дорогу. Мясник не гнал раба сообщить о парной говядине. Молочник прятал свежий сыр. Пекарь слал корзины свежих лепешек другим. Зеленщики согласны были сгноить тимьян и розмарин, но не сделаться поставщиками убийцы. Амфитриону подбрасывали одну петрушку, и ту – венками. Ночью, под ворота, таясь как воры…