Записки гайдзина - Вадим Смоленский

– Это карп, – сказал я. – Символ мужества. Или богатства, не помню.

– А драконы?

– Драконы – символ чего угодно. Драконов где хочешь рисуй, не прогадаешь.

– А сакура чего символ?

– Сакура – символ Японии. Пора бы знать такие вещи.

– А, ну да... Вот видите, здесь даже уголовники чувствуют прекрасное. Даже у них все продумано. Своя эстетика, своя символика...

– У наших тоже символика, – хмуро отозвался Владлен Эдисонович. – Кинжал символизирует «смерть ментам». Черный квадрат – «от звонка до звонка». Паутина – «сижу за гоп-стоп». Белая корона – «пахан». Три точки – «петух»...

– Что ты, Владлен!.. – запротестовал Рауль Абрамович. – Как можно сравнивать?..

– А есть еще аббревиатуры! ЛЕБЕДУН – «любить ее буду, если даже уйдет навсегда». ТИГР – «товарищи, идем грабить ресторан». ДЖОН – «дома ждут одни несчастья». ПИПЛ – «первая и последняя любовь». ЛСД – «любовь стоит дорого»...

– Боже! – воскликнул профессор. – Откуда такие познания?

– А я знаю, как расшифровывается ЯПОНИЯ, – сказал вдруг Гена Сучков.

– Как?!

– «Я прощаю обиду, не измену, ясно?»

Дверь в мыльню открылась, и мы снова увидели татуированного посетителя. Уверенно ступая чешуйчатыми ногами по камням, он нес перед собой фанерный короб. Залез в бассейн, сел, поставил короб перед собой на воду. Из-за бортов поднималось узкое горлышко кувшина. Посетитель наклонил его, побулькал, вынул из короба бумажный стаканчик, опрокинул в рот и крякнул:

– УМЭ !

– Очень вкусно, – перевел я.

– Понятно, – кивнул Владлен Эдисонович. – Хочет, чтобы мы с ним вместе порадовались. Передайте ему, плиз, что я глубоко тронут. И пусть он еще выпьет.

– Да ладно, – сказал я. – Не станет он с фраерами разговаривать.

Татуированный меж тем снова наклонил емкость и булькал несколько дольше, производя в коробе какие-то манипуляции. Потом вернул кувшин в вертикальное положение и толкнул короб обеими руками от себя.

– НОМЭ !

Слегка покачиваясь, короб пересек бассейн и уткнулся в грудь Владлену Эдисоновичу. Внутри стояли четыре бумажных стаканчика, наполненных на треть, и мелкие коробочки с разной закуской.

– Угощает, – перевел я.

– Спасибо... Как «спасибо», забыл... Аригато?.. Аригато!!!.. Это сакэ?.. И даже горячее?.. О-о-о... Ралька, ты только попробуй!

– Я за рулем, – сказал Рауль Абрамович. – Хотя нет, давай, а то обидится...

Мы выпили, составили стаканы в пирамидку и с поклоном отправили короб обратно. Татуированный посетитель поймал его, налил, выпил, чем-то закусил. Потом наставил на нас указательный палец и спросил:

– Амэрика?

– Йес, – сказал Владлен Эдисонович.

– Ноу, – сказал Рауль Абрамович.

Татуированный недоуменно перевел взгляд на Гену Сучкова.

– Раша! – сказал Гена.

– А-а-а! – закивал татуированный. – Росиа!..

Он разобрал пирамидку, повторил разлитие и снова отправил короб в нашу сторону, выразительными знаками призвав нас не только пить, но и закусывать. Рауль Абрамович втихаря перелил свое сакэ в чужой стакан. Владлен Эдисонович тщательно исследовал содержимое коробочек.

– Это что за тараканы такие?

– Это саранча, – объяснил я. – Жареная в соевом соусе с добавлением сахара. Довольно вкусно. Только иногда ноги в зубах застревают.

– Нет, саранчи не надо. Тут вот огурцы, морковка, я лучше морковку...

Когда короб снова отплывал от нас, мы подняли вверх сразу восемь больших пальцев. Татуированный радостно осклабился. Настроение у него повышалось.

– Росиа, – задумчиво произнес он после третьей. – Росиа...

И вдруг просиял:

– Бубука!

– Что он говорит? – повернулся ко мне Рауль Абрамович.

– Не пойму, – сказал я. – Бубука какая-то...

– Бубука! – повторил татуированный и описал рукой высокую параболу.

– А-а-а! – догадался профессор. – Бубка! Сергей Бубка! Прыжки с шестом.

– Йес-йес! – закивал татуированный, отсылая нам третий магарыч. – Бубука! Сэругэй Бубука – намба ван!

Пока мы выпивали, он задумчиво смотрел на воду. Потом сказал:

– Орэмо вакай токи яттэта.

– Говорит, в молодости тоже прыгал с шестом, – перевел я.

Татуированный выбрался из бассейна на гравий, подошел к стене, где стояли грабли с бамбуковым черенком, и взял их наперевес. Сделал одухотворенное лицо и побежал в сторону изгороди. Казалось, он хочет перемахнуть через нее и нырнуть в бассейн к бабушкам – но такой подвиг был ему уже не под силу. Он лишь стукнул граблями по гравию, лениво обозначил преодоление планки и плюхнулся в сугроб.

– Ха-ха-ха! – донеслось из сугроба. – Вакай токи нэ!

– Молодой прыгал, – перевел я. – Сейчас годы не те.

В сугробе после прыжка осталась обширная вмятина. Мне даже почудилось, что и татуировки отпечатались тоже. Сам прыгун быстро залез обратно в бассейн, потряс кувшином, нацедил остатки в стакан и выпил.

– Моттэ куру! – сказал он, опять вставая. – Маттэ!

– Говорит: ждите, принесу еще.

– Он хочет нас напоить, – заключил Рауль Абрамович, когда татуированный скрылся за дверью. – Надо бы нам уже потихонечку-полегонечку...

– Да, собственно, уже и хватит, – сказал Владлен Эдисонович. – Я насиделся.

– Я тоже, – присоединился Гена Сучков. – Голову помыть, и на выход.

Мыльня была пуста.

– Вадичек, это что написано? – спросил профессор. – Мыло или шампунь? Мыло? Значит, вот это шампунь. Все поняли?

Мы расселись на пластмассовых табуретках и принялись намыливать головы.

– Моттэ кита! – послышалось сзади. – О-сакэ!

Татуированный коробейник стоял у нас над душой со своей провизией. Рауль Абрамович выразительно потыкал пальцем в сторону двери на улицу.

– Летс дринк ин зэ ротэмбуро!

– А-а, йес-йес! – закивал коробейник. – Ротэмбуро!

Он прошагал к двери и исчез за ней вместе со своим коробом. Мы домылись и вышли в предбанник. Корзины с нашей одеждой уже были здесь, заботливо кем-то перенесенные. Владлен Эдисонович обследовал карманы брюк, убедился в сохранности всего оставленного и просветлел лицом.

– Здесь все для людей! – сказал Рауль Абрамович, натягивая носки. – Никогда не устану этого повторять. Здесь все продумано так, чтобы нам было хорошо! Правда, Вадичек?

– Святая правда! – отвечал я. – Как у Будды за пазухой!

– Конечно, конечно, – бормотал Владлен Эдисонович. – У вас тут просто какое-то буржуинство. Бочка варенья, корзина печенья, рюмка сакэ... И все бесплатно.

– Тогда это не буржуинство! – возразил Гена Сучков. – Это наоборот, полный коммунизм! Мы его строили-строили – а построили японцы.

– Да какая разница? – сказал Рауль Абрамович. – Коммунизм, капитализм... Главное, чтобы всем было хорошо, я так считаю. Да, Вадичек?

– Вестимо, – сказал я.

Дверь вдруг открылась, и показалось татуированное тело.

– Э-э-э-э... – разочарованно произнес наш собутыльник. – Томаранай?

– Томаранай, – подтвердил я. – Мы ведь не остаемся здесь ночевать?

– А здесь что, гостиница? – спросил Владлен Эдисонович.

– Получается... Хочешь, ночуй, не хочешь, не ночуй...

– О-сакэ! – сказал собутыльник и протянул бумажный стаканчик Раулю Абрамовичу.

– Айм драйвинг, – запротестовал было Рауль Абрамович, но тут же смягчился и принял подношение. – Аригато!

– Минна! – сказал татуированный, облачаясь в халат и обводя нас пальцем.

Мы выпили по глотку и вышли в холл. Татуированный не отставал. За стойкой дежурил все тот же импозантный мужчина. Я подошел его поблагодарить.

– Спасибо. У вас здесь замечательно.

– Вам понравилось?

– Очень!

– Из какой вы страны?

– Из России.

– О-о-о... В России холодно, да?

– Да, ужасно холодно.

– Тогда приходите к нам. У нас тепло. У нас тут горячая вода.

– Конечно. Мы придем.

– Пожалуйста, приходите. Мы будем рады. И вот, господин Судзуки тоже.

– Как вы сказали?!

– Судзуки-сан... Вы ведь говорили, он ваш друг... Судзуки-сан!

– Хай! – отозвался татуированный.

– Это ваши друзья, да?

– Йес-йес! – сказал татуированный и облапил Рауля Абрамовича. – Май бэсто фрэндо! Ха-ха-ха! Ай рабу ю! Ха-ха-ха!

Профессор неловко перетаптывался, косясь на предплечье с драконьим хвостом. Судзуки-сан извлек откуда-то и сунул ему в руку рекламный календарик.

– Томодати ни мурё да!

– Для друзей бесплатно, – перевел я.

На календарике была изображена полуголая девица.

– Что это? – спросил Гена Сучков.