Знакомая варежка (Повести и сказки) - Валентина Чаплина

Мяч кивнул.

— Я когда тащил, мне все на улице завидовали. Знаешь, сколько сразу металлолома? Никто столько не нашёл, только я.

— Не хвались! Не был бы хвальбишкой, и спора бы не было.

Мальчишка вздохнул:

— Да ведь я не для себя. Я же для «звёздочки»!

— Ну и что дальше?

— А дальше я уже тащить не мог. К себе на двор втащил и лёг рядом. Два часа лежал, еле отдышался. А Щука, когда пришёл смотреть Богатыря, увидел кровать. Он мне ничего не сказал тогда, только увидел — и всё. А когда он ушёл, смотрю, на кровати шишек нет. Как отвинтил, я не заметил.

— Ловкость рук, — пояснил Лёвка.

— Руки у него ловкие тащить да отвинчивать.

— А потом что?

— А потом всю кровать стащил. Он, наверно, когда отвинчивал, уже задумал стащить, поэтому и спорил на Богатыря. Кровать тыща килограммов, чего не спорить. У нас после уроков «звёздочка» была, он знал, что я домой сразу не пойду. А когда я пришёл, кровати уже не было.

— А может, не он?

— Как же не он? Он же её в школу притащил.

— И первое место по металлолому занял? — ахнул Лёвка.

— Нина Иванна сказала, первое.

— А что же ты не доказал?

— А как я докажу? Он хитрый, он без свидетелей тащил. Я Нине Иванне говорю: «Это моя кровать, нашей «звёздочке» надо первое место», а он Нине Иванне шишки показал. Вытащил из кармана и показал. Вот, говорит, у меня даже шишки от этой кровати, а он пускай докажет, что его кровать. А сам смотрит Нине Иванне в глаза и не моргает.

— И не моргает? — удивился Лёвка.

— Ни одного разочка не моргнул. И не покраснел даже. Смотрит и смотрит, как честный. А Нина Иванна у нас новая учительница и Щуку не знает, какой он.

— Постепенно узнает.

— Конечно, узнает.

— А почему ребята за тебя не заступились?

— А уже все домой ушли. А когда Нина Иванна ушла, Щука мне говорит: «Если доказывать посмеешь — убью!»

— А ты испугался?

— Не испугался. Я знаешь, какой смелый?

— Трус ты, а не смелый! — вскипел Лёвка. — Друга предал! Ещё неизвестно, какая его жизнь ожидает у этого Щуки.

Лёвка не мог стоять на месте. Он возмущался. Он бушевал — размахивал руками, топал ногами, вертел мячом.

— Зачем ты Богатыря отдал? Спор был нечестный, а ты отдал.

Пристально поглядев в мальчишкины глаза, Лёвка вдруг смолк, притих и мысленно уже согласился с тем, что мальчишка вот сейчас скажет, такие у него были глаза. А он вот что сказал:

— Я не потому отдал Богатыря, что струсил. Я отдал, чтобы слово сдержать.

— Какое слово?

— Честное будущее пионерское.

— Что-о?

— Мы когда поспорили, я честное будущее пионерское дал, что отдам Богатыря, если Щука первое место займёт. А ведь он занял. Я когда слово давал, неправильно сам сказал, надо было сказать «если по-честному первое место займёшь», а я просто сказал «если первое место займёшь». А слово надо держать: оно же честное будущее пионерское.

Лёвка понял — именно это сейчас волнует мальчишку больше всего на свете. Он переживает, мучается, сомневается, правильно ли поступил. И Лёвка твёрдо сказал:

— Ты поступил правильно. Слово надо держать. Ведь оно честное будущее пионерское. Не держать слово — это значит не быть человеком. Понял?

— Понял! — обрадовался мальчишка.

— А вообще со Щукой спорить нечего, — объяснил Лёвка, — раз знаешь, что нечестный, зачем спорить?

Мальчишка одобрительно кивнул. Он был рад, что поступил правильно, но лицо всё равно было грустное. Ведь друга-то он потерял.

— А раз ты, когда слово давал, ошибку допустил, эту ошибку исправлять надо, — сказал Лёвка.

— А как? — глаза мальчишки засветились надеждой.

— Очень просто. Надо доказать, что Щука нечестно первое место занял. А раз он не будет на первом месте, значит, Богатыря заберём обратно.

Мальчишка подпрыгнул на месте, схватил Пылесоса и прижал к себе так радостно, будто это был его родной Богатырь. Лицо улыбалось, и пронзительно-зелёные кляксы, казалось, тоже улыбаются, подмигивают друг дружке и даже пляшут вприсядку.

— Мы пойдём к Нине Иванне, — опять заговорил Лёвка, — и расскажем ей всё. Твою шишку на лбу покажем и дырку на кармане, которую ты сам зашил. Если Нина Иванна кроватным шишкам поверила, почему она человеческой шишке не поверит? Пускай позовёт Щуку, спросит, где кровать достал.

— Он наврёт.

— Ну и что? Ему же хуже. Если Щука один раз обманул, больше не обманет. Все ребята заступятся. Бежим быстрее! Айда!

Это — неправда!

Пылесос, услышав своё любимое слово, вырвался из мальчишкиных рук и запрыгал по дороге. Но в это время, там, за забором, где был Богатырь, раздался резкий женский голос:

— Я говорила, что так будет! Предупреждала! Мало грязи в комнаты носишь, теперь ещё собаку притащил?!

Лёвка и мальчишка моментально прилипли к забору.

Во дворе стояла женщина с тряпкой, в ярком халате. Халат был розового цвета и по этому розовому разбросаны огромные, почему-то зелёные цветы, с огромными почему-то синими листьями, будто это не женщина, а картинка-загадка для очень маленьких ребят. Есть такие картинки, где нарочно рисуют неправильные цвета для того, чтобы малыши отгадывали, где ошибки. Наверно, дядя-художник, который сочинял этот рисунок, думал, что он рисует картинку-загадку для очень маленьких ребят.

А ещё у этой женщины было… две головы. Одна своя, нормальная, с глазами, носом, ртом, а другая, из волос, сидела поверх этой. Волосы начинались на нормальной голове, а потом образовывали из себя вторую, такую же по величине, как первая, и такую же круглую, как та. Волосы очень красивые, нежно-жёлтого цвета. И вся женщина была гордой, величавой. Казалось, что у неё должен быть приятный, нежный голос, такой же нежный, как цвет второй головы. Поэтому было очень удивительно слышать, как резко она выкрикивает слова.

— Котька, ты где?

Лёвка догадался, что это Щукина мама и зовёт она Щуку.

— Котька, — ещё раз резанул уши неприятный голос, — бери тряпку и иди вытирай около шифоньера и под диваном.

Из-за угла, где, видимо, продолжался двор, вышел симпатичный старый человек с седой шевелюрой, седой бородой и совершенно чёрными бровями.

— Папа, — обратилась к нему Щукина мама, — что мне делать с Константином? Притащил в дом щенка и, не желает за ним убирать.

— Костик, — совсем негромко позвал чернобровый человек, и сейчас же из-за угла дома, где, видимо, продолжался двор, вышел Щука.

— Смотрите, — возмутилась женщина, — на ваш зов идёт, а меня и слушать не хочет.

Щука оказался длинным и несуразным мальчишкой. У него были чудные уши, лопухами. Только эти лопухи не такие, как у Богатыря, длинные и вялые, которым, кажется, всё на свете безразлично, а наоборот, поднятые, настороженные, оттопыренные от головы, будто они всё время что-то подслушивают. Это «что-то» — страшно секретное, а Щука его подслушивает.

— Что же ты, братец, — обратился к нему чернобровый человек, — если решил растить собаку, так пока она маленькая и ещё ничего не понимает, бери тряпку в руки.

Он взял тряпку у женщины и решительно протянул её Щуке. А Щука нахальным образом стоял и не шевелился. Он даже руки не протянул к тряпке.

— Вот, видите, — взвизгнула Щукина мама.

— Так, братец, дело не пойдёт, — спокойно пробасил её отец, — матери твоей щенок не нужен и подтирать за ним положено хозяину.

Хозяин неохотно взял тряпку, но в дом не пошёл. Вот он стоит и стоит на месте, будто ноги к земле приклеены. Стоит и тряпку из руки в руку перекидывает, словно тряпка это не тряпка, а что-нибудь другое, что очень приятно и удобно перекидывать. Тряпка разворачивается каждый раз, когда перелетает из руки в руку. Щука скомкает её в кулаке и опять кинет, она опять развернётся, а он опять скомкает и кинет. Игрушку нашёл, забавляется. И все молчат. Но Щука знает, что это молчание — не знак согласия. Наоборот, оно предвещает бурю, а сам всё равно упрямо не идёт убирать.

Хлопнула дверь. Из дома во двор вышел мужчина в модном тёмно-синем плаще и с портфелем в руке. Это был Щукин отец. Оглядев всех молчащих, тоже понял, что это молчание — не знак согласия.

— Опять конфликтуете?

— Как видишь, — ответил папа Щукиной мамы.

— А в чём, собственно, дело?

— В щенке. Твой сын не хочет за ним убирать.

— А кто же должен убирать? Я, что ли? — удивился Щукин отец. — Мать тебе не поломойка. Или, может быть, дедушка будет убирать? — отец посмотрел на часы, видимо, он торопился. — Чтобы сейчас же пошёл и всё убрал, — сказал он, уже подходя к калитке и берясь за скобу.

— А я тоже не поломойка, — вдруг огрызнулся Щука.

Голосок у него был тонкий, писклявый. Если зажмурить глаза и не видеть, кто говорит, то подумаешь, что девчонка. Отец бросил скобу, обернулся и удивлённо поднял брови.