Рождение музыканта - Алексей Новиков

Он еще раз оглянулся на прибрежный ольшаник и, будто в самом деле выбрался из дремучего леса, с радостью увидел вдали Амуров лужок.

«А Мишель-то, Мишель! – вдруг вспомнил Иван Андреевич и опять остановился. Неужто он раньше не замечал, каков Мишель? И племянник предстал перед ним, как сидел на берегу Десны, подперев голову рукой и не спуская с песельницы глаз. – Так вот какие у Мишеля забавы? – еще раз подивился Иван Андреевич. – Ежели он так слушает, значит необыкновенное слышит. Коли так задумываться умеет над мужицкой песней, стало быть, надо поскорее приохотить его к истинной музыке. Не с няньками же ему до веку жить! Может быть, он на самом деле в шмаковских Глинок уродился?»

Иван Андреевич был готов не шутя заняться теперь музыкальным просвещением Мишеля.

«А музыкантам нашим, – и это Иван Андреевич тоже решил твердо, – надобно немедля образовать песни, которые рождаются в честь и в память славного Двенадцатого года!»

Выйдя на Амуров лужок, он увидел, что с другой стороны к дому подходила Варвара Федоровна и рядом с нею шагал молодой архитектор. Варенька шла, склонив голову, и на устах ее играла улыбка. Веселый зодчий что-то говорил ей и при этом так размахивал руками, что поминутно сбивал на затылок свою шляпу. Увидел бы их Мишель, сразу бы сообразил: опять ссорятся! А Иван Андреевич не догадался.

– Варвара Федоровна! – закричал он еще издали и ускорил шаг. – Какую достал я сонату!.. Штейбельт!.. Восхищение!..

Дядюшка почти бежал между кустов. А розы все так же неудержимо стремились к Амуру. Но попрежнему суров и холоден был к ним резвокрылый переменчивый бог…

Глава третья

Гости из Смоленска – их было двое – приехали в Новоспасское на следующий день с утра. Они тотчас уединились с Иваном Николаевичем в кабинете; суматоха, поднявшаяся по всему дому, не проникала туда сквозь наглухо закрытые двери. Впрочем, суматохе не было доступа и наверх, в классную: на пороге классной стояла недреманым стражем Варвара Федоровна. Занятия шли обычным порядком. На смену диксионеру, как всегда, пришли диалоги, а после диктанта в точно положенный для нее час явилась история.

Словом, несмотря на прибытие важных персон, день ничем не отличался от других. Он не сулил никаких событий ни до обеда, ни в тот послеобеденный час, когда в зале в честь гостей была объявлена музыка.

Прибывшие персоны отнеслись к предстоящей музыке с благосклонностью. Все существенные кондиции предстоящих торгов по откупам были обсуждены и приведены к взаимному согласию. В таких приятных обстоятельствах и самый обед расположил души к возвышенному. Не препятствуя предметам важным, музыка теперь совсем не была лишней. Можно сказать, она явилась даже кстати. Словно бы в подтверждение этому, гость более завидной комплекции, едва войдя в залу, умеренно чихнул, на что второй гость ему отздравствовал, и все сосредоточились.

– Крузель! – провозгласил дядюшка Афанасий Андреевич.

Илья замер, ловя сигнал к началу. Солист Тишка поднес кларнет к губам и стал белее нотных листов.

– Крузель! – повторил дядюшка, осматриваясь по сторонам, и, убедившись в должном внимании, поднял платок с особенной торжественностью: – Господина Крузеля квартет с кларнетом!

Дядюшка взмахнул платком.

Все было так, как всегда. День, столь благополучный по началу, не предвещал и теперь никаких чрезвычайных происшествий. К тому же и музыканты играли квартет с кларнетом без сучка и задоринки.

И вдруг, без всяких видимых причин, Евгения Андреевна тревожно склонилась к сыну:

– Что с тобой, Мишель?

– Право, маменька, ничего!..

– Уж не занемог ли ты?

– Ничуть, – ответил Мишель, едва выговаривая слова, – я совсем здоров!

– Но что же с тобой, дружок?

– Право, маменька, ничего…

Он взглянул на Евгению Андреевну умоляюще, чтобы матушка оставила его в покое. Но до окончания квартета так и не мог преодолеть странной лихорадки. Эта лихорадка совсем не походила на недуг, но била нещадно. Дыхание стеснилось в груди. Мальчик в самом деле дрожал. Еще никогда в жизни он не испытывал такого томительно-сладостного состояния.

По счастью, гости отвлекли матушку от Мишеля. А едва кончился квартет, Мишель незаметно выскользнул из залы, пробрался в детскую и сел на любимое свое место у печки, подавленный и пораженный, объятый восторгом.

Время остановилось в тот вечер для Мишеля, как и для бронзовых львов на бабушкиных часах. Все в том же углу, подле печки, и застала его Варвара Федоровна.

– Что случилось, Мишель? – Вопреки всем воспитательным правилам глаза Вареньки были полны нежности. – Что с вами, мой дорогой?

Мишель растерянно улыбнулся.

– Право ничего, вовсе ничего, благодарствую!..

Что мог он еще сказать? Ведь Варвара Федоровна ничего не понимает в птицах! Как же объяснить ей, что в тот самый час, когда играли дядюшкины музыканты, а кларнет Тишка выводил свое соло, в новоспасскую залу залетела Жар-птица! Она пылала нестерпимым светом и вдруг осветила Мишелю всю музыку, все ее начала и концы, все ходы-переходы, все ее порядки. Разве об этом можно рассказать? И кто поверит в Жар-птицу?..

– Я… – Мишель с трудом перевел дыхание, потому что Жар-птица все еще билась и пылала у него в груди, – я сейчас лягу, Варвара Федоровна…

Он не помнил, как разделся, лег и закрыл глаза. А кругом все выше и выше поднимались волны. Но неплоеные бабушкины чепчики белели на них; каждая грозно била в борт седым кипящим гребнем. Бриг кидало, как щепку. Но сам Мишель навалился на штурвал, и тогда послушный корабль полетел стрелой.

– Не земля ли там? Эй, рулевой!..

Мишель всмотрелся в даль: манящий берег явственно обозначился. Потом он стал все ближе, и Мишель вступил на него твердой ногой…

Чья-то тонкая, прохладная рука осторожно легла ему на лоб. Матушка, поднявшись в детскую, пытливо прислушивалась к его дыханию. Варвара Федоровна ближе поднесла свечу. Должно быть, в эту минуту Жар-птица снова коснулась Мишеля своим огненным пером, и он сквозь сон улыбнулся. Дыхание мальчика было снова ровным и спокойным.

– Да что же такое было с Мишелем? – задумалась, стоя у кровати сына, Евгения Андреевна.

– Все пройдет! – тихо ответила ей Варвара Федоровна. – Мишель, наверное, притомился, вот именно, притомился…

Они ушли из детской успокоенные. Но где же им было знать, как притомился Мишель, плывя к музыке долгие месяцы и годы? Кто видел, как упорно трудился он, стараясь заглянуть музыке в самую ее глубь? Долгие дни и месяцы думал Мишель. Музыка неотступно ходила за ним по пятам, а он никак не мог войти в этот таинственный мир, чтобы жить в нем так, как жил дома, в песнях. И как ни держала его при себе песня, все, наконец, открылось ему в музыке, когда пробил урочный час.