Любовь и злодейство гениев - Сергей Нечаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Похоже, мэтр действительно в то время жил лишь своей работой, и ничто другое для него не существовало. Работа была его счастьем, лишь она заполняла пустоту его души, и малышка Клодель должна была помогать ему в этом, а не мешать. Вообще ничто не должно было ему мешать.
«К сожалению, в наше время многие презирают, ненавидят свою работу. Но мир будет счастлив только тогда, когда у каждого человека будет душа художника, иначе говоря, когда каждый будет находить радость в своем труде».
(Огюст Роден)* * *Увы, как это обычно бывает, целиком и полностью поглощенная борьбой за сердце своего кумира, Камилла стала постепенно забывать о себе и о своей собственной творческой карьере. Очень многие сходятся во мнении, что из талантливой молодой художницы с многообещающими работами она постепенно превратилась в «перезрелую протеже месье Родена», которой доверялось лишь завершение поступавших ему заказов, на что у него самого не было времени. И напрасно сам Роден пытался реабилитировать свою ученицу. Вот, например, что он писал своему другу Октаву Мирбо:
«Что касается мадемуазель Клодель, обладающей талантом размером с Марсово поле, она еще не оценена по достоинству».
Эта фраза Родена — настоящий афоризм, замешанный на каламбуре. С одной стороны, Марсово поле в Париже огромно по площади, поэтому сравнение таланта Камиллы с ним является характеристикой чисто количественной. С другой стороны, следует пояснить, что дo 1890 гoдa xyдoжники ycтpaивaли cвoи выcтaвки в зaлax бoльшoгo двopцa на Eлиceйcкиx пoлях, а после этого часть xyдoжников, выдeлившиcь из oбщeй массы представителей академического искусства в Национальное общество изящных искусств, oбpaзoвaла coбcтвeнный Caлoн Mapcoвoгo пoля (пo имeни выcтaвoчнoгo пoмeщeния нa Mapcoвoм пoлe), поэтому сравнение Родена может рассматриваться и как качественная оценка таланта Камиллы: «размером с Марсово поле», то есть достойно лишь Салона Марсова поля.
В любом случае, критики упорно не желали рассматривать мадемуазель Клодель в качестве самостоятельного мастера.
Конечно, Камилла надеялась добиться признания и успеха, соединив свою судьбу с именем Родена. Но слова Родена так и оставались словами, а на практике он не торопился связывать себя, и в глазах критиков и публики его совместные с Камиллой работы так и оставались работами только Родена. Ведь он ставил на них только свою подпись…
А ведь в это время Камилла создавала весьма интересные работы, не только технически безупречные, но и отмеченные динамичной композицией, страстностью и, наконец, удивительной плавностью линий. В отличие от Родена, часто лепившего крупными небрежными мазками мэтра, Камилла свои душевные импульсы облекала в утонченно-проработанные формы. Типичный пример — знаменитая композиция «Вальс», работа 1892 года, где в изломе двух переплетенных в танце фигур улавливается не только эйфория чувств, но и их болезненность.
Известный критик Октав Мирбо был восхищен «Вальсом»:
«Мадемуазель Клодель отважно атаковала задачу, быть может, самую трудную для скульптора: передачу движения танца».
Матиас Морхардт в своей знаменитой статье о Камилле написал:
«Согласно мнению мадемуазель Клодель, в искусстве в первую очередь следует точно передать движение».
Роден считал иначе, для него главное заключалось в моделировании поверхностей, в игре света и тени, движению же он придавал лишь второстепенное значение.
* * *Конечно же ни о каком творческом бесплодии Камиллы в это время говорить нельзя. Незадолго до 1894 года она закончила «Маленькую владелицу замка», иначе называемую «Девочка из замка Илетт» или «Маленькая Жанна». Таков парадокс творчества — чудесное детское личико с отрешенным взглядом изваяла женщина, которой судьба отказала в материнском счастье.
Но в целом произведения Камиллы того периода все же были проникнуты печалью. Собственно, иначе и быть не могло.
Кстати сказать, об одной из скульптур Камиллы галерист Эжен Бло написал:
«Однажды Роден пришел ко мне, и я увидел его стоящим неподвижно перед этой работой, созерцающим ее, нежно ласкающим металл и плачущим. Да, плачущим. Как ребенок».
Роден плакал, глядя на работу Камиллы. От гордости за свою ученицу? Вряд ли. А может быть, от бессилия? Может быть, потому что понимал, что младшая превзошла старшего, ученица превзошла своего учителя?
Безнадежна ли подобная ситуация? Трудно сказать однозначно. Но Камилле Клодель справиться с ней, похоже, не удалось. Невольно вступив в профессиональную конкуренцию со своим учителем, она не смогла добиться равноправия. Что это было? Следствие до сих пор распространенных в обществе стереотипов или «заслуга» исключительно Родена…
* * *Где-то примерно с 1893 года между любовниками начался разлад. К этому вело все, и, в конце концов, первый, еще не осознанный протест вырвался у Камиллы. Она сказала, что не верит, что он когда-либо покинет свою Розу, так как жалость бывает сильнее любви.
Они стали часто ссориться, но это происходило днем, а затем следовали ночи любви, полные слез и примирений. Но, к сожалению, все оставалось по-прежнему. Что бы ни говорила Камилла, Роден все называл пустяками. Все, кроме творчества. И Камилла соглашалась с ним, не отдавая себе отчета в том, что за этими «пустяками» стояло нечто очень важное, что уже начинало рваться наружу, желая обратить на себя внимание.
Ко всему этому добавлялось еще и уязвленное творческое самолюбие Камиллы, начавшей думать, что рассчетливый мэтр использует ее в своих интересах. По словам А. А. Монастырской, эта позиция «стала настоящим ударом для Родена. Привыкнув к беспрекословному подчинению молодой любовницы, он внезапно осознал, что новая Галатея давно живет по другим законам».
Но главным все же были оскорбленные чувства, а также постоянное незримое присутствие Розы Бёре.
О чем вообще думала эта Роза? Она была женщиной, которая никогда не витала в облаках. Она наверняка размышляла со свойственной ей житейской мудростью, что уж лучше ей сохранить хоть какие-то права на Родена, чем потерять его совсем. В этом была ее правда жизни. Правда жизни сорокавосьмилетней женщины.
За годы жизни с Роденом она привыкла к постоянным сменам его настроения и научилась к ним приноравливаться. Она соглашалась со всем, что он говорил, терпеливо пережидала вспышки раздражительности, которые охватывали его все чаще, предупреждала все его желания, стараясь не дать ему ни малейшего повода для недовольства, готовила его любимые блюда и подавала их в удобное для него время и т. д. и т. п. День за днем она подстраивалась под него, смиряя свою гордость, лишь бы не рассердить его, лишь бы не обидеть…
По сути, каждая из них — и Камилла, и Роза — по-своему «воевала» за каждую ночь, проведенную с Роденом под одной крышей.
«Когда я смотрю на два обнявшихся тела, мне интересны не мужчина и женщина сами по себе, а та новая, третья субстанция, которая порождается этим взаимоотношением двоих и которая без их контакта возникнуть не может».
(Огюст Роден)* * *Свой двадцать восьмой день рождения, 8 декабря 1892 года, Камилла провела одна. Не первый уже день рождения в одиночестве, и причиной опять была нерешительность Родена, который не мог заставить себя бросить Розу. Понятное дело, это лишь еще больше усугубило его конфликт с Камиллой Клодель.
Вообще этот конфликт можно описывать очень долго и детально, доискиваясь до его первопричин, анализируя отдельные слова и фразы. Конечно, у любого конфликта должна быть конкретная причина. Но главное здесь состоит не в какой-то одной причине, а в самой неизбежности столкновения этих двух ярких и незаурядных характеров. Рано или поздно конфликт должен был произойти. Гораздо интереснее другое — то, что связь Камиллы и Родена, этих двух людей столь бурного и столь несхожего темперамента, продлилась так долго. Около пятнадцати лет. Даже в масштабе человеческой жизни срок немалый…
Краткий анализ их отношений дает нам Рэн-Мари Пари:
«Какой итог можно подвести отношениям этой пары, если опираться лишь на скудные документы и отказаться от соблазна что-то домыслить и дать волю воображению — то есть не впутывать в дело свои фантазии, не имеющие ничего общего с исторической истиной?
Вывод первый: на сегодняшний день у нас нет доказательств, что Камилла питала к своему учителю то, что называют страстью. Ни одного пылкого, восторженного письма, ни одного свидетельства, что она вела себя словно околдованная, да и позднее она не выглядела оглушенной или потерянной, что можно было бы считать проявлением сердечной муки, глубокого чувства. Напротив, все наводит на мысль, что в привязанности Камиллы, вопреки ее пылкому темпераменту, было нечто рассудочное и рассчитанное, что свою роль сыграли соображения честолюбия. Нет сведений и о том, чтобы этот пылкий темперамент нашел для себя иной выход.