Ловцы снов - Елизавета Александровна Рыкова

длинными крыльями. А также клювом и хвостом. И всем прочим, что обычно полагается иметь ласточкам. Только эта была словно отлита из тёмного серебра – с узкой светлой полоской под клювом. Птичка взъерошила пёрышки, расправила крылья и взлетела. Покружила рядом с Марсеном и умчалась ввысь.

– Стой-ка… – ошеломлённо сказала Эгле. – Получается, твой сонотиций… тоже?

Марсен сначала посмотрел на неё с недоумением. Но почти тут же понял, что Эгле имеет в виду, и даже рассмеялся:

– Да нет! Нет, конечно. Что за садизм, они всё-таки живые. Но именно благодаря им появились сонотиции, а потом – чиави и плееры. – Он задумчиво посмотрел вверх. – А ведь просто кто-то когда-то написал песню о ласточках, летающих в дождь, и потом никогда её не пел. Разумеется, теперь уже не узнать, кто их создатель, ведь песня осталась беззвучной. А потом о дождевых ласточках узнал создатель сонотиция, Герберт Периар. Он случайно увидел, что с ними происходит, когда они проглатывают капли настоящего дождя. Подобрал хрустальный шарик и услышал, что в нём есть крошечная живая мелодия.

– То есть, чтобы развивать звукомагию, пришлось признать, что в мире есть и невещественные сущности? – Спросил я. – А если есть они, то и без Мелодии Духа не обойтись?

– Приблизительно так, – кивнул Марсен. – Поэтому я и ношу сонотиций. Это что-то вроде символа.

– А почему невещественные сущности больше не живут среди людей?

Марсен развёл руками:

– Стесняются. Видеть-то их видят, но люди им почти всегда не рады. Те невещественные, что раньше населяли Ленхамаари, постепенно мигрировали сюда.

– Поэтому и закрылась девятая линия, – вполголоса сказала Эгле. – Теперь ясно.

Вот оно как. Выходит, я поразительно мало знал о мире, в котором живу.

Хотя, конечно, все эти невероятные теории Мелодии Духа порядком раздражали. Например, то, что они называли материальный мир эхом Изначальной Гармонии. Мало того, что история нашего мира от этого делалась очень странной. Адепты Мелодии Духа говорили, что эхо существует до определённого времени, потом входит в резонанс с Изначальной Гармонией – если все молодцы и хорошо постарались. Тогда произойдёт раздвоение. Эхо, вошедшее в Изначальную Гармонию, начинает звучать по-настоящему и образует уже своё эхо. Ему будет проще достигнуть резонанса с Изначальной Гармонией, чем предшественнику… но вообще, никто не предполагал, чем должна кончиться эта лесенка в небо. И должна ли она кончиться.

Так вот, мало всего этого. Но ведь ещё и для того, чтобы считаться молодцами, надо было творить звукомагию. Я вспомнил сегодняшний разговор на берегу и мысленно себя поправил – не обязательно звукомагию, просто творить. Или… тут нужна ещё одна поправка?

Вот чёрт. Теперь у меня был осмысленный вопрос. Но я не знал, как его сформулировать. Чистые квинты, да что же они там все курили. Я столько раз пытался в этом всём разобраться, но сейчас у меня снова медленно и печально плавился мозг. Вот уж действительно, не нужно быть наркоманом, чтобы знать, почему звукомаги так часто становятся наркоманами. Даже звукомагом можно не быть.

– Сим, – Марсен бросил на меня обеспокоенный взгляд, – ты как?

– Плохо, – честно признался я, прислонившись спиной к тополю.

На моё счастье, он был вполне материальным. Хотя немедленно сбросил мне на голову несколько полыхающих листьев. Странно, но на мыслительном процессе это сказалось положительно. Я хотя бы смог объяснить вслух, какой фигнёй страдаю:

– Пытаюсь запихнуть теорию Изначальной Гармонии в один вопрос.

– Срочно прекращай, – серьёзно посоветовал Марсен. – Так и с катушек слететь недолго.

Я покачал головой, стряхнув догорающие листья.

– Это важно. Вот смотри, – медленно начал я, – если у меня есть затакт, то я – возможность звучания для Изначальной Гармонии.

– Так, – кивнул Марсен.

– Мой затакт – моё собственное представление о счастье. Но если я получаю… – я задумался, подбирая нужное слово, – …разрешение попасть в чей-то другой затакт, то мы с хозяином другого затакта дальше звучим вместе, или что-то такое?

– Звучите так, как должно быть, – откликнулся Марсен, подставляя ладонь крупным снежинкам. – В сочетании. Вероятно, если присмотреться к Изначальной Гармонии, можно обнаружить бесконечное множество затактов, каждый из которых соединён со всеми остальными. Поэтому в ней и нет ни одной фальшивой ноты. Но это одна из теорий, предположение, почему она абсолютно гармонична. Никто ведь не может посмотреть на Изначальную Гармонию со стороны. Но зато можно услышать её внутри себя, я уже сегодня объяснял. Можно однажды понять, что ты – и есть она.

Голова уже основательно шла кругом. Брала разгон, судя по ощущениям. Того и гляди, оторвётся.

– По-моему, это несправедливо, – всё-таки сказал я, хотя продолжать говорить было уже опасно. Интересно, с кем срезонирует Эгле, если я свихнусь?

– Что именно?

– Если не ошибаюсь, то адепты Мелодия Духа говорят, что люди не могут сделать ничего нового.

– И это не значит, что они должны ничего не делать, – подхватил Марсен. Понимающе улыбнулся: – Знаю. На мой взгляд, эта часть – самая жуткая. Но объяснить мир пытался не один человек. Со временем они даже стали собираться в три шумные стайки. Доподлинно известно одно – у всех трёх основных позиций примерно одинаковое количество доказательств. Каждая из трёх звучит очень правдоподобно. И теория регресса, и теория прогресса, и теория стазиса.

Эгле, молчавшая всё это время, вдруг подала голос:

– А какая тебе кажется правдой?

Потрясающая формулировка. Кажется правдой.

Марсен пожал плечами:

– Они все строятся на том, чего в Изначальной Гармонии нет. Время. Мы растём, взрослеем и стареем. Нам слишком сложно представить, что всё звучит всегда. А ведь они есть, эти определённые созвучия. Мы можем о них не знать, но где-то там они есть. И они звучат. Вы же знаете, почему Ленхамаари называется именно так?

– В честь четырёх великих воинов древности, – кивнула Эгле. Я посмотрел на неё с гордостью.

– Точно. – Марсен опустил голову, снова прикрыв глаза. Странная у него на этот раз получилась улыбка. – Меня причисляют к тем, кто остановил войну. Я был там. Я звучал там. Но первыми в тот день поднялись другие. Их было четверо. И в их честь тоже можно было бы назвать наш город. Не знаю, как для вас, а для меня это – вполне доказательство.

Мы молчали. Слушали шелест и мелодии, то проступавшие, то терявшиеся. Но никогда не попадающие в диссонанс.

– Хотите, я вам совсем мозги поломаю? – Встряхнувшись, весело предложил Марсен.

Ага. Только сегодня, только для вас, необычайный аттракцион. Великий и могущественный звукомаг Вигге Марсен превращает двух умеренно эрудированных подростков в бессловесных животных.

Эгле бросила на меня вопросительный взгляд – ты как?

– Добивай уж, – вяло