Вся правда о нас - Макс Фрай

— Ему? — зачем-то повторил я. — Так это не лиса, а лис?

— Ну да. Сами видите, какой крупный. Самки чиффы гораздо мельче.

— Что с ним? — спросил я. — По-моему, ему очень плохо.

— Вы правы, — сказал знахарь, усаживаясь рядом с нами в траву. — Так плохо, что хуже, пожалуй, некуда. И я ничем помочь не могу, только оставить в покое. Йовка очень стар; впрочем, беда не в этом. Лисица, с которой он прожил много лет, умерла в конце осени. Тоже была совсем старушка. Попала ко мне случайно, когда я гостил у тётки в графстве Шимара. Мальчишки, вообразившие себя охотниками, подстрелили, принесли на рынок, а она там внезапно ожила. Оказалось, не убита, а только ранена. Сердобольные торговки её отобрали, послали за мной, отдали, сказали: «Лечи». Пришлось срочно везти лису домой, в Ехо. Я тогда был довольно неопытный знахарь, а случай тяжёлый, решил, чем ближе к Сердцу Мира, тем проще лечить, и действительно как-то справился. А лис потом, дюжины четыре дней спустя, сам пришёл — сюда, в мой дом, аж с Шимарских предгорий. Искал свою подружку и нашёл, представляете?

— Не представляю, — откликнулся я.

На самом деле, соврал. Мне такое представить — раз плюнуть. Для меня даже мимолётная симпатия — прекрасный повод совершить невозможное. Что уж говорить о любви.

— Йорка и Йовка, такая была неразлучная парочка! — сказал знахарь. — Они прожили у меня в саду больше сорока лет. Настолько ручные стали, что я не рискнул бы их отпустить. Да они и сами не хотели уходить, это понятно, для умной лисицы удрать отсюда совсем несложно. Но им здесь было очень хорошо, вон даже лисят принесли, уже на старости лет, когда никто от них подобного кунштюка не ожидал. Нахальная шустрая мелочь, которая атаковала вас на входе — их дочки. Есть ещё мальчишка, но он не такой любопытный, как сёстры, к чужим не выходит. По крайней мере, не в первые полчаса. Но Йорушке позднее потомство не пошло на пользу. Всего семь лет после этого прожила. И я ничего не смог сделать, старость — это, к сожалению, не болезнь, которую можно вылечить. По крайней мере, я не справился. А Йовка, бедняга, решил, что это не справился он. Как же, самый старший, глава семьи, а такое допустил! С тех пор так и лежит пластом. Не ест, не пьёт, никого не узнаёт, ничего не слышит и, похоже, не чувствует. И не хочет, это понятно. Но почему-то всё ещё жив.

— Надо же, — вздохнул я. — Ничего себе — дикий зверь. Люди — и те обычно легче справляются с потерями.

— Ну так то люди. А чиффы — очень верные существа. Правда только если находят свою настоящую пару. Обычно после окончания брачного сезона самки убегают от своих кавалеров и сами выращивают лисят. Многие думают, что так живут все горные лисы, но нет, не все. Иногда пара не расстаётся, и такие союзы у чифф гораздо крепче человеческих. Если уж решили быть вместе, то навсегда. И умирают обычно в один день или сразу друг за дружкой. Но у Йовушки почему-то не получается умереть. Хотя он очень тоскует. Будь он человеком, сказали бы, что он сошёл с ума от горя. Это и правда так.

— Бедный ты мой зверь, — сказал я лису. — Как же тебя угораздило.

— Не будь я знахарем, я бы его убил, — неожиданно признался Иренсо Сумакей.

Я уставился на него так, словно добрый знахарь вынул из-за пазухи окровавленный топор и принялся похваляться числом зарубленных с утра беспомощных сирот. Но Иренсо спокойно выдержал мой взгляд.

— Вы сами знаете, что он только этого и хочет. Вы же всё чувствуете, не хуже, чем я. Но если вам неприятно об этом говорить, извините. Просто мне больше не с кем.

Я молча кивнул, потому что слова застряли у меня в горле. Впрочем, это к лучшему, всё равно они были какие-то дурацкие. Совсем не те, что требуется в подобных случаях. А какие требуются, я тогда не знал.

До сих пор, собственно, не знаю.

А тогда я просто снова погладил лиса. Ничего глупее и выдумать нельзя. Зачем ему докучать?

— Однажды мне пришлось убить очень много народу сразу, — наконец сказал я. — Умирающих от анавуайны. Всех, кого не хватило сил вылечить. Они сами об этом попросили, поскольку были обречены и верили, что анавуайна уничтожает не только тело, но и всего остального человека, целиком, вместе с бессмертной частью сознания, которая, я надеюсь, у всех нас всё-таки есть. Ну и заболевшие на это надеялись, поэтому просили их убить; кроме всего, со времён правления Короля Мёнина осталось суеверие, будто умереть от руки Вершителя очень полезно для дальнейшего посмертного бытия… В общем, неважно. Сейчас я бы наверное что-нибудь постарался придумать, а тогда не сумел. Сделал, как они просили, поехал домой и лёг спать, а потом проснулся и стал как-то жить дальше, причём не то чтобы плохо, совсем нет[22]. Но с тех пор тему убийства из милосердия считаю закрытой. Хватит с меня.

— Ладно, — невозмутимо кивнул Иренсо Сумакей, — принято. Я, каюсь, действительно собирался попросить о помощи, не подумав, что подобная просьба может быть вам неприятна. Просто говорят, что убить для вас — раз плюнуть, и я почему-то принял это на веру.

Самое смешное, что в данном случае обо мне говорят правду. Я действительно могу убить плевком, потому что ядовит, как змея; то есть, на самом деле, гораздо ядовитей, мне даже кусаться не надо, плюнуть совершенно достаточно. Такой нечаянный дар Великого Магистра Ордена Могильной Собаки Махлилгла Анноха, который на самом деле не хотел ничего дурного, а просто честно пытался меня прикончить, но вышла небольшая техническая накладка[23].

— С одной стороны, даже хорошо, что вам не нравится убивать, — заключил знахарь. — А с другой — плохо. Но только для Йовки, а он так стар, что рано или поздно справится сам. Извините меня, пожалуйста.

— Да не за что, на самом деле, — вздохнул я. — На вашем месте я бы, наверное, тоже обрадовался гостю с репутацией безжалостного убийцы. Мне и самому жаль, что я — не он, а просто сентиментальный дурак, которому кажется, будто всякая жизнь драгоценность, а горе и даже безумие — не самая высокая плата за возможность оставаться живым, вполне можно перетерпеть. Я когда-то сам перетерпел и, как ни странно, дожил до дня, когда всё стало иначе. И теперь умом понимаю, что у вашего лиса надежды на благополучный исход, прямо скажем, поменьше, чем просто никакой, как было тогда у меня, но сердце с этим не соглашается. А оно у меня в хозяйстве за старшего, так вышло. Я не выбирал.

— Да, такие вещи не выбираешь, — понимающе кивнул Иренсо Сумакей. — Ладно, идёмте отсюда. Всё, что мы можем сделать для Йовки — оставить его в покое.

Не то от короткого дневного сна, не то от лисьего горя и наших разговоров я был как в тумане и, в общем, довольно приблизительно понимал, что происходит вокруг. Но как-то собрался, послал зов каждому из своих спутников, велел им возвращаться в амобилер. И сам туда пошёл, вполуха слушая по дороге оптимистический отчёт знахаря о состоянии крыла Скрюух — судя по его словам, у нашей синей птицы были неплохие шансы снова взлететь, правда, не слишком скоро. Хорошо если к лету. И тут, по словам Иренсо, была только одна опасность — что за это время Скрюух станет совсем ручной.

— Ну и отлично! — сказал повар Кадди, который, сияя от радости, ждал нас у калитки в обнимку со своей питомицей. — Будет летать над городом, а вечером возвращаться домой, как в гнездо.

Это да. Скандальной синей птицы сыйсу, с истошными воплями кружащей над крышами Старого Города, нам здесь до сих пор отчаянно не хватало. Оставалось надеяться, что Скрюух действительно выздоровеет и внесёт свой вклад в дело окончательного превращения нашего городского пейзажа в сложносочинённую галлюцинацию.

Когда я сел за рычаг, знахарь Иренсо Сумакей прислал мне зов — использовал Безмолвную речь, чтобы не говорить вслух.

«Мне правда очень жаль, что я затеял этот разговор, сэр Макс».

«Да ладно, — ответил я. — Понятно же, почему. И вообще всё понятно. Очень жалко вашего лиса. А всё остальное ерунда».

— Будет больно, но недолго, — громко сказала вышедшая нас проводить чёрная коза.

Оставалось надеяться, что она и правда изрекает пророчества. Я бы за это дорого дал, если бы знал, с кем можно договориться.

К счастью, по дороге взволнованная и возмущённая грубым медицинским вмешательством в её частную жизнь Скрюух громко вопила, повар Кадди утешал её душедробительно ласковыми словами, которые хотелось законспектировать и выучить наизусть, чтобы изводить потом ближних долгими зимними вечерами, а леди Лари и барышни, бурно жестикулируя, обсуждали прекрасный сад знахаря и встреченное там зверьё. Поднятый ими гвалт быстро вывел меня из печального транса, так что уже на выезде из Нового Города я с облегчением обнаружил в своей шкуре старого доброго сэра Макса, обладающего удивительной способностью выбрасывать из своей дурацкой головы всё, что мешает наслаждаться приятной поездкой, или любым другим событием, которое происходит с ним прямо здесь и сейчас, а стало быть, и является его жизнью. Ну, то есть, моей.