Страж государя - Андрей Бондаренко

– Стоп! – остановил его Пётр. – У нас с собой есть полевые мортиры?

– Только у полка Гордона, остальные пришли налегке. А зачем мортиры, государь?

– Я знаю – зачем! – Глаза Петра заблестели нехорошим хищным блеском. – Теперь слушай сюда, Алексашка! Ты ведь командуешь Преображенским полком?

Вот и давай, дуй к своим подчинённым! Утром займёшь восточные позиции. В случае попытки прорыва – всех уничтожать ружейным боем и гранатами! Понял? А гордонцев я сам возглавлю, пусть генерал немного отдохнёт, не мальчик уже, чай… Выполнять немедленно, полковник!

Серенькое утро, одиночные солнечные лучи, боязливо пробивающиеся сквозь бесцветные перистые облака. Настроение у Егора было – ниже всякого плинтуса. Он понимал, что царь, движимый своей звериной ненавистью к стрельцам, вынесенной ещё с детских лет, решил устроить настоящую и беспощадную бойню, но ничего не мог сделать… Губить столько соотечественников было немыслимо, противно, страшно. Но – царская железная воля! Против нее не стоило идти, если, конечно, ты ещё не разочаровался в этой прекрасной жизни и не ищешь быстрой смерти…

Окружённые со всех сторон стрельцы, похоже, так и не осознали всей глубины нависшей над ними смертельной опасности. Несколько полупьяных служак в расхристанных на груди клюквенных кафтанах выбрались на ватных ногах из своих палаток и с удивлением тыкали пальцами в войска, окружившие их лагерь, недоумённо крутили головами, о чём-то достаточно спокойно переговариваясь между собой.

Солдаты первой линии Гордоновского полка расступились в стороны, пропуская вперёд полевые мортиры. Ещё через три-четыре минуты над жерлами пушек взвились вверх клубы белого дыма, утреннюю тишину нарушили гулкие громовые раскаты.

«Картечью лупят! – известил внутренний голос. – Ну что, может, на коня и вперёд? Подскакать к тем дурачкам и закричать, мол, ложитесь, не бегайте во весь рост? Опять же, может, Пётр увидит тебя и велит – прекратить огонь… Сидишь на старом полковом барабане, руками обхватив голову? Ну да, у тебя же молодая жена двойня скоро должна родиться. Не стоит рисковать! Ладно, сиди себе, сиди, трус…»

Егор только зубами немного поскрипел, но с барабана так и не сошёл…

Через некоторое время пушечный огонь прекратился, солдаты Гордоновского полка медленно пошли вперёд – с ружьями наперевес, вслед за ними шли люди в серых кафтанах, неся на своих плечах связки кандальных цепей. Приглушённо затрещали одиночные ружейные выстрелы.

«Царь велел всех раненых добивать, а в кандалы заковывать только тех, кто догадался спрятаться за естественными укрытиями и уцелел под картечным огнём!» – понял Егор.

Из четырёх полновесных стрелецких полков остались в живых и были закованы в железо только порядка пятисот человек.

– Всех ворогов гнать на Москву, учинить строгий розыск! – глухо велел Пётр, лицо которого почернело и было воистину страшным: щеки постоянно дёргались, кончики усов топорщились вверх и шевелились, как казалось, сами по себе. – Всех сотников и пятисотенных командиров прочих полков стрелецких – арестовать немедленно, заключить в кандалы, вздёрнуть на дыбы и допросить! Рядовых стрельцов, на которых не хватит кандалов, в Сибирь отправить! На рудники соляные! Дороги и просеки рубить в лесах дремучих! Полковник Меньшиков! Оставьте свой полк на Голицына и извольте сесть в мою карету…

Сильно трясло на русских ухабах и рытвинах. Пётр хмурился и нервно покусывал ручку своей немецкой трости… Наконец, он сильно потряс головой, словно отгоняя неприятные и страшные видения, и печально посмотрел на Егора:

– Что, осуждаешь меня, охранитель? Мол, жесток без меры? Ну-ну… Не тебе судить меня! Это мои враги враги по крови! Даже если это и смертный грех, то он только мой… Я сам отвечу перед Богом! Ладно, проехали, как ты сам говоришь иногда. Давай лучше начнём разрабатывать маршруты будущие, европейские…

Большинство закованных стрельцов доставили прямо в Преображенское, рассадили по тесным клетям, амбарам и погребам. Сутки отдохнув в обществе иноземных девиц лёгкого поведения, царь приступил к тщательному розыску. Отбоя от желающих лично проводить жестокие допросы не было. У Егора сложилось твёрдое впечатление, что все вокруг просто горели желанием угодить царю.

«А ведь Петра окружающие уже боятся по-настоящему, до икоты холодной, кладбищенской, – подумалось. – Поняли, бедолаги, что царь способен практически на всё, и ни перед чем и никогда не остановится. И кровь ему – вовсе не кровь, а так – водичка розовая…»

В многочисленных застенках безостановочно скрипели дыбы, глухо щёлкали кнуты, на улицах день и ночь кипели котлы со смолой и дёгтем. Утробные стоны и жуткие звериные вопли вырывались на улицу через изредка открываемые по той или иной надобности двери…

Егор, пользуясь всеобщей суетой и большим количеством катов-добровольцев, уехал в свой полк, куда также письмом вызвал и Якова Брюса. Целыми днями и вечерами они сидели вдвоём: намечали основные направления работы своей будущей оружейной лаборатории, составляли списки необходимого оборудования, даже рисовали отдельные эскизы и чертежи – по конкретным идеям и наработкам.

– Порох и патроны – это отдельная тема! – старательно втолковывал Брюсу Егор. – Вот примерная схема работы: боёк ударяет по капселю, происходит возгорание пороха, вернее, маленький взрыв, пороховые газы выталкивают с большой скоростью пулю, то есть боевую её часть, наружу… А железо: стволы, курки, возвратные пружины, – это отдельное направление. Понимаешь? Да, ещё и железо нужно качественное… Ладно, начнём с малого. Вот в том пустующем амбаре, за баней полковой, всё и оборудуем. Поставим там токарный и сверлильный станки, тиски слесарные. А с порохом, Яша, ты у себя пока поработай, в домашней лаборатории. Я тебе дам пару наводок…

Через неделю, уже ближе к вечеру, в полк неожиданно примчался царский гонец со срочным посланием. Егор, догадываясь о содержании, передал письмо Якову. Тот вскрыл конверт, вытащил небольшой лист бумаги, прочёл, побледнел, вскочил на ноги, снова опустился на стул, рванул тесный ворот мундира.

– Эк, как тебя проняло! Глотни-ка, братец, винца! – Егор заботливо поднёс к губам Брюса вместительный бокал с испанским хересом.

Яков жадно выпил содержимое бокала – до самого дна, посмотрел на Егора испуганными, совершенно детскими глазами, проговорил хрипло:

– Данилыч! Царь приказывает нам всем стать палачами! Вот, сам прочти…

Егор взял в руки лист мягкой немецкой бумаги, изготовленной из тряпья и ветоши, начал медленно и вдумчиво читать, задумчиво шевеля губами. Из царского послания следовало, что на завтрашнее утро была назначена массовая казнь стрельцов, повинных в измене государственной. Боярам, а также всем генералам и полковникам, неукоснительно предписывалось прибыть на Красную площадь, и собственноручно, пред светлыми царскими очами, казнить «хоть одного ворога злого». Возможность того, что кто-то может возражать и ослушаться, в письме даже не рассматривалась…

– Александр Данилович, поеду я домой! – потерянно кивнул головой Брюс, который тоже недавно был произведён в полковники, хотя и не имел реального полка под своим началом. – Молиться буду всю ночь, твёрдости у Бога просить, чтобы не опозориться завтра – перед царём и всеми остальными…

Ночью Егору не спалось. Много ему пришлось испытать в этой жизни, и людей убивать приходилось, но то – в боях, схватках, защищая свою жизнь, или жизнь других персоналий, которых он был назначен охранять… А тут предстояло стать настоящим палачом: прилюдно казнить беззащитного человека, не способного даже сопротивляться…

Наступивший октябрьский день выдался неприветливым и промозглым, над Красной площадью мела лёгкая пороша. На высоком и длинном деревянном помосте были расставлены в десять рядов ровно триста пятьдесят массивных плах-колодин, в торцы которых были воткнуты тяжёлые топоры – самого устрашающего вида. С трёх сторон площадь была тщательно окружена несколькими рядами солдат Лефортовского полка, за солдатскими кафтанами неясно угадывались любопытствующие народные массы. Будущие потенциальные палачи, распавшись на отдельные группки, зябко приплясывали на холодном северном ветру – с четвёртой стороны, рядом с отдельной деревянной площадкой-трибуной, значимо возвышающейся над площадью. На площадке, в окружении простых длинных скамей, стоял походный царский трон, спешно доставленный из Преображенского дворца.

Наконец, с почти часовым опозданием, подъехал Пётр, за его возком следовало восемь карет с иностранными послами, приглашёнными на это необычное, но совершенно официальное мероприятие. Царь с выражением бесконечной скуки на помятом лице, закрываясь краем своей голландской шляпы от резких снежных порывов, поднялся по широким ступеням на трибунное возвышение, вольготно устроился на своём троне. За ним поднялись, о чём-то тревожно переговариваясь, иноземные послы.