В тупике - Сабир Азери

Они посидели молча, наблюдая, как попрошайничает на своем месте цыганка с ребенком. Вдруг старик показал на высокого, как жирафа, худого мужчину, который направлялся от перекрестка ко входу в сквер.

— Обрати внимание на этого человека, сынок. Он сейчас подаст милостыню, и никто не увидит, сколько именно он подаст, потому что этот длинный постарается заслонить цыганку собой. Я-то его хорошо знаю, он в одном доме со мной живет, на одном этаже — у нас двери напротив. Знаешь, кем он работает? Начальником цеха на обувной фабрике. Поговаривают, что крепко проворовался, что сейчас его делом занимается милиция. Вот потому и вспомнил он теперь о боге, милостыню раздает. Раньше ему все нипочем было, а если в его дверь, упаси господь, стучался нищий, так он прогонял его или вообще не открывал дверей.

И в самом деле, этот худой и длинный мужчина подошел к нищенке и, загородив ее спиной, торопливо достал что-то из кармана, бросил цыганке в подол. Та быстро сунула это «что-то» за пазуху.

— Видел? Ты видел, все вышло, как я сказал! Не хочет, чтобы хоть кто-то знал, сколько он дает. И жена его, и дети такие же — все от всех скрывают. Обедать садятся — даже в Летнюю жару окна закрывают, занавески задергивают, чтобы никто не знал, что они едят. А все почему? — Кафар, как сонный, взглянул на него, пожал плечами. — Да потому, что и хлеб, который они едят, как и деньги, которые он дал нищенке, — все это нажито нечестным путем…

Старик вдруг начал задыхаться; Кафар посмотрел на него — его собеседник как-то вдруг посерел, то и дело торопливо облизывал губы, наконец, совсем помрачнев, взял трость, прислоненную к скамейке.

— Пора мне, — еле слышно пробормотал он, — мало того, что постарел, так еще и диабет заработал… Надо спешить, срочно укол делать. Вот видишь, и еще одна причина, по которой я не могу далеко уходить от дома. Ты уж прости меня, ради бога, за то, что я столько морочил тебе голову. Что же поделаешь — накипело, а поделиться не с кем. — Вставая, он улыбнулся, и лицо его покрылось тонкой сетью морщин.

Несмотря на кажущуюся ветхость, ходил старик быстро. Он торопливо пересек сквер, перешел улицу и скрылся во дворе здания, на которое показывал в начале разговора.

Кафар тоже встал, продолжил свой путь по улице, поднимавшейся в гору. «А что, — подумал он, — если пойти и посмотреть, что стало теперь на месте нашего старого дома?» Квартала их давно уже и в помине не было — словно и не занимал никогда здесь землю ни сам квартал, ни скромные двухэтажные домишки. Теперь на этом месте возвышалась махина нового семиэтажного здания.

Вдруг поднялся ветер — это был всесильный бакинский норд. Словно водяной поток, торопливо хватал он все, что подворачивалось, сметая, стремился унести с собой. Он швырял в глаза прохожим пыль и песок с мостовой, на тротуарах закружил хоровод из клочков бумаги и опавших листьев.

Закрывая глаза рукой, Кафар прошел еще немного вперед, пока совсем рядом не завизжали тормоза. Все еще прикрывая глаза, Кафар посмотрел в сторону мостовой — увидел там такси, высунувшегося чуть не по пояс шофера, какую-то растерянную женщину. Шофер такси кричал на нее:

— Ты что, ослепла, что ли? Машину не видишь? Себя не жалеешь — так обо мне подумала бы, из-за тебя семья без кормильца могла остаться!

Насмерть перепуганная женщина стояла перед самой машиной и никак не могла сдвинуться с места.

— Прости, братец, — сказала она наконец, — задумалась я, в самом деле тебя не заметила Да тут еще этот ветер… — Опомнившись, она быстро поднялась на тротуар.

Ему живо припомнилось, как приговаривал профессор, выписывая его из больницы: «Жизнь другая стала, нервная, кого ни возьми — у всех нервы, у всех нервная система расшатана. А что же им еще делать, бедным нервам, коли мы сами только и делаем, что треплем их друг другу?..»

Женщина ушла, а такси осталось — заглох мотор, и шоферу пришлось, осторожно подрулив к самой кромке тротуара, вылезти из машины и поднять капот. «Черт бы тебя побрал! — ворчал шофер, копаясь во Внутренностях машины. — Старье — оно и есть старье, того и гляди на ходу развалится! Сколько уже механику говорил, завгару — нет, поработай еще, план надо гнать, потерпи — не сегодня завтра новые получим… Когда они только кончатся, эти „завтраки“! Да ты же труп, труп, а не машина! А труп разве может выполнять план?!»

Резко выпрямившись, шофер ударился головой о крышку капота, смачно выматерился и тут вдруг обнаружил наблюдавшего за ним Кафара.

— Извини, ради бога, — сказал он, заливаясь краской, — совсем замучила, проклятая.

Кафар, ничего не ответив, пошел своей дорогой.

В нижней части города ветер дул слабее. Правда, норд завывал и здесь, но пыли летело гораздо меньше — потому что это был уже центр, а в центре всегда чище, чем на окраинах…

Тут-то он и встретил одного из своих бывших университетских друзей, поднимавшегося с корзиной в руках по Коммунистической улице. Кафар преградил ему путь, и тот, слегка опешив, долго смотрел на него сердитым взглядом, никак не узнавая. Наконец лицо его немного смягчилось.

— Кафар, ты, что ли? — спросил он неуверенно.

— Кажется, я.

Они обнялись, потом университетский товарищ отстранился, продолжая разглядывать его с жадным интересом.

— Что-то плоховато выглядишь, Кафар..

— Ай, приболел немного. А ты как? Надо же, столько лет не виделись. Помнишь, как договаривались в университете: начнем работать, все переженимся, забот у нас тогда станет поменьше, будем друг с другом по крайней мере раз в неделю встречаться — чтобы и жены наши дружили, и дети… Будем, мол, собираться все вместе, вспоминать студенческие годы… А на деле все иначе вышло…

— А на деле оказалось — главные заботы только после женитьбы и начинаются. Видишь, хожу с самого утра по магазинам. Дети — тому одно, другому — другое… А, ладно… Ты хоть где работаешь-то?

— Я?.. На стройке…

— Где-где? А какое ты к стройке-то имеешь отношение? Помнится я слышал от кого-то, что ты в аспирантуре, что у тебя тема интересная… Защитился хоть, нет?

— Нет, браток, нет…

— Да почему, что случилось?

— О, это длинная история. Чтобы всю эту эпопею рассказать, нужен такой крепкий саз, как у ашуга Алескера. Как-нибудь в другой раз, когда времени побольше будет, ладно? Кстати, о сазе… Ты играешь еще? Поешь из «Яныг Кереми»?

— Да что ты! Откуда время, Кафар, откуда оно, время, для этих забав! У тебя часов нет?

— Ты что — так сильно спешишь?

— Спешу — не то слово. Ну, так который там час?

— Четверть третьего.

— Вай! Я побежал! Извини, родной мой, спешу — гости у нас сегодня! Сегодня ведь праздник Последнего звонка. Тебе-то что, у тебя дети, поди, давно уже выросли…

— Ну, давно, не давно — младшая тоже в этом году школу окончила.

— Ох, идет время! А старший? У тебя ведь, кажется, сын был?

— А сын университет заканчивает…

— Ай, молодец! Да я тебе просто завидую! У тебя, по крайней мере, с одним уже все в порядке, а у меня все еще впереди… Ну ладно, родной, бегу, не то совсем меня дома загрызут. Такая капризная дочка выросла — не приведи бог. Меня нет, а она, наверное, уже дуется: почему это отец так долго с базара не возвращается?..

И он почти побежал вверх по улице, круто идущей в гору, часто перекладывая из руки в руку тяжелую корзину с покупками.

Кафар посмотрел ему вслед и пошел к крепостным воротам Ичери шехер.

Фарида приготовила сегодня любимую всеми долму — голубцы в виноградных листьях. Потирая от удовольствия руки, Кафар поискал на столе приправу из простокваши с чесноком — какая долма без этого замечательного соуса? Мацони с чесноком на столе не было, но стоило Кафару лишь заикнуться об этом, как Фарида сразу же взорвалась.

— Я что, из самой себя, что ли, должна для тебя кислого молока наделать?

— А что, разве не приходил сегодня разносчик из Маштагов? Ну, Мацони?

— Может, к кому и приходил, да только не к нам! Все, нету нам больше мацони — говорит, еле-еле для Гемер-ханум хватает.

— Что случилось-то? Что, у нас не такие же деньги, как у них?

— Такие, да не такие! Он тебе по восемьдесят копеек продавал, а Гемер-ханум ему теперь рубль дает. А потом этот теой Мацони говорит, что продал коров, одну только оставил. Уж не знаю, правду говорит, нет. К тому же, говорит, сам постарел, а дети к скотине и близко подойти не хотят — брезгуют. Они, эти твои деревенские, чем дальше, тем все наглее становятся!

— При чем тут деревенские, мама! Их тоже можно понять — я бы тоже, например, со скотом возиться не смог, — поморщился вдруг Махмуд. — Вон хоть тот же Мацони — он как войдет, так хоть из дома беги, так от него навозом разит.

И Чимназ вся перекривилась, как будто ее вот-вот вырвет.

— Ой, ради бога! Давайте о чем-нибудь другом, а то я тоже вспомнила, как от него пахнет… бр-р… Когда мы в первый раз у него купили — я вообще есть ничего не могла, не то что его простоквашу! Главное, если он здесь постоял хоть минуту — целый день потом все скотным двором пахнет, даже мамины обеды…