Жизнь и любовь дьяволицы - Фэй Уэлдон

— Освободившись от жены, он перешел жить к своей любовнице — она у него писательница, сочиняет бульварные романы. Надо будет спросить мою благоверную, может, она что-то читала. Но на самом деле все это время он вынашивал план грандиозного побега, новой жизни — с новой, заметьте, спутницей и, главное, на денежки его клиентов.

— Похоже, ничего хорошего ему не светит, — сказала Полли Пэтч.

— Совсем не светит, — подтвердил судья. Грудь у нее была необъятная, как сама жизнь. Впрочем, она вся такая.

— Так что же все-таки ему помешало?

— Что-то помешало. Может, красотка надула его и сбежала с деньгами, а может, он просто ждал от нее условленного звонка — наверняка сказать трудно. К нему в контору как раз наведались ревизоры, заподозрили неладное, вызвали полицию, и дело пошло-поехало.

— Женщинам верить нельзя! — проронила Полли Пэтч, и судья порадовался, что она такая несовременная и позволяет себе откровенно антифеминистские высказывания, которые в прежние времена придавали пикантность и остроту общению мужчин и женщин, приятно будоражили воображение.

— Полагаю, обвинение может считать, что дело в шляпе, — сказала Полли.

— Думаю, да, — произнес судья. — Но защита настроена решительно, просто так они не сдадутся.

— Надеюсь, ему не удастся выйти сухим из воды, — сказала Полли. — Похоже, это отвратный и опасный тип.

Судья завороженно смотрел в темный провал ее рта. Она говорила с сильным пришепетыванием.

Жена заверила его, что как только десны заживут, ей вставят искусственные зубы, по крайней мере, на время, пока она дожидается косметической операции — ей будут на семь сантиметров уменьшать челюсть. Его давно подмывало поговорить с ней об этом.

— Болит? — решился он наконец.

— Само собой, болит, — сказала она, — как и положено. За все нужно платить, если хочешь чего-то добиться. И, наоборот, если ты готов заплатить соответствующую цену, то добиться можно практически чего угодно. В данном конкретном случае я плачу физической болью. У Андерсена русалочка хотела, чтобы вместо хвоста у нее были ножки, — и тогда ее дорогой принц полюбил бы ее. Она получила ноги и с ними, соответственно, все остальное. И с тех пор каждый шаг отдавался в ней такой болью, словно она ступала по ножам. А чего другого, спрашивается, можно ждать? Такая ей была назначена цена. Как и она, я сама сделала выбор — и не жалуюсь.

— А принц оценил ее жертву? — спросил судья. — Полюбил ее?

— Ненадолго, — сказала Полли Пэтч. Отблески огня придавали ее черным волосам красноватый оттенок. Судья взял ее руку в свою. Ему почему-то казалось, что рука должна быть теплой, но она была холодная. Полли вновь заговорила о бухгалтере.

— Кому доверяют больше других, — сказала Полли Пэтч, — тот больше других грешит, злоупотребляя доверием.

— Да, но у таких людей и искушение сильнее, — сказал судья. — Правосудие должно быть отмечено печатью милосердия, гуманности.

— А он проявлял милосердие к своим клиентам? — спросила Полли, и ее пальцы неожиданно нежно, ласково шевельнулись у него в руке. — А ведь это все писатели, художники, люди, не умеющие постоять за себя в нашем жестоком мире.

Судья, которому, в силу его профессии, чаще доводилось лицезреть писателей в роли плагиаторов, пасквилянтов и нарушителей авторского права, был не так уж уверен, что эта братия заслуживает большого сочувствия.

— Сколько вы ему дадите? — спросила она. Они сидели уже совсем близко, и его костистое, затянутое серой шерстяной фланелью бедро прижималось к ее бедру, упругому и широкому. В любой момент, завершив омовение, могла войти леди Биссоп.

— Год, — сказал он, — чуть больше, чуть меньше.

— Год?! Это после того, как несчастной, обезумевшей, умирающей женщине вы присудили целых три! Да он в сто раз хуже! Человек, облеченный доверием, позволяет себе хладнокровно, цинично, с преступным умыслом обманывать и подтасовывать — попросту плюет в лицо обществу, от которого он ничего худого не видел. Это будет скандал! С такой непростительной мягкотелостью вам никогда не стать Главным судьей.

— Так-то оно так, — сказал он, — но и один год для человека среднего класса, с привычкой к определенному уровню жизни, к положению в обществе, — это как другому все пять. Нельзя забывать, что он и так сурово наказан: прошел через унижение, его семья разрушена, он лишился всего — друзей, карьеры, пенсии!

— Простые люди, — сказала она, — как правило, действуют по наитию, их проступки более или менее случайны, а вот господа из среднего класса все заранее планируют и просчитывают. И наказывать их за это надо с удвоенной строгостью, а не вполсилы.

Чтобы заставить ее замолчать, он свободной рукой закрыл ей рот, для чего ему пришлось встать и склониться над ней. Все-таки, когда не видишь этого рта, как-то спокойнее — нет опасения, что тебя могут ненароком проглотить.

Она оттолкнула его и встала спиной к огню, выделяясь темным силуэтом на фоне пляшущих языков пламени. Ни с того ни с сего огонь с громким треском взметнулся вверх.

— Вы обязаны выслушать меня, — сказала она, — ибо я глас народа, и другого случая приблизиться к народу, хотя бы на такое же расстояние, у вас не будет.

— Слушаю, — сказал он. И в самом деле, она стояла, заслоняя собой огонь, словно статуя Свободы в нью-йоркской бухте или фигура Фемиды, украшающая Дом правосудия в Лондоне, — олицетворение закона, сам закон во плоти. Судья смотрел на нее во все глаза и слушал во все уши.

Леди Биссоп вошла в комнату, завернутая в синий махровый халат, вызывавший у него особое отвращение.

— Морин! — рявкнул судья. — Иди спать!

Леди Биссоп дрожащим голосом спросила, может ли она поговорить с судьей с глазу на глаз. Полли Пэтч моментально покинула комнату.

— Прошу тебя, не рискуй, — взмолилась леди Биссоп. — Если Полли обидится и уйдет — что мне тогда делать? Я так привыкла во всем на нее полагаться.

— Радость моя, — сказал он, — позволь мне самому судить о том, что тебе на пользу, а что нет. Пожалуйста!

И леди Биссоп, успокоенная, отправилась спать, а судья проследовал вместе с Полли в гостевую комнату, где пробыл два часа. Он был человек долга, и ночным развлечениям отводил строго определенное количество времени, чтобы наутро встать свежим и отдохнувшим. Полли понимала его — она вообще многое понимала — и не просила его остаться.

На следующее утро, когда все собрались к завтраку, Полли приступила к своим обычным обязанностям — вытирала подбородки, искала затерявшиеся шнурки, — как всегда, бодрая и энергичная; что до леди Биссоп, то она, не потревоженная никакими знаками супружеского внимания, прекрасно выспалась, и ее синяки и ссадины могли спокойно заживать, — в общем, она сразу оценила все преимущества нового распределения ролей в доме. Она даже отправилась в город и привела в порядок волосы — такую она вдруг ощутила бодрость духа, такой моральный подъем.