Эхо Непрядвы - Владимир Возовиков

- Здоровы, отче, лишь княжич Юрий прихворнул.

- Хочу посмотреть и благословить. Сам помолюсь о его здоровье. Ты же передай великому князю все слова мои. Мира надо искать с Тохтамышем, мира, а не войны!

Федор, поклонясь, пошел предупредить княгиню о посещении митрополита, думая про себя: "Мира и мы хотели бы, да не того, что покупается стыдной и разорительной данью. А тебя, преподобный отче Киприан, не подкупил ли хан ордынский своими дарами?" Федор знал, что недавно купцы привезли Киприану от Тохтамыша ярлыки и старинные книги, когда-то похищенные ордынцами в разграбленных русских городах. Этим книгам нет цены. Никакими иными дарами не мог хан сильнее угодить русскому митрополиту. Был Киприан страстным книгочеем, знал многие языки, переводил с греческого, сам писал поучения и послания церковникам, обладал сильным слогом. Хотя в письме его к Сергию и Федору главный упрек адресовался Димитрию Ивановичу, оно, вопреки ожиданиям, вызвало не гнев его, а уважение - потому-то и оказался Киприан на московском митрополичьем столе. Но, видно, трудно склеить однажды сломанное. Ученость Киприана почиталась церковниками, и все же среди высшего русского духовенства к митрополиту-иноземцу относились настороженно. Вероятно, желание рассеять эту настороженность заставило Киприана объявить, что он составляет новое, дополненное, житие святого Петра - первого русского по происхождению митрополита, который перенес в Москву митрополичью кафедру, и что задумал он завести в Троице особый летописный свод для прославления и увековечения свершений Москвы, обещая Сергию всяческую помощь в этом деле.

Знал игумен Федор и о том, что Киприан ищет свой путь влияния на великого князя - через набожную Евдокию, всячески располагает к себе княжичей, особенно старшего - Василия, которому наследовать отцовский стол.

Между тем княгиня, узнав о посещении владыки, сама спешила к нему со всеми детьми. Игумен Федор проводил ее в приемную палату и поспешил к Донскому.

Боярин Морозов еще медлил с отъездом на своем дворе, надеясь, что Донской после посещения Киприана переменит свое решение и пошлет его в Нижний с новым наказом. Однако из ворот Кремля уже выезжали сотни отборных воинов, чтобы решительно заступить дорогу ханскому послу, если нарушит великокняжеское требование.

Конный отряд шел муромской дорогой - именно этим путем велено было следовать в Москву посланникам из Нижнего Новгорода. Не спешили. Отдыхая в Муроме, расспросили воеводу, пополнили корма, наконец, выступили из города через восточные, арзамасские, ворота. Тупик с полусотней ушел вперед. В светлых березовых дубравах и сухих сосняках дышалось легко. На открытой прибрежной равнине часто встречались засеянные поля, деревеньки в один-два двора. Люди не прятались, завидя конный отряд. Живуч и крепок на земле русский человек. Сколько раз только за последние годы прокатывались здесь орды грабителей, а деревни опять стоят, на полях растет жито, по лугам пасутся коровы, лошади, овцы и козы, ребятня выбегает на дорогу поприветствовать всадников. С тех пор как породнился московский князь с суздальско-нижегородским, взяв в жены его дочь Евдокию, теперь уже нарожавшую Димитрию шестерых наследников, быстро стало заселяться порубежье московской и нижегородской земель. Экое благо народу, когда не разоряют князья друг друга, не сгоняют поселян с земли поближе к своим стольным городам.

С холма над речкой Тешей, бегущей в Оку среди кудрявых ивняков и черемушника, Тупик увидел на другом берегу с десяток конных.

- Никак, татары? - спросил Алешка Варяг, щурясь от солнца.

Тупик пожалел, что нет рядом Ивана Копыто с его беркутиной зоркостью. После Куликовской сечи стал Иван прихварывать. Да и как не прихварывать - на теле живого места нет, все в рубцах. Рвался он в этот поход, но Тупик воспротивился, оставил дома на попечении войскового лекаря.

Пришпорив коней, помчались вниз, к берегу. Воины были налегке, и кони пронесли их через брод на рыси, буйно вспенив воду. Орлик под Тупиком призывно заржал, из-за холма отозвалась чужая лошадь. На гребень вылетел всадник в пурпурном плаще, за ним - десяток наездников в длинных татарских халатах.

- Хасан! - радостно вырвалось у Тупика.

Молодой князь аллюром спустился к берегу, спрыгнул с коня, забросил повод на гриву, пошел навстречу спешенному Тупику. Обнялись. Хасан похлопал по широкой Васькиной спине, отстранился, оглядел с головы до ног:

- Ты не меняешься, брат. Такой же веселый и красивый, как в Мамаевой яме.

- Да и ты, брат, не нажил дородности в князьях-то. Думал, нынче и не признаешь меня. Помню, подходили к Дону, ты сотню вел - ну, прямо хан, не подступишься.

- Тогда я об одном думал - о мести Мамаю. Прости, коли тебя не приветил. Едем в Городец - я ту обиду твою развею.

- Погоди, закончим дело.

- Оно уж кончено. - Хасан махнул рукой. - Царевич Акхозя два дня назад пошел обратно в Казань.

- Вот те раз! А как же посольство?

- Почем я знаю? - Красивое лицо Хасана стало хмурым. - Мне сообщили, будто нижегородский князь сказал послу Тохтамыша, что Димитрий выслал против него войско. Царевич отправил в Рязань мурзу с полусотней стражи, чтобы выведать истину. Я думал, он станет ждать в Нижнем, но случилось не так. До Казани его провожает нижегородсий княжич Василий Кирдяпа.

- Черт с ними, коли так! Нам меньше забот.

- Нет, боярин. Тохтамыш оскорбится и взбесится. Орда еще опасна. Поражение не прибавляет сил, но умножает злобу.

- Ты думаешь, Тохтамыш может двинуться на Русь?

- На Русь - нет. На Москву - может.

- Но это одно и то же!

- Так думает Васька Тупик. Но Васька Кирдяпа думает по-другому.

Тупику припомнились зимние странники, ходившие по его вотчине с опасными речами. Может, они и теперь бродят по Руси, сея смуту в душах людей.

Пополудни прискакал боярин Владимир Красный. Выслушал Хасана, подумал, распорядился:

- Ты, Василий, ступай с князем в его Городец на Оке. Оттуда последите за ханским мурзой. В Рязань пойдет - шут с ним, а на Коломну - встрень и проводи. Я же ворочусь в Муром, оттуда государю весть подам. Езжайте, дело мешкоты не терпит.

На другой день вошли в большие леса. Проводник вел отряд звериными тропами через сухие солнечные боры и просторные поляны, мимо прозрачных озер и камышовых болот, вдоль тихих голавлиных речушек. Недалеко слева текла Ока, отсасывая лишние воды из местных лесов. Светлый, обильный край, но жилье здесь почти не встречалось, хотя в давние времена, до нашествия Орды, приокское побережье было многолюдно. Тупику припомнилось прошлогоднее лето, поход маленького отряда на Дон, странная встреча в диком лесу не то с живым человеком, не то с каким-то духом. Почти все так и сталось, как предсказывал дед-лесовик, да только в гости к русалкам ехать уж некому. Двое уцелело из отряда, и у обоих дома свои русалки. Балагур Шурка Беда, всерьез собиравшийся поискать себе лесную зазнобу, сложил голову, не поцеловав, кажется, ни одной девицы, хотя любил выставляться ведуном девичьих сердец. Оттого-то жаль его больше других.

- Скажи, князь, в твоих мещерских краях водятся русалки?

- Кто такие русалки, боярин?

- Девки лесные да речные, навроде небесных гурий.

Хасан засмеялся:

- Гурии живут в садах аллаха, а я теперь христианин. И наши леса мало похожи на райские сады. Я их до сих пор боюсь. В них, говорят, живет какой-то страшный лешак, но я думаю, это старый медведь, который стал умным, как человек. Я бы хотел приручить такого.

Тупик усмехнулся и поймал себя на мысли, что вспомнил о русалках не случайно.

Недавно было - припозднился он, обучая молодых кметов, и ужинал в одиночестве: мамка-повитуха, находившаяся при Дарье, сказала, что она спит. Тупик направился к себе, в мужскую горницу, где частенько ночевал теперь, чтобы не тревожить жену, ожидавшую ребенка. В темном проходе кто-то в длинной белой рубахе посторонился, пропуская хозяина.

- Ты, Василиса?

- Ой, Василий Андреич, я это - Настена. Василиса нынче у тетки, так я хотела посмотреть, прибрано ли у тебя. Да свечка нечаянно погасла.

Настена - та самая красавица, которую высватал он на зимней охоте для Мишки Дыбка. Не было ничего особенного в ее появлении на хозяйской половине - порядок в большом доме поддерживался руками всех, кто в нем жил. Дворских слуг Тупик не держал.

- Благодарствую, Настена, - сказал он ласково. - Как живешь-то? Муж не обижает ли?

- Не обижает, Василий Андреич… - Голос у нее какой-то пригасший, а ему вдруг вспомнилось: "Я - сама себе зорька!" - сказанное вызывающе-звонко. - Только, Василий Андреич, уж лучше обижал бы, что ли…

- Ну-ка, ну-ка, што там у вас? Пошли - расскажешь. - Тупик взял горячую руку женщины и провел в темную гридницу, едва озаренную светом месяца, дробящегося в слюдяном окошке. В порыве искреннего участия Тупик забыл, что он не поп, не монах, закаленный в воздержании и молитвах, чтобы наедине да в темной комнате исповедовать молодую женщину, которая ему нравилась. Едва за ними затворилась дверь, будто искра проскочила из руки в руку, и он сам не помнит, как Настена оказалась в его объятьях… Но в тот вечер большего не случилось. Только остался в памяти шепот: "Сокол мой, Васенька. Неужли не видишь - сохну я по тебе, с того дня, как увидала… Стыдно, а говорю. За Михаила пошла, чтоб только с тобой рядом… Да лучше б служанкой взял, помощницей Василисы, чем с постылым жить…"