Бестолочь - Патриция Хайсмит

под мышкой. Он только что вернулся домой, пообедав в «Устрице», и собирался с часик посидеть за пивом, занимаясь резь­бой по дереву и слушая радио, прежде чем улечься с книгой в постель.

Ну, пива-то он в любом случае выпьет, решил Киммель и отпра­вился на кухню. Пол каркасного дома поскрипывал под тяжестью его тела. Когда он возвращался холлом, в дверь позвонили. Ким­мель впустил Корби.

— Прошу прощения за столь поздний приход,— сказал Корби, всем своим видом давая понять, что в прощении не нуждается,— но последнее время мне приходится днем заниматься другими де­лами.

Киммель ничего не ответил. Корби обвел взглядом гостиную, слегка наклонился, чтобы поближе рассмотреть цепочку деревян­ных фигурок в темных пятнышках; замысловато вырезанные и сочлененные одна с другой на манер сосисок в связке, фигурки стояли на верху длинного белого книжного шкафа. У Киммеля была наготове непристойность, задай ему Корби вопрос, что они означают.

— Я еще раз встречался со Стакхаусом,— заявил Корби, выпрямляясь,— и обнаружил нечто весьма интересное.

— Я уже говорил, что меня совсем не интересует ни дело Стак- хаус, ни все прочее, о чем вы хотите мне сообщить.

— Вы не можете позволить себе так говорить,— возразил Корби, усаживаясь на диван.— Так уж получилось, Киммель, что я считаю вас виновным.

— Вчера вы мне это уже сказали.

— Неужто?

— Вы спросили, может ли кто-нибудь, помимо Тони Рикко, подтвердить мое алиби. Тем самым вы хотели сказать, что я ви­новен.

— Я подозреваю Стэкхауса,— заметил Корби.— А в вашей

виновности я убежден.      .

Киммель вдруг задался вопросом, нет ли у того с собой писто­лета под расстегнутым пиджаком. Скорее всего есть. Он взял с низенького столика, перед которым сидел Корби, бутылку пива, вылил остатки в стакан и поставил пустую бутылку обратно.

— Завтра я заявлю обо всем в ньюаркскую полицию. Поли­ция Ньюарка меня не подозревает и доверяет моим показаниям. В Ньюарке я пользуюсь уважением.

Корби, ухмыльнувшись, кивнул.

— Я еще вчера, прежде чем идти к вам, поговорил с ньюарк­ской полицией. Понятно, я попросил разрешения заняться делом Киммель, поскольку это не мой округ. Полиция не возражает, чтобы я поработал над этим делом.

— А я возражаю. Я против вторжения в мое жилище.

— Боюсь, Киммель, вам придется с этим смириться.

— Советую убраться из этого дома подобру-поздорову, если не хотите, чтобы вас вышвырнули. Мне предстоит важная ра­бота.

— Что важней, Киммель,— моя работа или ваша? Чем вы собирались заняться — чтением мемуаров маркиза де Сада?

Киммель смерил взглядом худую фигуру Корби. Что может он знать о такой книге! На Киммеля накатило знакомое чувство уве­ренности, ощущение неуязвимости, властное и неколебимое, как у героя мифов. Он был гигантом по сравнению с Корби. Корби к нему и не подступиться.

— Помните, Киммель, я рассказал вам, как, по-моему, Стэк­хаус это осуществил — поехал следом за автобусом, заманил жену к обрыву и столкнул вниз?

— Да,— ответил Киммель после долгого молчания.

— Я считаю, что вы тоже действовали сходным образом.

Киммель ничего не сказал.

— И самое интересное — то, что Стакхаус догадался,— про­должал Корби.— Вчера я побывал у Стэкхауса в доме на Лонг- Айленде, и что, вы думаете, я там нашел? Газетную заметку об убийстве Хелен Киммель от четырнадцатого августа.

Открыв бумажник, Корби с улыбкой продемонстрировал кло­чок газеты, протянул Киммелю, тот взял и близко поднес к глазам. Он узнал в заметке одно из самых первых сообщений об убий­стве.

— Вы думаете, я в это поверю? Не верю я вам.

Но он поверил. Вот чему он не мог поверить — так это глупо­сти ‘Стэкхауса.

— Если не верите мне, спросите Стэкхауса,— ответил Корби, возвращая обрывок газеты в бумажник.— Разве вам не хочется с ним встретиться?

— Мне совершенно неинтересно с ним встречаться.

— И тем не менее я, пожалуй, устрою вам встречу.

Киммеля словно тяжким молотом в сердце ударило, и с этой минуты он начал ощущать, как его могучая грудь содрогается от сердцебиения. Он развел руками, как бы давая понять — он не против того, чтобы встретиться со Стэкхаусом, только не видит в

этом смысла. Киммель опасался, что Стакхаус может расколоться прямо у него в лавке или в другом месте, где их сведет Корби. Стакхаус признается, что еще раньше приезжал на него посмот­реть, а то еще станет его обвинять, будто он признался ему в убий­стве Хелен и объяснил, как это сделать. Киммель не мог пред­сказать, как поведет себя Стакхаус. Он почувствовал, что дрожит с головы до ног, поерзал на месте и повернулся к Корби почти что спиной, уставившись перед собой невидящим взглядом.

— Мне известно кое-что о личной жизни Стакхауса. У него было достаточно причин убить жену, как, впрочем, и у вас, когда вы ее возненавидели в достаточной степени. Но вас толкало на убийство еще и предвкушение удовольствия, верно? В известном, понятно, смысле.

Киммель пальцами погладил нож в левом кармане. Он все еще чувствовал, как бьется сердце. Детектор лжи — пришло ему в голову. Раньше он был уверен, что выдержит проверку детектором, если придется ее пройти. Возможно, однако, что и не выдержит. И ведь Стакхаус, не Корби, обо всем догадался. И Стакхаус же с чудовищной глупостью наследил, где только мог, привел след к самому его порогу.

— Вы собрали все необходимые улики против Стакхауса? — спросил Киммель.

— Начинаете бояться, Киммель? У меня только косвенные улики, но он сознается во всем остальном. C вами будет труднее. Против вас понадобится еще собрать дополнительные улики и разрушить алиби. Ваш дружок Тони желает вам добра, он счи­тает, что вы весь вечер просидели в кино, но с таким же успехом я сумею склонить его к другой точке зрения, если побеседую с ним сколько нужно. Он всего лишь...

Внезапно Киммель запустил Корби стаканом в голову, вце­пился ему в рубашку и потащил на себя через столик. Он отвел назад правую руку, чтобы нанести зубодробительный удар, и тут словно пуля вошла ему в диафрагму. Он ударил правой и про­махнулся. Руку завернули вниз, ее пронзила острая боль; ноги у него оторвались от пола, в животе сделалось тошнотворно пусто, он закрыл глаза и почувствовал, что летит по воздуху. Призем­лился он на бедро, да так, что в окнах зазвенели стекла, и обна­ружил, что сидит на полу. Он поднял глаза на расплывающуюся удлиненную фигуру Корби, которая возвышалась над ним. Пух­лая левая рука