Кругом измена, трусость и обман. Подлинная история отречения Николая II - Петр Мультатули

Ещё в 20 ч 27 февраля Николай II приказал В. Н. Воейкову сообщить А. Д. Протопопову, что он прибудет в столицу «в среду 1 марта 3 час. 30 мин. дня»{680}.

О том, что решение было принято Императором Николаем II внезапно, видно из воспоминаний лиц свиты. Так, А. А. Мордвинов вспоминал, что около 23 часов 30 минут 27 февраля он сообщил, что «на завтра утром назначено наше отбытие в Царское Село». Мордвинов отправился гостиницу, чтобы дать распоряжение прислуге готовить багаж к отъезду. Войдя в гостиницу, Мордвинов был изумлён, узнав, что прислуга уже знала об отъезде и была в полной готовности. Выяснилось, что за несколько минут до прихода Мордвинова «было передано по телефону извещение всем быть немедленно готовыми к отъезду, так как императорский поезд отойдёт не завтра утром, а сегодня же около 12 часов ночи. Было уже около половины двенадцатого»{681}.

Генерал Д. Н. Дубенский вспоминал, что около 23 часов к нему зашёл барон В. Н. фон Штакельберг и «взволнованным голосом сказал: „Скорее собирайтесь. Мы сейчас уезжаем. Государь едет в Царское. Происходят такие события, что нельзя сказать, чем всё это кончится“»{682}.

Принятие царём решения о немедленном отъезде обычно объясняется его волнением за свою семью, поводом для которого стал звонок в Ставку из Царского Села гофмаршала графа П. К. Бенкендорфа, сообщившего о грозящей Императрице и детям опасности. Эту версию в своих воспоминаниях поддерживают и В. Н. Воейков, и А. А. Мордвинов. В. Н. Воейков писал, что Государь категорически запретил вывозить семью из Царского Села, сказав при этом: «Ни в коем случае… Больных детей возить поездом… ни за что…»{683}.

Однако сам граф Бенкендорф в своих мемуарах опровергал Воейкова. Граф писал, что утром 27 февраля ему пришло сообщение от военного министра генерала М. А. Беляева, что М. В. Родзянко предупредил министров, что Государыня находится в опасности и «должна немедленно уехать, так как никто не сможет к утру поручиться за её безопасность».

П. К. Бенкендорф сообщил об этом в Могилёв В. Н. Воейкову и предложил просить Государя отдать распоряжение об отъезде Императрицы и находящихся с нею детей. «В ответ Император распорядился, чтобы поезд был готов, и просил передать Императрице, чтобы до утра она никому ничего об этом не говорила. Сам он уедет ночью в Царское Село и прибудет утром 1 марта». Бенкендорф передал повеление Государя генералу Беляеву. Бенкендорф далее пишет, что «всё было готово к отъезду на следующий день. Императрица приняла нас в 10 часов утром. Мы сообщили Её Величеству, что Император оставил Могилёв и ожидается в Царском следующим утром в 6 часов. Императрица сказала нам, что она ни в коем случае не согласна уезжать, не дождавшись Императора. Следовательно, было решено ждать прибытия Императора»{684}.

Таким образом, из этих мемуаров графа П. К. Бенкендорфа видно, что инициатором отъезда семьи был Император Николай II. Причём, по свидетельству Бенкендорфа, царь, отдав тайный приказ вывезти супругу и детей из Царского Села 28 февраля, сам собирался прибыть в столицу 1 марта.

Ясно, что главной целью возвращения Императора Николая II в Петроград была не безопасность семьи.

Эмигрантский писатель В. Криворотов писал, что «было ошибкой думать, что Царь спешил в Царское Село исключительно из боязни за свою семью, жену и детей. Государь должен был сознавать, что его появление там, в центре пылающих страстей, не могло никоим образом защитить семью от распоясывавшейся толпы. Своим решением отправиться туда Царь хотел разрубить узел всеобщего трусливого бездействия»{685}.

Скорее можно предположить, что поздно вечером 27 февраля Император Николай II осознал существование против него военного заговора в Могилёве. По словам генерала А. С. Лукомского, царь, «находясь в Могилёве, не чувствовал твёрдой опоры в своём начальнике штаба генерале Алексееве»{686}. Император решил любой ценой прорваться в Петроград, куда должны были подоспеть отправляемые им верные части с фронта.

Как только генералитет Ставки узнал, что Николай II хочет немедленно уехать из Ставки, на него началось оказываться мощное давление, чтобы он не покидал Могилёва{687}.

Поздно вечером генерал А. С. Лукомский отправился к генералу М. В. Алексееву и стал настаивать, чтобы тот пошёл к Государю и отговорил его от возвращения в Царское Село. Алексеев немедленно пошёл к царю, но тот твёрдо решил ехать{688}.

В. Н. Воейков вспоминал, что, узнав от него о предстоящем отъезде царя, М. В. Алексеев с «хитрым выражением лица» и с «ехидной улыбкой» спросил: «А как же он поедет? Разве впереди поезда будет следовать целый батальон, чтобы очищать путь»{689}.

В. Н. Воейков немедленно отправился к Государю и передал ему «загадочный разговор с Алексеевым», стараясь «разубедить Его Величество ехать при таких обстоятельствах», но «встретил со стороны Государя непоколебимое решение во что бы то ни стало вернуться в Царское Село»{690}.

Император Николай II счёл нужным перед отъездом дезинформировать Алексеева, передав ему, что решил остаться в Могилёве. Это известие вызвало у генерала Алексеева удовлетворение. Но Государь, ничего не сообщив начальнику штаба, ночью выехал к императорскому поезду{691}.

Генерал П. К. Кондзеровский вспоминал, что ночью 27 февраля он «ещё не спал, когда услышал сильный гул от быстрого движения нескольких автомобилей. Бросившись к окну, я увидел, что мимо, полным ходом, промчались по направлению к вокзалу царский автомобиль и за ним все машины со Свитой. Ясно, что Государь уезжал из Ставки. Какое-то жуткое впечатление произвел этот отъезд в глухую ночь»{692}.

Не менее необычно-мрачное впечатление производил сам императорский поезд, который стоял у перрона вокзала «в полной темноте, без единого огня, с наглухо завешанными окнами»{693}. На перроне не было заметно и обычной охраны.

По всему было видно, что отъезд Государя был поспешным и максимально законспирированным. Около 4 часов утра от Могилёва отошёл свитский поезд. Через час в темноту двинулся Собственный Его Императорского Величества поезд литера «А».

В 5 ч 35 мин в Департамент полиции ушла телеграмма от полковника Еленского: «Государь Император благополучно отбыл пять утра вместо двух с половиною дня»{694}.

27 февраля 1917 г. Петроград

27 февраля утром правительством наконец-то был опубликован Указ о перерыве занятий Государственной думы. Однако правительством не было принято никаких мер, чтобы в Думу никого не пускали. С 9 часов утра Таврический дворец стал заполняться депутатами. Но никого из думских «вождей» видно не было. Депутат С. П. Мансырев вспоминал, что в Думе «не было ни одного сколько-нибудь значительного по руководящей роли: ни членов президиума, ни лидеров партий, ни даже главарей Прогрессивного блока»{695}.

До собравшихся во дворце депутатов стали доходить ужасающие слухи о масштабах разыгравшихся в столице беспорядков.

В 7 часов утра начался мятеж в двух учебных командах запасного батальона Лейб-гвардии Волынского полка. За день до событий две команды «волынцев» под командованием двадцатипятилетнего штабс-капитана И. С. Лашкевича 26 февраля проявили стойкость в отражении натиска революционной толпы на Знаменской площади. Отличился и старший фельдфебель первой роты Т. И. Кирпичников. Он выхватил из рук революционного боевика самодельную бомбу (гранату) и сдал её полицейским.

Однако тот же Кирпичников в ночь с 26 на 27 февраля в казарме вёл агитацию среди солдат, убеждая их не подчиняться офицерам и не стрелять по толпе. В тёмной казарме Кирпичников был не один, а вместе с революционным агитатором{696}. Настроением солдат никто из офицеров не интересовался, их даже не было в казарме в эти тревожные дни.

Около 7 часов утра штабс-капитан И. С. Лашкевич вышел перед построившейся первой ротой. Она приветствовала его, как обычно. Штабс-капитан произнёс перед ротой короткую речь, объяснил её задачи и прочитал телеграмму Государя. Тогда Т. И. Кирпичников заявил офицеру, что солдаты отказываются выходить на улицу. И. С. Лашкевич побледнел и вышел из казармы, но внезапно упал, убитый выстрелом в затылок. Убийство это было приписано Кирпичникову, из которого февралисты создали образ революционного героя. Он был произведён Временным правительством в унтер-офицеры, награждён генералом Л. И. Корниловым Георгиевским крестом. С Кирпичниковым спешили сфотографироваться французские и английские политические деятели. По всей видимости, Кирпичников не имел отношения к убийству штасб-капитана Лашкевича. В кровавые февральско-мартовские дни в Петрограде, Кронштадте и Гельсингфорсе было убито много талантливых офицеров, в том числе и старших. В их числе: командир запасного батальона Лейб-гвардии Павловского полка полковник А. Н. Экстен (убит 26 февраля), начальник учебной команды запасного батальона Лейб-гвардии Волынского полка штабс-капитан И. С. Лашкевич (убит 27 февраля), командир крейсера 1-го ранга капитан 1-го ранга М. И. Никольский (убит 28 февраля), главный командир Кронштадтского порта адмирал Р. Н. Вирен (убит 1 марта).