Подозреваемый - Майкл Роботэм

Я чувствую себя так, словно медленно отхожу от наркоза. В течение нескольких последних дней я позволял деталям ускользать. Более того, я перестал доверять своему инстинкту.

Я не расскажу Руизу об Элизе. Не стоит подвергать ее допросу с пристрастием в свидетельской ложе. Я хочу по возможности освободить ее от этого испытания. И когда все кончится, если никто не узнает о ней, я, вероятно, смогу продолжить карьеру.

Бобби Моран имеет какое-то отношение к смерти Кэтрин Макбрайд. Я в этом убежден. Если полицейские не собираются изучить его под микроскопом, тогда это предстоит сделать мне. Людям обычно нужен мотив для того, чтобы совершить убийство, но не для того, чтобы остаться на свободе. Я не допущу, чтобы меня посадили в тюрьму. Я не расстанусь со своей семьей.

На Юстон-стейшн я провожу быструю инвентаризацию. Кроме смены одежды, у меня есть заметки о Бобби Моране, автобиография Кэтрин Макбрайд, мобильный телефон и тысяча фунтов наличными. К сожалению, я забыл захватить фотографию Чарли и Джулианы.

Я плачу наличными за билет. У меня еще остается пятнадцать минут, и я успеваю купить зубную щетку, зарядное устройство для телефона и одно из тех путевых полотенец, которые похожи на автомобильную замшу.

– У вас есть зонтики? – с надеждой спрашиваю я. Продавец смотрит на меня так, словно я попросил ружье.

Держа в руках стаканчик с кофе, я сажусь в поезд и занимаю свободное место лицом по направлению движения. Ставлю сумку рядом с собой и кладу сверху пальто.

Пустая платформа скользит за окном, и следом за ней исчезают северные пригороды Лондона. Поезд покачивается на осях, поворачивая на высокой скорости. Мы проносимся мимо маленьких заброшенных станций, на которых поезда, кажется, уже не останавливаются. Пара машин стоит на долговременных парковках столь нарочитого вида, что невольно ожидаешь увидеть шланг, отходящий от выхлопной трубы, и мертвеца, упавшего на руль.

Моя голова полнится вопросами. Кэтрин хотела устроиться ко мне секретарем. Она дважды позвонила Мине, потом села на поезд и прибыла в Лондон на день раньше.

Почему она звонила в мой кабинет тем вечером? Кто ответил на звонок? Или она передумала и решила не преподносить мне сюрприз? Может, хотела отменить собеседование? Не исключено, что она была на взводе и просто искала компанию, чтобы выпить. Или же хотела извиниться за то, что принесла мне столько неприятностей.

Все это лишь предположения. В то же время они подтверждаются различными деталями. Можно идти дальше. Все фрагменты складываются в единую картину, и только Бобби не вписывается в нее.

Его пальто пахло хлороформом. На манжетах были следы машинного масла. В заключении о вскрытии тела Кэтрин упоминалось машинное масло. «Все дело в нефти», – сказал мне Бобби. Знал ли он, что она нанесла себе двадцать один удар? Вел ли меня к тому месту, где она исчезла?

Возможно, он использует меня, чтобы обеспечить себе заключение о невменяемости. Притворившись сумасшедшим, он может избежать пожизненного приговора. Вместо этого его пошлют в закрытую больницу вроде Бродмора. Потом он сможет удивить тюремного психолога тем, насколько хорошо его случай поддается лечению. И через пять лет окажется на свободе.

Я все больше становлюсь похож на него: вижу заговоры за простыми совпадениями. Что бы ни стояло за всем этим, не следует недооценивать Бобби. Он играл со мной. Не знаю зачем.

Я должен от чего-то оттолкнуться в своих поисках. Для начала сгодится Ливерпуль. Я вытаскиваю папку Бобби Морана и начинаю читать. Открыв чистый блокнот, отмечаю самое важное: название начальной школы, номер автобусного маршрута, на котором работал его отец, клуб, куда ходили его родители…

Все это может быть очередной выдумкой Бобби. Но что-то подсказывает мне, что это не так. Думаю, он изменил некоторые имена и названия, но не все. События и эмоции, которые он описывал, были правдой. Я должен отыскать ниточки этой правды и дойти по ним до центра паутины.

7

Часы на Лайм-стрит-стейшн светятся белым, их прямые черные стрелки показывают одиннадцать. Я быстро иду через главный вестибюль мимо кофейни и закрытого туалета. Табор девочек-подростков общается через клубы сигаретного дыма с громкостью в 110 децибел.

Здесь, должно быть, градусов на пять холоднее, чем в Лондоне, ветер дует прямо с Ирландского моря. Я не удивился бы, увидев айсберг на горизонте. Пересекаю Сент-Джордж-хилл. Ветер треплет плакат с объявлением о последней ретроспективе «Битлз».

Я миную большие гостиницы на Лайм-стрит и ищу на боковых улочках что-нибудь поскромнее. Недалеко от университета я нахожу «Альбион». В холле лежит вытертый ковер, иракская семья примостилась на площадке второго этажа. Маленькие дети застенчиво смотрят на меня, прячась за юбками матери. Мужчин нигде не видно.

Мой номер на третьем этаже. В нем достаточно места для двуспальной кровати и гардероба, дверцы которого примотаны проволокой. В умывальнике под краном ржавое пятно в форме слезы. Занавески закрываются только наполовину, и подоконник испещрен ожогами от сигарет.

В моей жизни было очень мало гостиничных номеров. Я благодарен судьбе за это. Почему-то одиночество и раскаяние кажутся мне частью их обстановки.

Я нажимаю на кнопку мобильного телефона и слышу сигналы автоматически набираемого номера. На автоответчике голос Джулианы. Я знаю, что она слушает. Я словно вижу это. Предпринимаю робкую попытку извиниться и прошу ее взять трубку. Говорю ей, что это важно.

Я жду… жду…

Она берет трубку. Мое сердце подпрыгивает.

– Что такого важного? – Ее голос звучит резко.

– Я хочу с тобой поговорить.

– Я не готова говорить.

– Ты не даешь мне возможности объясниться.

– Я дала тебе такую возможность позапрошлой ночью, Джо. Я спросила тебя, почему ты переспал со шлюхой, а ты сказал мне, что с ней тебе было легче поговорить, чем со мной…. – Ее голос прерывается. – Думаю, я оказалась паршивой женой.

– У тебя все спланировано. Твоя жизнь идет как по часам: дом, работа, Чарли, школа – ты никогда не сбиваешься с ритма. Я единственная вещь, которая не работает… неправильно работает… больше не работает….

– И в этом виновата я?

– Нет, я не это имею в виду.

– Что ж, извини, что я так стараюсь. Я думала, что строю для нас уютный дом. Я думала, что мы счастливы. Тебе хорошо, Джо, у тебя есть карьера и пациенты, которые думают, что ты можешь ходить по воде. А у меня есть только мы. Я от всего отказалась ради этого, и мне это нравилось. Я любила тебя. А ты взял и отравил колодец.

– Но неужели ты не понимаешь: то, что со мной случилось, разрушит все…

– Нет, не смей перекладывать вину на свою болезнь. Ты сделал выбор сам.

– Это была только одна ночь, – говорю я жалобно.

– Нет! Это была другая женщина. Ты целовал ее так же, как меня. Ты спал с ней! Как ты мог?

Даже всхлипывая и злясь, она остается категоричной. Я эгоистичный, незрелый, лживый и жестокий. Я пытаюсь выбрать эпитеты, которые не подходят ко мне. Не удается.

– Я ошибся, – слабо говорю я. – Прости.

– Этого недостаточно, Джо. Ты разбил мое сердце. Знаешь, сколько мне надо ждать результатов анализа на СПИД? Три месяца!

– Но Элиза не больна!

– Откуда ты знаешь? Ты что, спросил ее об этом, прежде чем решил не пользоваться презервативом? Я вешаю трубку.

– Подожди! Пожалуйста! Как там Чарли?

– Прекрасно.

– Что ты ей сказала?

– Что ты мерзкий изменник и слабый, жалкий, эгоцентричный калека.

– Ты этого не сказала.

– Нет, но хотелось.

– Я на несколько дней уеду из города. Полиция может спросить тебя, где я нахожусь. Вот почему тебе лучше ничего не знать об этом.

Она не отвечает.

– Ты можешь всегда найти меня по мобильному. Пожалуйста, звони. Обними от меня Чарли. Я пойду. Я люблю тебя.

Я быстро вешаю трубку, боясь услышать ее молчание.

Заперев дверь, я кладу тяжелый ключ глубоко в карман. Спускаясь по лестнице, дважды пытаюсь нащупать его. Вместо этого натыкаюсь на кита Бобби. Провожу пальцами по его поверхности.

Снаружи ледяной ветер толкает меня по Ганновер-стрит в Альберт-докс. Ливерпуль напоминает мне сумку старой женщины, набитую безделушками, обрывками, фантиками и недоеденными конфетами. Эдвардианские пабы теснятся рядом с монументальными соборами и деловыми кварталами в стиле ар деко, которые не могут решить, на каком континенте им положено находиться. Некоторые более современные здания так быстро одряхлели, что смотрятся как заброшенные игорные заведения, годные только на снос.

Хлопковая Биржа на Олд-Холл-стрит – величественное напоминание о тех временах, когда Ливерпуль был центром международной хлопковой торговли, снабжающим всю легкую промышленность Ланкашира. Когда здание биржи открылось в 1906 году, в нем были телефоны, электрические лифты, электронные часы и прямая телефонная связь с нью-йоркскими фьючерсными рынками. Теперь здесь хранятся, помимо прочего, тридцать миллионов записей о рождениях, смертях и браках, имевших место в Ланкашире.