Опасайся взгляда Царицы Змей - Наталья Солнцева

– Какой усопший? Ты о чем?

– Ну… – озадаченно потирал затылок отец Вассиан, – которого отпевать надобно!

– Да ты что?! – возмутился Горский, подыгрывая Богдану. Надо же было как-то выходить из создавшегося положения. – Какие усопшие в лесу? Откуда они тут возьмутся? Покойников в храме отпевают и хоронят на кладбище.

– Меня то и удивило…

– Ты его видел?

– Кого?

– Покойника!

– Н-нет! – стуча зубами, пробормотал вконец обескураженный «батюшка».

– Ну вот! Что ж ты от нас хочешь?

– Я?.. – На круглом, красном от водки лице Вассиана отразилось искреннее недоумение.

Разговор замяли. «Святой отец» больше приставать не рискнул и захрапел на топчане. Богдан и Горский молча смотрели друг на друга. Они сразу протрезвели, несмотря на количество выпитого.

– И что ты обо всем этом думаешь? – выдавил Сергей.

– Сам не знаю! Может, подшутил кто?

– Ты в своем уме? Подшутил! Труп где?

– Тише ты! – Богдан обернулся на Вассиана: спит ли? Тот громко храпел. – Хорошо, что мы ему ничего заранее не говорили.

– Ты мне другое скажи: куда труп делся?

Богдан долго молчал, глядя на язычок свечи, освещавший сторожку. Фонарь потушили в целях экономии: еще обратно идти придется.

– Может, свидетель был? Наблюдал за нами в ту ночь? Нашел труп, перепрятал и теперь будет деньги требовать за молчание.

– Шантаж?

– А что еще? Просто так с трупом возиться никто не будет. Тут интерес должен быть!

– Значит, надо ждать, пока шантажист объявится. Только я не пойму, почему он до сих пор молчал?

– Черт его знает! Странно все… Лида, бабка эта, как ее… Марфа, что ли? Алена…Тебе не кажется?..

– Не кажется! – вскочил Горский, вне себя от злости. – На что ты опять намекаешь? Может, скажешь, что и труп я спрятал, чтобы самого себя шантажировать?

Богдан задумался. Действительно, картина получалась непонятная.

– Я книгу хотел написать… о ведьмах, – неожиданно признался Сергей. – Теперь не выйдет! – он помолчал. – Знаешь, баба Марфа когда умерла, тоже очень изменилась, высохла вся, уменьшилась до неузнаваемости. Может, и Лида тоже, а?..

– Что? В козла превратилась? – рассердился Богдан. – Измениться мертвый человек, конечно, может. Но не до такой же степени?!

– Да… – согласился Горский. Он казался сломленным, потерявшим былой апломб, уверенность в себе, смелость и даже ум.

Богдан тяжело вздохнул:

– Ты сообщил родственникам о смерти Алены?

– Нет еще. Когда? Не представляю, как это сделать… У меня язык не повернется!

Сергей подавленно качал головой. Приехав на выставку Артура Корнилина, он успел пережить столько всего! Потерять друга, Лиду, творческие надежды, жениться и даже… овдоветь.

– Господи! – простонал он, закрывая руками лицо, по которому текли слезы. – Господи! Почему это происходит со мной?

Он вспомнил разговор с приезжим из Москвы, который расспрашивал о Корнилине. Кажется, тот предупреждал, что у Сергея могут быть неприятности. Вроде упоминался медальон, но…

– Слушай, – обратился Горский к Богдану. – А может, все беды из-за этой штуки? – он вытащил из-под свитера подвеску и поднес ее к свету. Золото красноватого оттенка заблестело, радуя глаз, как ясное солнышко. – Может, это из-за подвески Алену убили?

– Ты тоже считаешь, что она не сама упала?..

– Брось! Разве Алена могла с такой силой о железку удариться? Соседка твердит, что в квартире был кто-то третий… он открыл ей дверь, а потом убежал. Третий, понимаешь?

Богдан хотел рассказать о человеке со странной походкой, которого видел Вадим, но передумал.

– Если Алену убили из-за подвески, то почему убийца ее не забрал?

Сергей пожал плечами:

– Не нашел, наверное. Это странная штуковина! Живет сама по себе. Видел, какой погром на кухне учинили? Вдруг это медальон искали?

– «Время уже коротко, так что имеющие жен должны быть, как не имеющие; и плачущие, как не плачущие; и радующиеся, как не радующиеся… и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся», – забубнил проснувшийся отец Вассиан.

– Вставай, расстрига. Небось выпить хочешь? – добродушно поддел его Сергей. – Что это ты про «радующихся и не радующихся» бормотал?

– А то, что истинный христианин ни к чему земному, даже благому, не должен быть привязан…

– Это как?

– О душе заботьтесь, дети мои! Покайтесь, смиритесь… глядишь, и легче станет. «Даруй вместо земных – небесная, вместо временных – вечная, вместо тленных – нетленная…» Давно хочется мне, братья, в обители тихой пожить, душой оттаять.

– А есть такая обитель? – спросил Горский, в котором неожиданно проснулся интерес.

– Известно, есть.

– Может, ты и дорогу знаешь?

– Не только знаю, но и покажу. А ты, голубь, никак со мной пойти решился?

– Угадал, блаженный, – вздохнул Сергей. – Мне теперь одна дорога – в монастырь!

Вымолвил и застыл. Вспомнилось гадание: Марфа показывала ему зеркало, где он в монашеском одеянии шагает посреди туманной аллеи…

…Башня жизни, которую строят люди на лжи, рушится. Ее будто поражает молния небесная… Башня раскалывается пополам, и ее охватывает пламя. Строитель в короне падает вниз из окна верхнего этажа. Его корона сваливается с головы…

Разрушение – это отражение пятого символа пути Осириса – Смерти. Ибо разделение тела и души рвет привычные связи, заставляя игрока выйти из игры. Иногда далеко не по своей воле. Разрушение башни молнией показывает, что созданное человеком на неверной основе – развалится, а строитель рухнет вниз и потеряет свой венец…

– «Творят Ангелы своя духи, и слуги своя пламень огненный», – гулко прозвучало под каменными сводами, отразившись медным эхом.

Сергей поднял голову. По монастырской галерее шел Вассиан, как всегда блаженно-довольный.

– Пойдем, поглядим на красоту! – сказал он, увлекая за собою Горского.

За стенами обители, куда ни глянь, поражал своей печальной русской прелестью пейзаж в духе Левитана. С одной стороны – глубокий обрыв, поросший наверху соснами. Их золотые стволы горели в солнечном свете, пахло хвоей и свежей смолой. Между сосен текла река, за которой расстилался необозримый простор…

С другой стороны на холме гнулись от осеннего ветра плакучие березы. Когда на обитель опускалась ночь, над холмом и луковицами храма всходил желтый месяц. На реке шумела плотина, бурля зеленой водой. Она вращала огромное, покрытое мхом мельничное колесо.

– Почему мне нельзя поговорить со Старцем? – спросил Горский.

Вассиан помолчал.

– Мы жаждем утешения и слов истины. Но желаем ли мы познать ее глубину? Эта обитель – единственный остров спасения.

– Не занимайся словоблудием! – оборвал Вассиана Сергей. – Я тебя что-то спросил.

– Разве ты не обрел благость?

– Я хочу вернуть себе прежнее состояние души. Здесь мне хорошо, но, как только я выйду за стены обители, «интимность святынь сменится интимностью ужасов». Когда-то давно я слышал или читал такое, но осознал до конца только сейчас.

Вассиан хотел снова пуститься в мудрствования, но, посмотрев на Горского, осекся. Он не понимал его речей и не знал, что ответить. Раньше в таких случаях он просто говорил, что «каждое слово Евангелия – колодезь бездонной мудрости», и собеседник замолкал, озадаченный. Но с Горским все оказалось иначе: ему мало воспринимать слова на слух, он пытался понять их смысл, задавал вопросы. Вассиан не привык к такому. Смысла большинства произносимых им слов он и сам не знал. Зачем загружать свой ум подобными головоломками? Не лучше ли наслаждаться жизнью и ни о чем не думать?

Сергей пытался переосмыслить свою жизнь. Но все попытки упирались в ночь на Ивана Купалу. Оттуда пути не было, словно опускалась невидимая завеса и напрочь отгораживала существование «до» от существования «после». Тяжкий груз вины невыносимым бременем лежал на сердце…

Вся надежда была на Старца, которого в обители почитали и окружали необычайной заботой. Но к Старцу Горского не пускали. Сначала надо было покаяться в грехах. У Сергея это никак не получалось. То есть формально он мог перечислить все содеянное, но душа его отторгала признание собственного злого умысла. Он считал, что так сложились обстоятельства. Так получилось, и он мало что мог изменить. Будто бы действовал не он, Сергей Горский, а кто-то другой, который на время становился им…

– «Всякий грех есть грех против любви!», – повторял Вассиан.

Несостоявшийся священник изрекал прописные истины. Горский слушал его, кивал и продолжал бродить по обители словно призрак – безразличный ко всему, сонный, с потухшим взглядом.

– Хочу поговорить со Старцем, – твердил он.

– Ладно! – согласился наконец Вассиан. – Святой Старец каждое утро, едва только взойдет солнце, ходит к роднику и набирает воду для себя. Там и побеседуй с ним… если сможешь. Это уж от тебя зависеть будет.