Сашенька - Саймон Монтефиоре

Пьяный Разум был особенностью всех приемов Палицыных.

Сашенька пригласила гостей к столу.

Гости наполнили тарелки закусками, которыми был щедро уставлен стол: пирожки, блины, копченая сельдь и осетр, говяжьи котлеты.

Пили водку, коньяк, крымское шампанское. Роль хозяйки непроста, но Сашеньке нравилось, особенно после знакомства с новыми приятелями Гидеона, людьми искусства.

— Значит, это твоя племянница, Гидеон? — спросил Леонид Утесов, не выпуская Сашенькину руку из своей ладони. — Какая красавица! Я очарован. Может, сбежите от своего супруга и поедете со мной на гастроли на Дальний Восток? Нет? Она мне отказывает, Гидеон. Что же мне делать?

— Мы любим ваши песни, — сказала Сашенька, наслаждаясь мужским вниманием и радуясь, что надела такое красивое летнее платье. — Ваня, поставь пластинку Утесова!

— Зачем же играть музыку? — воскликнул Гидеон. — Когда ты можешь сама с ним играть!

— Дядя, ведите себя прилично, а не то будете мыть посуду, — пригрозила Сашенька, в изумлении тряся своей коротко стриженной головкой.

— Вместе с Каролиной? — взревел он. — Почему бы и нет? С превеликим удовольствием!

Ваня попросил тишины и поднял тост за Первомай и за «родного товарища Сталина».

Сгущались сумерки, Утесов начал наигрывать на пианино, к нему присоединился Цфасман. Вскоре они вместе запели одесскую тюремную песню. Дядя Гидеон аккомпанировал им на баяне. Пианист из Художественного театра играл на пианино, а Исаак Бабель, крепкий малый со смешливыми глазами за стеклами очков и озорными усами, вздернутыми над широким ртом, склонился у инструмента и наблюдал за игрой.

Гидеон утверждал, что где Бабель, там и веселье. Сашенька обожала его «Конармию», его взгляд на вещи.

— Бабель — это наш Мопассан, — сказала она Ване, когда супруг подошел к ним; он лишь пожал плечами и вернулся к себе в кабинет. Сашенька с Карло на руках стояла подле музыкантов и подпевала, а мужчины делали вид, что поют лишь для нее. Снегурочка в танце кружилась по комнате, в нарядном розовом платье, со своей неизменной подушечкой. Пока над дачей лилась воровская песня, Сашенькины гости — писатели в мешковатых льняных костюмах, усатые партийные деятели в белых гимнастерках, кепках и широких брюках, летчик в форме (один из «сталинских орлов»), актрисы, благоухающие французскими духами, в платьях с низким декольте а-ля Скиапарелли[10] — вели неспешные беседы, пели, курили, флиртовали.

Первомай начался парадом на Красной площади, а закончился попойкой на советский лад, с верхов общества до низов. Где-то даже сам товарищ Сталин с товарищами из правительства поднимал тост за революцию. Ваня как-то рассказывал Сашеньке, что за Мавзолеем есть небольшая комната, где стоит выпивка и закуска, потом все едут к маршалу Ворошилову, а потом — пировать на одну из подмосковных дач.

От шампанского немного кружилась голова, Сашенька, чуть покачиваясь от выпитого, побродила по саду, полежала в гамаке, натянутом между двумя сучковатыми яблонями.

Она сама подпевала льющимся песням, наблюдая за детьми.

— Сашенька, — позвала Каролина. — Может, детям пора спать? Карло уже устал. Он еще слишком мал.

Сашенька посмотрела на Карло — он в голубой пижаме с нарисованными советскими самолетами сидел в кресле и дремал под музыку. Дядя Гидеон аккомпанировал Снегурочке на баяне и кричал:

— Браво, Подушечка! Ура!

— Моя подушечка, подушечка, подушечка танцует с дядей-душечкой, душечкой, душечкой, — пела малышка, погрузившись в собственный мир. — Трампам-пам, трам-пам-пам!

— Спасибо, Каролина, — ответила Сашенька. — Пусть Карло еще побудет. Детям так весело.

Конечно, детям уже давно пора было спать, но когда они вырастут, смогут похвастаться: «Мы видели, как Утесов и Цфасман вместе пели блатные песни! Да, в 1939 году, после Великого прорыва, после коллективизации и многих лет борьбы, они пели у нас на даче!»

Она поздравила себя с тем, что вечер удался. Почему все приехали к ней в дом? Потому что она редактор журнала? Она была «культурной советской женщиной», хорошо известной своей «партийностью», своей суровой верой в партию. Неужели пришли потому, что мужчины считают ее привлекательной? «Возле меня никогда еще не было такой суеты, — подумала она.

— Хорошо, что я надела свое льняное летнее платье, оно так оттеняет мой загар». И конечно, гостей привлекала власть ее мужа. Все писатели были этим очарованы.

— Значит, вот она — товарищ редактор журнала «Советская женщина», — раздался насмешливый голос позади нее.

— Вы меня напугали, подобравшись так исподтишка, — засмеялась она, повернувшись в гамаке, чтобы посмотреть, кто это над ней подшутил.

— А кто бы устоял против такого искушения? — ответил он.

— Вам следует относиться к товарищу редактору с уважением, достойным советского человека! Кто вы такой? — спросила она, поднимаясь; от шампанского немного кружилась голова.

— Меня не приглашали, — признался мужчина, — но я все равно пришел. Услышал о ваших приемах. Все здесь — или почти все.

— Вы имеете в виду, что я всегда забывала вас пригласить?

— Именно, но меня трудно заполучить.

— А вы не производите впечатления скромного человека. Или слишком несговорчивого. — Она была рада, что надушилась «Коти». — Тогда почему вы пришли?

— Даю вам три попытки.

— Вы горный инженер из Сталино?

— Не угадали.

— Вы летчик, один из сталинских соколов?

— Не угадали, последняя попытка.

— Вы важный аппаратчик из Томска?

— Я сейчас не выдержу, — прошептал он.

— Тогда ладно, — сдалась Сашенька. — Вы Беня Гольден, писатель. Мой грешный дядя Гидеон сказал, что пригласил вас. А вам известно, что мне нравятся ваши испанские рассказы?

— Премного благодарен, — сказал он по-английски с американским акцентом. — Мне всегда хотелось писать для «Советской женщины». Это моя розовая мечта.

— Вы сейчас смеетесь надо мной, — вздохнула она, отдавая себе отчет в том, что ей нравится беседовать с этим странным мужчиной. — Но нам действительно нужна статья о том, как приготовить детское шоколадное пирожное и советские конфеты — вкусные и полезные лакомства для семей трудящихся. Или, если вас это не вдохновляет, может быть, тысячу слов о духах «Красная Москва», которые выпускает парфюмерный трест товарища Полины Молотовой? Сейчас не смейтесь — я серьезно.

— Да я бы и не посмел! Никто бы в наши дни не стал смеяться не подумав, особенно когда дело касается духов товарища Полины, которые, как известно каждой советской женщине, — настоящий переворот в парфюмерном деле.

— Обычно вы пишете о войне, — заметила Сашенька. — Как вам кажется, сможет Беня Гольден справиться с по-настоящему серьезным заданием?

— Ваши задания по-настоящему серьезны, товарищ редактор, — ответил Беня Гольден. — Я верю, вы не станете смеяться над бедным писакой.

— Ну да! Бедным писакой! Ваши рассказы расходятся неплохими тиражами.

Повисло молчание.

— Мне прикажете стоять при всем честном народе, — спросил Беня, меняя тему разговора, — или разрешите присесть рядом с вами?

— Разумеется. — Сашенька подвинулась в гамаке.

Беня был одет в белый костюм с очень широкими брюками клеш и пристально смотрел на нее желтыми зрачками своих голубых глаз из-под нависших бровей.

Он уже начинал лысеть. В неярком розовом свете она видела его длинные, как у девушки, ресницы, и ей было известно, что по происхождению он еврей из Галиции, которая сейчас являлась территорией Польши. Сашенька вспомнила: мать говорила, что галичане наглее, чем литовцы, — вероятно, Ариадна знала это по собственному опыту. «Не уверена, что он мне нравится, — внезапно подумала она, — есть в нем какая-то нагловатость».

Она ощутила скованность в движениях, когда усаживалась назад в гамак, чувствуя, что ее раздражает то, как он к ней подкрался. Он посягнул на ее уединение, от его близости у нее все внутри дрожало.

— У меня есть идея для статьи, — сказал Беня. — Как вам?

«Благотворное, но и развращающее влияние духов «Красная Москва» и чулок Мосшвейпрома на ударниц и стахановок угольных шахт Донбасса в ходе выполнения Второй пятилетки».

Он засмеялся, и Сашенька подумала, что он, наверное, пьян, если говорит такие нелепые и опасные вещи.

— Мне не очень нравится эта идея, — рассудительно заметила она. Встала, качнув гамак.

— Сейчас вы ведете себя как важная советская матрона. — Он закурил.

— В своем доме я буду вести себя, как хочу. Это была мещанская шутка, совсем не наша. Думаю, вам лучше всего уйти.

Она бросилась к дому, прямо дрожа от ярости. На мгновение она расслабилась, его слава и его присутствие в ее доме вскружили ей голову, но верность партии отрезвила ее. Этот кривляющийся наглец приехал сюда случайно или его подослали, чтобы погубить ее вместе с семьей? Неужели он не знает, кто ее муж? Беспокойство о зыбком счастье еще больше растревожило ее.