Элси выходит замуж - Марта Финли

— О! Вот почему он так хорошо выздоравливает, А я боялась, что он пал духом, ведь лежать в госпитале — занятие малоприятное.

— Сестрица Элси, как это дядя Ричи пал духом? В нем что, прострелили дырку, через которую выпал дух? — спросила Розочка, широко раскрыв глаза. — А доктора могут зашить это место, чтобы он совсем не пал? — озаботилась девочка. — А бедного дядю Уола убили, — всхлипнула она, — и дядю Арта тоже. Папа! Когда кончится эта гадкая война? Я не хочу, чтобы все мои дяди умерли.

— Мы попросим Бога позаботиться о дяде Ричарде, доченька, — сказала Роза, целуя плачущую Розочку, — ты ведь знаешь, что Господь милосерден, и Он все может.

Как-то джентльмены уехали в город, оставив жен и детей дома. Вернулись они очень взволнованные.

— Что случилось? — спросили Элси и Роза в один голос.

— Линкольн издал Прокламацию об освобождении рабов.

На мгновение установилась тишина, а затем Роза сказала:

— Если этот указ положит конец войне, то я — за освобождение.

— И я, — сказала Элси.

— Мы, между прочим, теряем немалую часть дохода, — сказал мистер Динсмор. — Например, ты, Элси, — несколько сотен тысяч.

— Все вместе мы проживем. И даже не обеднеем. Только у меня одной хватит денег, чтобы содержать всех. Будь я уверена, что решение президента осчастливит моих бедных людей, я бы искренне радовалась. Но я очень боюсь, что оно принесет им только новые напасти. Боже мой, что с ними? Как они живут? Мы ведь уже больше двух лет не получали никаких известий из Вайемида.

— Скорее всего, Вайемид, Оакс, Йон и Розлэнд разрушены, — сказал мистер Динсмор, беспокойно вышагивая по комнате.

— Будем надеяться на лучшее, — бодро провозгласил мистер Травилла. — Землю ведь у нас не отобрали, а негры будут работать за плату. Возможно, дома и другие постройки уцелели. А если нет, то мы их рано или поздно восстановим.

— Может быть, теперь война закончится? — спросила Элси.

— Нет, — ответил ей отец, — война будет идти еще долго. А нам, доченька, остается только терпеливо ждать и молиться.

— Мы теперь бедняки, папа? — встревоженно спросил юный Хорас.

— Нет, сынок. Твоя сестра очень богата. Впрочем, у каждого из нас сохранились высокие доходы.

— Мне доставила удовольствие радость дядюшки Джо, когда он услышал о Прокламации, — сказал с улыбкой мистер Травилла, обращаясь к Элси.

— Ты рассказал ему? — спросила Элси с живым интересом.

— Да, и он пришел в неописуемый восторг. «Ох, господин! Я никогда не думал, что доживу до такого великого дня! Я даже не надеялся, что свободу обретут наши дети».

А потом Джо заплакал: «Но, сэр, мы молились об этом. Мы взывали к доброму Господу, как дети Израиля, бывшие в доме рабства. Тысячи и тысячи рабов день и ночь взывали. Господь услышал нас, и вот пришел ответ. Слава Тебе, Господи! Вовеки благословенно Твое святое имя!»

«И как же ты распорядишься своей свободой, дядюшка Джо?» — спросил я, на что он испуганно ответил: «Господин, вы же не собираетесь нас прогнать? Мы с Хлоей любим и вас, и мисс Элси, и деток, и мы слишком старые, чтобы начинать все сначала».

— Что ж, дорогой, надеюсь, ты заверил его, что бояться ему нечего?

— Конечно. Я ему сказал: «Джо, не пугайся, свобода — так свобода! Ты свободен уйти и свободен остаться. И до тех пор, пока вы с Хлоей будете с нами или хотя бы недалеко от нас, мы о вас позаботимся». Дядюшка Джо опять пришел в восторг — теперь уже от того, что у него такая большая свобода, и еще много раз сообщил, как он всех нас любит. И что никогда не забудет, как мы воссоединили его семью. Короче говоря, он счастлив и доволен.

— Да, мне кажется им у нас очень хорошо. Наверное, он воспринял свободу как бесценный дар только из-за горьких воспоминаний о страданиях молодости.

А часа через полтора, когда Элси зашла в детскую, она обнаружила там тетушку Хлою, которая сидела у колыбели Виолетты и рыдала совершенно беззвучно (ребенок спал), но так горько, словно она разом потеряла всех, кого любила.

— Няня, дорогая, что случилось? — перепугалась Элси, подходя к служанке и нежно обнимая ее за плечи.

Хлоя опустилась на колени, взяла обеими руками руку госпожи и покрыла ее слезами и поцелуями. Крупное тело негритянки колыхалось от тихих рыданий.

— Няня, няня, да что с тобой? — не на шутку встревожилась Элси. Она подумала о чем угодно, но только не о том, что тетушка Хлоя огорчилась из-за последнего президентского указа.

— Я не хочу свободы, — сказала наконец старая служанка, всхлипывая. — Мне нравится принадлежать тебе, дорогая госпожа. Мой муж поет, танцует и прославляет президента и Господа, потому что он теперь, видите ли, свободен. И что он будет делать со своей свободой? А твоя старая няня не хочет никакой свободы. Я не могу уехать, покинуть тебя, дорогая, мое благословенное дитя! Деточка моя, я заботилась о тебе с самого твоего рождения. Не прогоняй меня!

Элси поняла, что ничего страшного не случилось, и ей стало смешно:

— Няня, дорогая, тебя никто не прогоняет. Мы никогда с тобой не расстанемся, если только ты сама не захочешь, — ласково сказала Элси. — Вставай, не надо плакать. Разлука с тобой разобьет и мое сердце. Что мы — и я, и дети — будем делать без нашей старой нянечки?

— Благослови тебя Бог, миленькая. Ты всегда так добра к старой няне, — от ласковых речей Элси слезы у Хлои высохли, она перестала всхлипывать и медленно поднялась с колен. — Храни тебя Господь! И тебя, и твоего мужа, и всех ребятишек. Свобода! Ишь, чего выдумали! Мисс Элси, позволь няне крепко тебя обнять, как много раз обнимала, когда ты была маленькой.

— И много раз, когда я выросла, — сказала Элси, глядя в заплаканные глаза верной служанки и улыбаясь ей. И первая обняла свою любимую нянечку.

Глава 26

В трех милях от Андерсонвилля, посреди густого соснового бора было расчищено пространство площадью около тридцати акров. Его окружала двойная бревенчатая ограда трехметровой высоты. Еще почти на метр толстые бревна ограждения уходили в землю. По углам ограды, жерлами внутрь, стояли пушки, а через каждые шесть метров, вплотную к ограждению, располагались сторожевые вышки, к которым снаружи были приставлены лестницы. По малейшему поводу бдительные охранники, вооруженные мушкетами, открывали огонь по военнопленным. А пленных в лагере Андерсонвилль было тысяч двадцать пять — тридцать.

Вдоль внутренней стороны ограждения, в двух метрах от него, была натянута веревка — линия смерти, и в пленника, который случайно или умышленно коснулся веревки или позволил любой части тела оказаться над или под ней, стреляли без предупреждения.

Территория лагеря была со всех сторон открыта палящим лучам солнца. С востока на запад ее пересекал смрадный грязно-зеленый поток, который нес нечистоты из сточных труб Андерсонвилля. Единственный источник воды, пригодной для питья, бил из-под земли около восточной стены, в метре от линии смерти. Он не мог напоить тысячи людей, умиравших от жары и жажды, и около источника всегда царила невообразимая толчея. Нередко люди оказывались за линией смерти и погибали от пуль охранников. Тела убитых, даже если они упали в воду за роковой веревкой, лежали до следующего утра. Но плач и молитвы узников дошли до слуха милосердного Небесного Отца: источник чистой воды вдруг открылся внутри лагеря.

От пуль, голода, жары, жизни под открытым небом или в убогих землянках, а также от малярии (в болоте, образовавшемся по берегам зловонного потока, плодились малярийные комары) заключенные ежедневно гибли сотнями. Каждое утро на территорию лагеря въезжала большая повозка, запряженная четырьмя мулами, и к ней сносили лежащие повсюду трупы. Нагрузив тела на повозку, словно дрова, их вывозили и сваливали в заранее заготовленную яму, которую засыпали землей.

Повсюду лежали умирающие. Люди испускали дух, и не было у них ни дома, ни подушки под головой, ни матери, жены, сестры или дочери, которые утешили бы их у входа в смертную долину и оплакали, провожая в последний путь.