Билет на солнце, или Сказка о потерянном времени - Диана Морьентес

Такое ощущение, что она писала песни, зная, что будет в ее жизни несколько лет спустя. Максим с трепетом сел на противоположную рельсу лицом к лицу с женой и уточнил:

— И куда мы попадем, как все самоубийцы — в ад?

— Макс, нет жизни после смерти, — прошептала она.

— То есть, мы просто исчезнем? — переспросил он, убрав от лица взлохмаченные ветром волосы.

— Я выбрала, — ответила она.

Максима как будто резали скальпелем без наркоза. Он видел, как ей плохо, и понимал, что вряд ли сможет помочь. Он старше, он должен взять ситуацию под свой контроль, он должен придумать, что делать… Он может просто выволочь ее отсюда за шкирку, но интуитивно этот вариант кажется самым плохим.

— Давай, сейчас мы уйдем отсюда, — предложил он терпеливо, — поедем домой, где никого нет… или наоборот, в кафе, где люди, чтобы тебе не было одиноко… Куда захочешь! — он сделал неуверенный вдох, словно забыл, как дышать. — Мы с тобой поговорим… Ты расскажешь мне, что чувствуешь… Может быть, ты ошибаешься, и все не так плохо…

— Макс, у меня тоже есть тайна, — произнесла она внезапно. И пояснила, опустив голову: — Братик, который умер в день моего рождения. Я сама это сделала. Из ревности.

О чем она, Макс понял в ту же секунду — и отложил эту мысль в сторону.

— Хочешь убить еще и меня?! — уточнил он с жестокой откровенностью.

Но оказалось, Наташе больше нечем чувствовать боль даже от слов.

— Когда я умру, мне будет все равно, — не поддавалась.

— А меня не жалко? Мы оба на рельсах.

Она подняла на него стеклянные глаза.

— Иди домой.

Это был последний недостающий кирпичик в общей картине ее истории, которую Макс по крупицам собирал всю их совместную жизнь. Все встало на свои места. Ее ночные кошмары. Когда-то непонятная фраза Евгении: «Я ей все простила». Все стало ясно. И от этого — еще тяжелее на сердце… Она считает, что не заслуживает жить.

— Ты же была ребенком. Ты слишком строго себя судишь, — прошептал Макс. Язык с трудом поворачивался, чтобы сказать такое, ведь он сам отец…

Летом поезда ходят чаще. А точнее, очень часто: это же Сочи, летняя столица России. И хотя здесь два пути, и есть шанс, что поезд пройдет по соседним рельсам, но все равно каждая минута в геометрической прогрессии увеличивает шансы повстречаться с поездом. А Максу, как назло, не приходят в голову слова, чтобы успокоить свою девушку. А не приходят, наверно, потому, что она и так уже спокойна. Слишком.

Я же замечу, если рядом будет поезд? Я увижу, услышу, почувствую… Успею. Аккуратно по шпале подполз на коленках к Наташе поближе — настолько близко, что даже смог нежно-нежно обхватить трясущимися ладонями ее щечки.

— Что тебе нужно, чтобы жить? — спросил он вполголоса. — Я все для тебя сделаю, все, что ты сейчас попросишь, клянусь! И честное слово, у меня уже не осталось ни одной тайны от тебя! — страшно было смотреть в ее прозрачные глаза, которые под влиянием каких-то эмоций меняют цвет на холодный зеленый. Он всегда думал — когда она влюблена.

— Его оставили ненадолго одного, пока он спал в кроватке, — продолжала Наташа терпеливо и не ему вовсе. — У меня был день рождения, а об этом никто даже не вспомнил, потому что накануне Лешка ходить начал. Его в честь папы назвали. С самого начала, с тех пор, как мама ходила с животом, его уже любили больше, чем меня… Теперь я знаю, почему… Он проснулся, когда я накрыла его маминой подушкой, а я держала подушку, крепко прижимала, пока он не перестал трепыхаться…

Все холодело у Макса внутри; так бывает, когда пьешь ледяную воду и чувствуешь, как замерзает в груди, как сводит мышцы сосудов, а сейчас — еще и паралич всего, что есть в теле. Как будто душу заковали в лед. А спину жестоко жжет солнце. Уже вечер, откуда такая разница температур? Он, застыв неподвижно, смотрел жене в глаза, не понимая, шутка это или нет. Не желал верить, что такими вещами не шутят.

— А мы стояли друг напротив друга, два метра между нами. Целились винтовками друг другу в лоб вот так, — Макс изобразил винтовку руками и «прицелился» мимо Наташи. На мгновение только прикусил нижнюю губу. — Он сказал: «Если не выстрелишь ты — выстрелю я. Считаю до трех…»

Она заметно поняла больше, чем он смог произнести. Оценила его смелость. Оценила его силу воли — что сказал об этом, и что голос почти не дрогнул: голос подчинился его воле, ведь сейчас нельзя быть слабым.

— Ты сделал правильный выбор, — прошептала она.

— У него крыша поехала — он видел своими глазами, как человека на части гранатой разорвало. Сошел с ума, начал винтовкой по своим целиться. Ему психологическая помощь нужна была, а не надгробие. Спуская курок, я смотрел ему в глаза. Только выстрелив, понял, что можно было поступить иначе. Хотелось жить.

Она вдруг вскочила на ноги и пошла прочь прямо по рельсам. Максим едва не успел ухватить ее за краешек одежды: подвело то, что он стоит на коленях. Только встал и сделал шаг вслед за ней — и зажмурился от боли, упустив из внимания и Наташу, и собственные мысли. Что-то горячее и острое с такой силой проткнуло его тело, что не в силах устоять на ногах, снова опустился на землю. Нет, не все тело, а только ногу — Макс это понял в следующую секунду, когда почувствовал в стопе ощущения в сотню раз сильнее. Его так резко кинуло в жар, что закружилась голова, и из глаз хлынули слезы. Взглянул на босую ступню… С воплем вытащил из стопы кусок разбитой бутылки.

Наташа приостановилась на его крик и оглянулась. Макс по ее взгляду понял — она не будет его ждать… Убедившись, что он приходит в себя, и обдумав что-то, метнулась прочь уже быстрее — худенькая фигурка с волосами до пояса, освещенная оранжевым солнцем в закате.

— Наташа, стой! — орал он, пытаясь встать. ѓ- Ты теперь Женькина единственная дочка, у нее больше нет детей, кроме тебя! Она тебя простила, она сама мне это говорила, только я не знал тогда, о чем речь…

Она отдалялась с каждым шагом на недосягаемое расстояние. УЖЕ на десяти метрах от него казалась недоступной, хотя объясняла попутно кому-то:

— Все, во что я верила всю свою сознательную жизнь, оказалось вымыслом. Все, что я считала реальностью — всего лишь придуманный вами мир. Вы обманывали меня столько времени: два самых близких мне человека, ты и мама! Я не хочу больше жить в фальшивом мире, а другого мира нет!!!

— Остановись! — кричал Максим, хромая за ней и жмурясь от боли. — Да постой же! Видишь, я ногу порвал!

Наташа в ответ на это добавила скорости. Сложно бежать по шпалам, учитывая каблуки, но Наташа очень старалась. Размазывала слезы и тушь по лицу и отдалялась, не оглядываясь.

Он ковылял за ней, пытаясь уговорить, давить на жалость и успокоить одновременно. Уже перешли с моста на железнодорожную насыпь, скоро рельсовые пути сойдутся в один, и тогда не будет даже шанса, что поезд пройдет по соседней дорожке… Расстояние между ними увеличивается на полтора метра в секунду — это слишком много! Макс не мог себе позволить такой роскоши. Понял — если захочет, догонит. Он мужчина, а значит, быстрее.

Кто-то грубо схватил ее одной рукой и потащил в сторону, цепляя ее об рельсы и камни и не давая возможности сделать свой собственный шаг.

— Ты мне ноги переломаешь! — вопила она от боли.

— Переломаю, если понадобится!

Он прохромал несколько метров, волоча ее за собой, и, едва добравшись до плотных, как изгородь, кустов, рухнул на пыльную траву, повелительно уронив рядом и Наташу. А чтобы она не сбежала, яростно сжал ее запястья. Изо всех сил пытался глубже дышать, чтобы хоть как-то перенести боль в ноге, но каждый вдох и каждый выдох были лишь катализаторами этих ощущений. Максим жмурился от боли, но все, что мог — сделать больно еще и Наташе.

— Посмотри! — ткнул он ей в лицо ее же кулачок. — Посмотри! Вот в этой маленькой ладошке вся твоя жизнь! Все, что ты успела сделать, и все, что еще сделаешь. В этом кулачке твое счастье и мое тоже!

— Макс, я не могу так больше… Я хочу, чтобы все закончилось… — оправдывалась она.

— Чего ты не можешь? — уточнил мужчина. — Тебе трудно жить? Давай сделаем так, чтобы было легко! Скажи мне, что тебе нужно?

— Милый, у меня запястья занемели! — робко взывала она к его природной заботливости.

— Терпи, — огрызнулся он. — Я не могу рисковать твоей жизнью.

— Отпусти, я не убегу, — обещала Наташа на полном серьезе. — Мне больно! Пожалуйста!

А Максу было уже все равно. Чувство опасности постепенно уступало место обычной злобе и раздраженности.

— Ты убегала от меня полкилометра! И тебе было наплевать, что я не хочу тебя потерять, и что я разбил ногу! Тебе все равно, что я буду чувствовать! Всегда было все равно!!!

Он о чем-то конкретном говорил, Наташа это поняла, и осознала, что он прав… Это были обиды, не имеющие отношения к сегодняшнему дню или к раненой ноге. Словно чаша терпения переполнилась, и вся его боль хлынула на Наташу — в одной фразе, настоящей. Наташа беззвучно заревела — вот и ему всю жизнь причиняет страдания… Ему — человеку, любимому с двенадцати лет… Пусть держит как угодно грубо — заслужила. Пыталась смириться и не обращать внимания на побледневшие и ноющие кисти рук. Но если бы хоть поза была удобная! Коленкам было жестко на корнях куста, вырвавшихся из холодной и, казалось, влажной почвы, а особо вредные травинки раздражали кожу до чесотки. Мысли о самоубийстве уже просто не вместились бы в Наташину голову — там было тесно из-за физического дискомфорта. Впрочем, и неудобство меркло перед нахлынувшими воспоминаниями.