В двух шагах от войны - Фролов Вадим Григорьевич

Он попрощался и ушел. Вся семья и две собаки были уже на ботике. И Людмила Сергеевна осталась одна со своими отчаянными и любимыми мальчишками, а Баландин ушел, и в первый раз она не знала, что делать.

…Вернувшись с работы, ребята заметили на столе обрывок бумаги. Антон взял его. Это была записка от Васьки. Антон прочел ее сначала про себя, а потом вслух:

— «Это не я. Это Шкерт, а его Морошка подучил. Он еще похвалялся, что энтим начальничкам таку штуку покажет. А я не тюремная морда. Мне батя письмо прислал. Его на фронт взяли. Писал это Баланда».

Так он и подписался: Баланда. А в самом конце была приписка: «А вы, сволочи, не разобрались».

Все повернулись к Шкерту. Он побледнел и облизал пересохшие губы.

— Брешет Баланда, — сказал он осипшим голосом, — доказать надо.

Ребята молчали, и в их молчании было что-то такое, что Шкерт понял: нет, бить его не будут, будет похуже.

И в эту минуту в палатку вбежала Людмила Сергеевна. За ней вошел Колька.

— Баландин ушел! — сказала она, еле переводя дыхание.

— Куда ушел? — ошеломленно спросил Антон.

— Не знаю.

— Туда, — сказал Карбас, показав на север.

— Не подохнет, а ежели и подохнет…

Антон молча сунул ему под нос Васькину записку. Колька прочел, охнул и сел на койку.

— Может, врет? — спросил он робко.

— Так не врут, — сказал Антон.

— Что происходит? — спросила Людмила Сергеевна.

Антон протянул ей записку, она прочла и тоже села на койку. Потом сказала жалобно:

— Что вы наделали? Что вы наделали, глупые вы мои дети?

Ну, что было говорить? Мерзко было у всех на душе. Ребята молчали и опять смотрели на Шкерта. А он повторил хрипло и нагло:

— Врет Баланда.

— Не врет! — вдруг тихо, но с силой сказал Морошкин, который до сих пор прятался где-то в углу. — Не врет!.. Не могу я больше. — Он вывалил из мешка гагачий пух. — И у него смотрите…

Мешок Шкерта был набит гагачим пухом.

— Куда песцов дел? — спросил Антон.

— Ищите, — сказал Шкерт и сплюнул.

— Ну и подлюга! — сказал Славка, сжимая кулаки.

Людмила Сергеевна немного пришла в себя.

— Корабельников, отведи этих, — она кивнула на Морошкина и Шкерта, и запри их — одного в сарае Прилучного, другого в бане. Когда придет «Альбатрос», он заберет их. А Василия надо искать.

Прилучный поставил свой бот на якоре в маленькой, почти закрытой от моря губовине.

На корме, свернувшись пушистыми клубками, дремали собаки. Спали в каютке Марья и младшие, спала Ольга. Он не стал их будить. Кликнул Ивана, набивавшего на корме патроны, отвязал ялик, и они, взяв ружьишки, пошли пострелять кайры на корм собакам, а если какая более серьезная птица попадется — гусь, скажем, — то и себе.

Пока не вышли из губовины, Иван-младший греб лениво, с развальцей, посвистывая.

— Ишь, рассвистался, — хмуро сказал отец, — гляди, беды не насвисти.

Как всякий потомственный помор, он не то чтобы очень уж верил, а скорее уважал приметы и поверья. А свистать в море не гоже: море серьеза требует. Не для прогулок оно, море студеное, для работы. Иван усмехнулся, но свистеть перестал. А уж когда совсем из бухты вышли и загулял сильный накат, налег на весла по-настоящему, даже зубы стиснул.

— Мысок обогнем, возьми мористее, — сказал Прилучный, — там под берегом волна сильно бьет.

— Знаем, — отозвался Иван.

— Много больно знашь, — проворчал отец.

Иван опять усмехнулся, но ничего не сказал, подумал только: «С чего бы, однако, разворчался батя-то? Наверно, за песцов тех переживает». Не спросил. Привычки не было спрашивать. Надо — сам скажет.

— К Шелудивому базару пойдем, — сказал Прилучный, когда они обогнули мыс.

Иван кивнул молча, чуть обидевшись. Базар-то по-настоящему назывался Черным — такой угольной черноты были его скалы. Шелудивым прозвал его отец в его, Ванькину, честь. Два года назад убил там Иван-младший своего первого песца, когда тот подкрадывался к зазевавшейся моевке.

Песец был страшным как смертный грех, облезший, покрытый мерзкими лишаями, шелудивый. Отец взял его тогда за хвост, раскрутил над головой и запустил далеко в море, сказав, что такого и собакам-то на корм давать опасно. А косатка сожрет да помрет — туда ей и дорога. С тех пор он, как захочет сына поддеть, всегда про этого песца вспоминает, хотя после того первого много было у Ивана красивых песцов.

— Ныне зимой песца много будет, — сказал Прилучный задумчиво, пеструшиный год пошел. Полно пеструшек-то.

— Ага, — сказал Иван, — у нас даже под полом скребутся, как мыши.

— Они и есть мыши, тундровые. По-ученому их леммингами зовут. Первейший корм для песца.

— А с чего их один год полным-полно, а другой — нету?

— До этого ученые люди еще не додумались. Ненцы говорят, когда пеструшек мало — значит, это на них, на ненцев-то, злой дух разгневался. Не угодили ему, значит. А по правде, так леший его знает почему…

— Пойду я на флот, отец, — сказал Иван, когда они уже подходили к базару, — пошто не пускаешь?

— Кто тебя возьмет, недомерка? — сердито спросил Прилучный.

— Арся архангельский сказывал, что на Соловецких островах Школу Юнг открывают. С пятнадцати лет берут.

— А песца кто добывать будет? — зло крикнул старший. — Меня вот на фронт не берут. Ты тут, говорят, нужон — золото пуховое для страны добывать. А ты, сопляк, туда же! Кому ты там нужон? Много ли силы наши два штыка прибавят? А тут мы большую пользу даем. Считай, десятка два песцов вот и пушка.

— А ты бы снайпером мог, — сказал Ваня, — да и я тож…

— «Снайпером», «снайпером», — с горечью повторил отец, — да я бы… он стукнул кулаком по банке[41] и замолчал. И до самого птичьего базара они не сказали ни слова. Птиц на базаре было немного, лодку сильно качало, целиться было неудобно, но все же за часок Прилучный с сыном настреляли десятка четыре кайр и моевок. И так же молча отправились обратно к боту, где их ждала семья…

Васька Баландин выбрался на верхушку незнакомой скалы. С малокалиберкой наперевес, с холщовым мешком за плечами, в котором болтался кусок хлеба да подстреленная по дороге кайра, он осторожно пробирался между камнями. Он шел в Матшар. «Там, — думал он, — прибьюсь к какому-нибудь пароходу — и в Архангельск, а оттуда на фронт. К этим не вернусь».

Он уже порядком устал и присел на камень у самого края обрыва. Заглянув вниз, он увидел ботик Прилучного. Он положил винтовку рядом с камнем и сложил руки рупором у рта. Но не крикнул. Зачем ему сейчас Прилучный? Тоже, поди, вором считает.

Васька глядел на море, по которому ходила некрупная ленивая зыбь, и думал. О том, как доберется до Матшара, о том, что зря он написал ту записку… И вдруг его рассеянный взгляд на чем-то словно споткнулся. Он присмотрелся и вначале увидел только полоску пенистой ряби, которая бойко бежала по воде примерно в километре от берега прямо на траверзе входа в бухту. А через несколько секунд он увидел перископ подводной лодки. Он все выше и выше поднимался из воды, и вскоре показалась рубка, а затем и вся лодка — черная, хищная фашистская лодка. Она еще немного двигалась вперед, а затем за ее кормой вода словно закипела: лодка дала задний ход, а потом вдруг, будто раздумывая, совсем остановилась, покачиваясь на зыби. Васька замер. Чего надо ей здесь, этой стерве?

Он увидел, как открылся люк и на площадку у рубки спустились трое. Один из них внимательно оглядел в бинокль берега, скалы и вход в бухту. Потом показал рукой в глубину губовины. Васька сглотнул горькую слюну: бот заметили, сволочи! Он заметался на своей скале. Кричать? Не докричишься. Он все-таки крикнул пару раз, но никто не отозвался, а собаки по-прежнему спали на корме. Бежать? Ку-у-да? А на подлодке поднялась какая-то возня, и вскоре с нее была спущена надувная лодка. В нее сели трое — двое на веслах, один на носу, и все с автоматами.

Что было дальше, Васька запомнил как дурной и страшный сон. Лодка подошла совсем близко к ботику, и первыми всполошились собаки. Они бешено рычали и лаяли. Автоматная очередь, и один пес упал без звука, другой, дико визжа, свалился в воду и сразу пошел ко дну. Потом выскочила из каютки Марья, за ней Ольга… «Мужиков нету», — успел подумать Васька… Еще одна автоматная очередь и… он завыл и закрыл глаза. Когда он опять открыл их, надувная лодка медленно тащила бот на буксире в море. Остался ли кто живой на ботике, Васька не знал, даже не думал об этом. Он, жутко ощерясь, перезаряжал свою малокалиберку и стрелял, стрелял, не понимая, что это бесполезно: его стрельбы немцы даже не заметили. Они вывели бот из бухты, отцепили буксир и переправились на палубу подлодки. Потом почти в упор тремя выстрелами из пушки расстреляли и деревянное суденышко. Оно сразу пошло ко дну. Фашисты забрались в рубку, быстро задраили люк, и лодка ушла.