Маунтолив - Лоренс Даррел

«Ты слишком-то не залеживайся, — сказал он. — Дарли будет сердиться».

«Дарли! Пф! Он этой ночью опять отправился куда-то с Жюстин. — Она села и принялась намыливать руки и грудь, вдыхая изысканную негу мыльной пены, как вдыхают букеты тонких вин. Имя соперницы она произнесла с гримасой отвращения, злой и боязливой в то же время, настолько не вязавшейся с ней, настоящей, что Персуорден не мог не удивиться. — Такие люди — эти Хознани, — сказала она презрительно. — А Дарли, он верит им, бедняжка, ей верит. Она его просто использует. Он слишком хороший, слишком наивный».

«Использует его?»

Она включила душ, выпустив на волю добрых демонов пара, и кивнула, подняв к нему сморщенное — под жгучими струйками воды — лицо.

«Уж о них-то я знаю все».

«Что ты знаешь?»

Он ощутил внутри какой-то странный зуд, столь явный и властный, что даже и назвать-то его по имени непонятно было как. Она вот-вот перевернет весь мир его, как опрокидывают ненароком чернильницу или аквариум с золотыми рыбками. Улыбаясь влюбленно, стоя в облаке пара, как ангел, сошедший с небес, на картине эпохи барокко.

«Что ты знаешь?» — повторил он.

Мелисса разглядывала в карманном зеркальце трещинку в зубе, тело мокрое, все покрыто капельками влаги.

«Сейчас расскажу. Я была одно время на содержании у одного очень важного человека, у Коэна, очень важный человек и очень богатый. — Было в этом ее хвастовстве нечто трогательное. — Он работал с Нессимом Хознани и кое-что мне рассказывал. А еще он говорил во сне. Он уже умер. Я думаю, его отравили, он слишком много знал. Он помогал переправлять оружие на Ближний Восток, в Палестину, для Нессима Хознани. Очень большие партии. Он говорил: „Pour faire sauter les Anglais!“ [75] — Она вытолкнула эти слова с интонацией мстительной, а потом, чуть подумав, добавила: — Он делал так. — Было нечто гротескное в том, как она изобразила повадку Коэна собирать в щепоть пальцы, целовать их и махать ими в воздухе. — «Tout а toi, John Bull!»» [76] — Лицо ее сморщилось, исказилось, пародируя злобу мертвого еврея.

«Одевайся», — сказал Персуорден шепотом.

Он ушел в другую комнату и некоторое время стоял, тупо глядя в голую стену над книжной полкой. Было такое ощущение, словно весь этот Город обрушился вдруг ему на голову.

«Вот почему я не люблю Хознани, — крикнула из ванной Мелисса другим совершенно, как у базарной торговки, бесстыжим — на взвизге — голосом. — Они не любят англичан, а делают вид, что любят».

«Одевайся, — выкрикнул он резко, так, будто разговаривал с лошадью. — И давай убирайся отсюда».

Запнувшись вдруг, она вытерлась и на цыпочках вышла из ванной, сказав:

«Я сейчас, мигом».

Персуорден стоял совершенно неподвижно, глядя в стену — сосредоточенно, не видя ничего вокруг. Он будто с другой планеты упал. Стоял как статуя из тяжелого металла. Одеваясь, Мелисса бросала в его сторону быстрые взгляды.

«А что случилось?» — спросила она.

Он не ответил. Он думал яростно.

Когда она оделась, он взял ее под руку и молча вывел вниз по лестнице и на улицу. Небо светлело. Еще горели фонари, и от них еще падали тени. Время от времени она взглядывала ему в лицо, но лицо его было бесстрастно. Они шли прочь от очередного фонаря, тени становились длиннее и тоньше и размазывались понемногу, пока не возникали снова, от иного уже источника света. Персуорден шел медленно, расслабленной, усталой походкой и все еще держал ее под руку. В каждой из длинных, прыгающих под ногами теней он видел теперь совершенно отчетливо силуэт поверженного Маскелина.

На углу, не выходя на площадь, он остановился и с тем же отсутствующим выражением на лице сказал:

«Tiens! Совсем забыл. Вот тысяча, которую я тебе обещал».

Он поцеловал ее в щеку и повернул назад, к отелю, больше не сказав ни слова.

9

Маунтолив был в отъезде, в официальном турне по хлопкоочистительным фабрикам Дельты, когда ему сообщили эту новость, — позвонил Телфорд. Поначалу он просто не поверил своим ушам. Тон у Телфорда был фатоватый, впрочем, телефон плюс плохо подогнанные мосты, да и сама по себе смерть в рутинной работе Телфорда была событием не слишком частым. К тому же смерть врага! Он с явным трудом удерживал голос на мрачной, скорбной, сочувственной ноте, и некий призвук ликования мешал. Говорил он как участковый коронер.

«Я подумал, вам бы следовало знать, сэр, и взял на себя смелость оторвать вас от дел. Нимрод-паша позвонил мне среди ночи, и я сам туда съездил. Прокуратура все уже опечатала, доктор Бальтазар тоже там был. Я поогляделся там немного, покуда он выписывал свидетельство о смерти. Мне разрешили взять личные записи, принадлежавшие… покойному. Ничего особо интересного. Рукопись романа. Все произошло совершенно внезапно. Он очень много пил накануне — боюсь, что и не только накануне. Н-да».

«Но… — среагировал наконец Маунтолив еле слышно, недоверие и ярость перемешались в нем, как вода и масло. — Какого черта… — В коленях у него родилась вдруг страшная слабость. Он придвинул стул, сел и раздраженно выкрикнул в трубку: — Да, да, Телфорд, продолжайте. Все, что вы знаете».

Телфорд прочистил горло, уверившись, что его новость действительно вызывает интерес, и попытался выстроить из привычного хаоса некий порядок.

«Значит, так, сэр. Мы проследили весь его вчерашний день. Он явился сюда очень небритый и весь какой-то — Эррол говорит — изможденный; спросил вас. Но вы как раз только что уехали. Секретарша ваша говорит, он сел за ваш стол и что-то написал — довольно долго сидел — и велел передать вам в собственные руки. Он настоял, чтобы она поставила на письме гриф „Секретно“ и запечатала конверт воском. Он сейчас у вас в сейфе. Затем он ушел и отправился… ну, скажем, выпить. Провел весь день в таверне на берегу моря, неподалеку от Монтасы, он часто там бывал. Обыкновенная лачуга у самой кромки прилива — полдюжины бревен и крыша из пальмовых листьев, хозяин — грек. Сидел там целый день, писал и пил. Если верить владельцу, пил он зибиб, и довольно много. Он попросил, чтобы стол ему поставили прямо у воды, на песке. Было ветрено, и хозяин предложил ему перебраться внутрь, там уютнее. Но нет же. Он так и остался сидеть у моря. Ближе к вечеру он съел сэндвич и вернулся на трамвае в Город. Зашел ко мне.

«Так. Что дальше?»

Телфорд поколебался, глотнул воздуха.

«Он зашел в контору. Должен вам сказать, хоть он и был небрит, но настроение у него было очень хорошее. Шутил. А потом попросил у меня таблетку цианида — вы знаете, какого рода. Я не хотел бы объяснять подробней. Эта линия не слишком-то надежна. Вы меня понимаете, сэр».

«Да, да, конечно, — крикнул в трубку Маунтолив. — Ну же, дальше».

Телфорд, все еще заикаясь и мямля, продолжил:

«Он сказал, ему нужно отравить больного пса. Звучало весьма убедительно, я и дал одну. Ею-то он, скорее всего, и воспользовался, согласно заключению доктора Бальтазара. Я надеюсь, вы не думаете, сэр, что я каким-то образом…» Маунтолив ничего не думал, его переполняло возмущение, что сотрудник миссии позволил себе скомпрометировать его поступком столь вопиющим! Стоп, чушь какая. «Не будь дураком», — прошептал он сам себе. Но чувство, будто Персуорден виноват перед ним, не ушло. Черт, как-то все непоследовательно, и вообще порядочные люди так не поступают, — и странно к тому же. На какую-то долю секунды он увидел перед собой лицо Кенилворта. Он встряхнул трубку — слышимость была ни к черту — и заорал:

«Но что, в конце концов, все это значит?»

«Не знаю, — беспомощно отозвался Телфорд. — Непонятно все как-то».

Бледный, Маунтолив обернулся и пробормотал что-то скомканное, извиняясь перед маленькой группой пашей, стоявших рядом с телефоном в мрачноватой заводской пристройке. Немедленно — и самоуничижительно — плеснули руки, как стая взлетающих голубей. Никаких неудобств, никаких претензий. Господин посол занят всегда, и его проблемы не нашего ума дело. Мы можем и подождать.

«Телфорд», — сказал Маунтолив отрывисто и зло.

«Да, сэр».

«Расскажите мне все. Все, что вам известно».

Телфорд прокашлялся и замямлил опять:

«Ну, в общем, на мой взгляд, ничего особенно важного. Последним его видел в живых этот тип, Дарли, он школьный учитель. Вы, наверно, и не знаете его, сэр. Короче говоря, он встретил его по пути назад, в гостиницу. Он пригласил Дарли выпить к себе, и они довольно долго сидели там, разговаривали и пили джин. Покойный не сказал ничего представляющего для нас хоть какой-то интерес и определенно ничего, что могло бы навести на мысль о его дальнейших суицидальных планах. Наоборот, он даже сказал, что собирается уехать с ночным поездом в Газу отдохнуть. Он показывал Дарли гранки своего последнего романа, они, кстати, были упакованы, и адрес надписан, и еще макинтош, набитый всем, что может ему пригодиться в дороге, — пижама там, зубная паста. Почему он передумал? Я не знаю, сэр, но ответ может быть у вас в сейфе. Я потому вам и позвонил».