Падение Тисима-Ретто - Александр Грачёв

Выслушав переводчика, Грибанов усмехнулся. Он сказал не без иронии:

— Когда человек тонет в море вместе с кораблем, он меньше всего заботится о чем бы то ни было, кроме собственной жизни. Все мои документы утонули вместе с личными вещами.

— Скажите господину Чеботину, что нам известно о том, что их пароход торпедирован в океане: об этом нам сообщили русские, которых мы спасли и уже отправили в Токио, в советское посольство. Не скажет ли господин Чеботин, было ли у него и его друзей оружие, когда они сошли на шлюпку во время гибели парохода, и куда девалось это оружие?

Грибанову стало радостно от этого вопроса: японцы разыскивали и не нашли шлюпку лейтенанта Суздальцева и приняли Грибанова и его друзей за военных моряков, обстрелявших подводную лодку.

— Скажите господину японскому офицеру, что в нашей шлюпке ни у кого оружия не было. По-видимому, господин офицер введен в заблуждение какими-то другими, неизвестными нам обстоятельствами насчет оружия в нашей шлюпке.

Подполковник Кувахара, выслушав Грибанова, стал хмурым прежде, чем переводчик перевел ему слова Грибанова, и тем выдал свое знание русского языка. Вообще эта комедия с переводчиком сильно забавляла Грибанова. Оба собеседника отлично владели японским и русским языками и оба искусно притворялись. И главное — оба знали об этом!

Кувахара было нелегко скрывать свое разочарование: он начинал понимать, что не эти русские обстреляли подводную лодку, а, значит, те, кто стрелял, скрылись.

Некоторое время подполковник сидел молча, что-то обдумывая, потом попросил, чтобы „господин Чеботин“ рассказал все, что ему известно о китайцах, которые, по свидетельству русских, отправленных в Токио, были подобраны на море; что сообщили эти китайцы, сколько их было и кто были два японца, находившиеся вместе с китайцами.

Если бы подполковник Кувахара мог догадаться, что сейчас он попал впростак перед русским разведчиком, он бы никогда не простил себе этой оплошности. В самом деле, он открыл противнику то, о чем прежде тот лишь догадывался! Основываясь на ложном убеждении, что „господин Чеботин“ верит в несуществующих русских, якобы уже отправленных в Токио, он прямо сказал об осведомленности японского командования относительно китайцев, подобранных советским пароходом. Далее он сообщил о том, чего не знал Грибанов, — о двух японцах, по-видимому присоединившихся к восставшим. Наконец он разъяснил то обстоятельство, что японское командование обеспокоено судьбой китайцев и двух японцев из соображений сохранения тайны укреплений. А все вместе взятое говорило о том, что японское командование больше всего интересуется вопросом: знают ли русские о существовании укреплений?

— Да, я знаю о том, что пароход подобрал большую группу китайцев, — сказал Грибанов переводчику. — Но сколько их было, откуда они взялись, мне ничего не известно. Кажется, были среди них и два японца, — соврал на всякий случай Грибанов, — но кто они и откуда, я также не знаю, потому что слышал о них на пароходе, но не видел их в лицо.

— По данным наших патрулей, — снова заговорил Кувахара, — а также по показаниям соотечественников господина Чеботина, их пароход потоплен американской подводной лодкой. Видел ли господин Чеботин эту подводную лодку? И сможет ли он подписать акт, составленный японскими властями? Это необходимо для того, чтобы предупредить возможное недоразумение в отношениях между Россией и Японией, так как американские разбойники совершили этот пиратский акт в наших территориальных водах. Чтобы предупредить нежелательный конфликт между нашими странами, мы должны действовать сообща. Поэтому я и прошу подписать акт о том, что советский пароход потоплен американской подводной лодкой.

„Ага, боишься!“ — со злорадством подумал Грибанов. Выслушав очень длинный, но, как всегда, точный перевод, он склонил голову, развел руками, делая вид, что недоумевает.

— Я думаю, — сказал он Хаттори, — что господину японскому офицеру должно быть понятно, как трудно узнать темной ночью подводную лодку, которая к тому же находится на большом расстоянии. Разумеется, я не знаю, чья это была подводная лодка. По этой же причине я не могу подписать и акта. А вдруг это английская, а может быть и немецкая бродячая подводная лодка?

Подполковник Кувахара долго и внимательно смотрел на Грибанова. В темных проницательных глазах его советский разведчик видел скрытую и напряженную работу мысли и вместе с тем закипающую злость. Решительно положив руки на стол, он взял карандаш и быстро заговорил, постукивая карандашом по столу.

— Переведите господину Чеботину, что я недоволен ни одним из его ответов. Я прошу его подумать об этом. Объясните ему, что такие нелояльные ответы приведут только к тому, что он долго не сможет попасть на родину. Во всяком случае до тех пор, пока японское командование не получит достаточно четких и ясных ответов на поставленные мной вопросы. И напомните господину Чеботину, что он и его друзья задержаны на японской территории, а это значит, что японские власти имеют все права обращаться с ними не как со спасенными, а как со шпионами, проникшими с враждебными целями на территорию суверенного государства.

Когда Хаттори перевел это заявление Кувахара, тот встал и решительно стукнул по столу карандашом.

— Я больше не имею вопросов.

Грибанова увели, но не в здание офицерского собрания, а в жандармерию. Там его поместили в одиночном карцере и дверь закрыли на засов.

Следующим вызвали на допрос Воронкова. Журналист забеспокоился, не встретив Грибанова ни по пути, ни в кабинете подполковника Кувахара. Он начинал нервничать.

— Скажите, а куда делся наш товарищ Чеботин? — спросил он переводчика, когда его усадили против Кувахара.

— Это мне неизвестно, — сухо и лаконично ответил Хаттори.

Вопросы Воронкову задавались по сути те же, что и Грибанову, и ответы его были в основном такими же. Отличались они, может быть, лишь тем, что Воронков вел себя более беспокойно, чем Грибанов. А когда подполковник Кувахара пригрозил, что он будет квалифицировать русских как шпионов, „проникших с враждебными целями на территорию суверенного государства“, Воронков не сдержался, с негодованием посмотрел на Кувахара и с горячностью сказал переводчику:

— Переведите этому господину: такого отношения лично я не ожидал. Что бы вы ни делали со мной, я никогда не подпишу акта о том, чего не видел и чего не знаю. Больше я ничего не имею прибавить.

Воронкова увели обратно в здание офицерского собрания, но поместили не в прежнюю комнату, а напротив, через коридорчик, в котором находились два жандарма.