Полное собрание стихотворений - Константин Случевский

Ларчик

[Поэма]

Памяти А.Н. Майкова

I

Лет атак тридцать назад, в год холерный,В мае, в тот трудный и памятный год, —Как совершили мы странный, примерный,Очень не хитрый венгерский поход, —На Петербургской, в невзрачном домишке,Там, где у нас огороды идут,Там, где на улицах строят мальчишкиКрепости, рвы и канавы ведут, —Встав спозаранок, исправно побритый,Занят работой Петр Павлыч Зубков...Серый сюртук на нем, дешево сшитый,Хоть и не стар он, зато и не нов.При Канкрине был Зубков неотлучным,Вечным, бессменным присяжным писцом,Трезвым всегда, не болтливым, сподручным,Сиднем сидевшим и ночью, и днем.Знал по-немецки Зубков! Было счастьем,Что к Канкрину он случайно попал!Хмурый министр отличался пристрастьемК тем, кто язык его родины знал.Писывал ночью Зубков; кончив счеты,Прочь уходил! Кабинет затворив,Граф принимался за скрипку, за ноты,Шелковый зонт на глаза опустив;И говорили знакомые с домом,Будто, играя, граф цифры считал,И музыкальным, особым приемомСуммы отчетов и смет проверял!Ну, а Петр Павлыч, за то, что старался,В милость большую вошел Канкрииа,Лучше других до конца дописался:Полная ранее срока дана!С пенсией, с крестиком и по прошенью!А через год получила женаНа Петербургской в наследство именье:Дом деревянный в четыре окна.Лет Петру Павлычу меньше, чем кажет:Будет ему через год шестьдесят!Бодрый старик! Если зубы покажет,Чуть ли не все целиком заблестят...Эти-то самые зубы взлюбила —Так говорил он знакомым порой —Марья Петровна! Недолго водила,Был он ей по сердцу: стала женой.Прожил он с ней двадцать два года сряду;Семь лет вдовеет... И в нынешний деньТак порешил он: что стыдно, мол, надоХлам разобрать, чердака дребедень.После кончины года уходили...Все же Петр Павлыч решиться не могК рухляди старой коснуться: сложилиРуки жены! Нету сил, видит бог!Ну, да ведь надо! Всю ночь спал он худо,Все он раздумывал: как приступитьК священнодействию?! Тряпки, посуда!Много что надо продать, обменить!Хлам разбирать – это чувство больное!Вечером думал он; раз принялся...Свечка горела. Над белой стеноюОчерк каких-то теней поднялся!Очерк какой-то такой непонятный!Черные хари! Рогатая тень!Нет уж, Петр Павлыч, скорей на попятный,-.Лучше поутру и в солнечный день...Утро! Роскошное утро сияло!Лился в окошко открытое свет!Два сундучишка рука разбросала..Экий, однако, в вещах винегрет!Право! Ты б, Марьюшка, лавку открыла...Десять сорочек, кусок полотна,Фунта четыре иссохшего мыла,Съеденный молью остаток сукна!Помню: сюртук был такой! Вон и зайка!Весь он обглодан! Хвоста нет, ушей!Сбоку написано: Фединька пайка!..Не дал господь нам своих-то детей!Ну так чужого она полюбила...«Хоть бы да нам незаконный какой;Только бы свой! – так жена говорила. —Чай, ты несчастлив с бездетной женой?!»Гм, незаконный?! А если б у ней-тоБыл незаконный? Что ж я бы сказал?Значит, с другим прижила! Значит, чей-то...Тст!– тихо шепчет Зубков, – я бы взял!..И отошел он к окну; прислонилсяС новою, смутною думой своей;Над чердаком старый клен опустилсяЦелою сетью зеленых ветвей.Думал он ветку достать; потянулся...Ворон громадный на ветке сидел,Вскинулся и, увидав, отшатнулся,Пыль поднял крыльями и отлетел!Будто бы взглядом вороньим пронзилоБедное сердце, лишенное сил!Будто бы в разум дохнула могила,С черных, едва не ударивших крыл.И продолжает Петр Павлыч работу;Перебирает бумаги в руках;Письма он к письмам кладет, счет ко счету;В старой газете прочел в новостяхСудное дело, когда-то большое...Вдруг! Что-то брякнуло! Глядь – медальон!Смотрит: мужчина, лицо молодое,Темнобородый! Совсем не дурен!Буквы Ф. Ф.!.. Что за притча? мелькалиТолько что, только что вот на глазахЭти же буквы! на письмах стояли...Фединькин зайчик! есть Ф. – в подписях!Где они? Где? Нет, не эти, другие?В этих, должно быть!.. Не тут, а вот там!..И захрустели бумажки сухие,Быстро забегав по нервным рукам...Подписи, подписи! В подписях было!Да, да, Ф. Ф.!.. Я видал, сам видал...А, наконец-таки! ЗахолонилоВ сердце... Недвижим, письмо он держал!И против воли глаза опустились,Точно их кто на письмо наводил...Почерк – чужой! Строчки густо теснились...Разных размеров и разных чернил!Молча читает Петр Павлыч, читает:«Скоро ль приедешь ко мне ты опять?Быстро наш милый сынок подрастает;Он уж и «мама» умеет сказать...Он у кормилицы-бабки остался;Крепок, здоров и тебя он все ждет...Только бы тот номерок сохранялся,Что воспитательный в руки дает».Это письмо он прочел, и другое,Третье... и много он их прочитал!Раз только как-то качнул головою...Собрал все письма, в пакетик связал,И, не закрывши окна, не коснувшисьПрочих вещей, долго вниз не сходил,В тяжком раздумье сошел, не споткнувшись,И свой пакетик в комод положил.

II

Вовсе не дряхл и с почтенным сознаньемПолной свободы за долгим трудом,Жил наш Петр Павлыч своим состояньем,Жил он с женой, не нуждаясь ни в чем.Правда, порой удивлялся он сильно:Как это деньги всегда налицо?Гости придут – угощенье обильно;Дряхло крыльцо – обновится крыльцо!Также, порою, его удивляло,Что, ни с того ни с ceго, иногда,К разным родным вдруг жена уезжала,В дальние даже совсем города!Вспомнил он тоже, ему так казалось,Будто он дома лицо то видал,Что в медальоне теперь красовалось!Родственник тоже! Мелькнул и пропал!Ax! И была же жена что колдунья!Все предусмотрит, умно говорит,И не капризна, нет, нет, не ворчунья:Сделает дело, а сделав, сидит.Ну и ласкаться, ей-богу, умела!Чтоб щепетильной назвать, а ничуть...А уж как песни цыганские пела,Как ямщику-то дуги не согнуть...Ну, потерял! Значит, было да сплыло!Память о ней он в душе схоронил...Раз предложенье женить его было:Этот пассаж старика оскорбил.Вдруг оказалось! Да нет! Как же это?Может ли быть? Нет, пойти расспросить...Только к кому? Все мертвы! С того светаНадо советников в мир пригласить.Вспомнил о друге своем Поседенском;Умный, хороший он был господин!Только уж десять годов на Смоленском...Как! Неужели я вправду один?Так-таки вовсе один в целом свете!И никого, никого не найти,Кто бы сказался в хорошем совете,С кем бы мне душу свою отвести!Он до сегодня того не заметил,Что одиноким свой век коротал,Будто бы кто-то и ласков, и светелВсю пустоту вкруг него заполнял!И не живым существом заполнялась:Светлою памятью счастливых дней,Ею, женою! Жены не осталось —Бездна открылась – повис он над ней...Точно как будто бы все провалилось,Что окружало, ютило в себе;Зябкою стала душа, оголилась,Вышла на стужу во всей наготе...Все это в нем, как впотьмах, проступалоИ несознательно мысли гнело...Надо ж, однако, чтоб ясниться стало!Вдруг, неожиданно, стало светло...Сына сыскать!.. Тут, во что бы ни стало,Надо тот ларчик дубовый добыть,Тот, что покойница, как умирала,В гроб свой велела с собой положить...Ларчик вдруг вспомнился!...Малый, зеленый.Согнут, придавлен на верхних углах;Скобка! На скобке замочек мудреный!Как приказала – положен в ногах.К митрополиту пойти? РазрешеньеВскрыть мне могилу просить, а потом?..Нет, прежде справки собрать, без сомнения,Как отдают в воспитательный дом?Да! В воспитательный дом снарядиться!Только б скорее! Чего не забыть....Крест нацепить! Ничего, пригодится...Тише, Петр Павлыч, чего так спешить!Скверный извозчик! Кафтан – из заплаток,С музыкой дрожки, что камень – то звон!Вот уж и лебедь в кругу лебедятокНад воспитательным, выше колонн.«Что вам угодно?» Швейцар такой видный,Он в треуголке и весь в галунах;Взгляд величавый, а голос обидный...«Где-бы мне справку достать о детях?..» —«Вам это, что же, кормилицу нужно,Али дежурного, что ли, спросить?» —«Да, да, кормилицу...»-»Мне недосужно;Я вот сынишку пошлю проводить».Всюду швейцары родятся с задором;Вынул Петр Павлыч рублевую, дал;По бесконечно большим коридорамЮркому мальчику вслед зашагал.«Здеся во мамки!» Глядит: галерея,Точно аллея, что в Летнем саду.В длинных каких-то халатах пестрея,Были все мамки тогда на ходу.Час их прогулки... У каждой ребенок;Вместо повойника белый колпак;

Плач ребятишек и запах пеленок...Шлепают туфли; размеренный шаг;Идут одна за другой вереницей,Говору нет, соблюдается чин...Счетом – десятки! Рост, плотность и лицаВсяких характеров, всех величин!Были, что дети, совсем молодые!Где бы, казалось, ей матерью стать?Были и бабы, не в шутку седые:Годы большие; могла б перестать...Только Зубкову и в ум не входилоМамку позвать! Что же делать? Как быть?То, что увидел он, – ошеломило,Только и мог он – глазами водить!Бабы, в надежде на место, гляделиПрямо в глаза, мимо гостя идя...«Вы бы кормилицу выбрать хотели?» —Доктор дежурный спросил, подойди.«Нет-с, мне не это... Мне справиться надо...Ежели сдали дитя: как сыскать?» —«Это не здесь, а подалее, рядом,Впрочем, могу я вам правила дать.Вот – отпечатаны; к вашим услугам;Ищете разве кого?..»-»То есть... нет...Брат мой просил...»– с очень ясным испугомЦедит сквозь зубы Петр Павлыч в ответ.«Ежели номер у вас не утрачен,То разыскать не особенный труд;Впрочем, есть сроки! Тут срок обозначен;Только расходы обратно возьмут».Доктор, кивнув головой, удалился.Вышел Петр Павлыч за двери; сошелС лестницы, в заднем дворе очутилсяИ до Казанской дворами добрел.Правила все прочитал! Не даются...Сроки пропущены... Где тут сыскать?Ноги слабеют, в коленках трясутся;Надо скорее извозчика взять.Если поранить себя где случится —Тотчас кругом воспаленье пойдет;Кровь к пораженному месту стремится...Будто бы знает: работа тут ждет!Надо чинить! Надо дело поправить...Есть затаенные силы души,Вдруг, мимо воли, идущие править,Если наличные не хороши!Мы приказанья тех сил .исполняем —И, точно так же, как муху во сне,Сами не ведая как, отгоняем —Делаем то, что прикажут оне.Так это было и с бедным Зубковым:Свежее чувство раскрытой виныБыстро задвинулось более новым:Ищет он сына виновной жены!Точно корабль, окрылясь парусами,Ждать неспособен и должен поплыть,Едет Петр Павлыч, влекомый мечтами,К митрополиту о деле просить.К Смольному в лодочке он перебрался,Шел к Александровской лавре пешком;Колоколов перезвон раздавался,Как проходил он над лаврским мостом.Вот и кладбище в стенах отбеленных...И из-за стен на дорогу глядитМного столбов и крестов золоченых,Мраморы, бронза, порфир и гранит.Видит: монах-старичок осторожноС паперти сходит и книги несет,«Где мне владыку увидеть бы можно?» —«Митрополита?.. Уехал в Синод». —«Смею спросить, чтобы вас не обидеть,Каждый ли день и в какой это часМитрополита мне можно бы видеть?» —«С просьбою, что ли? О чем там у вас?» —«Дело большое к владыке имею...» —«Он принимает как бог приведет». —«Где же?»-»А вот, как пройдете аллею,Просьбу в подъезде дежурный возьмет».Как было сказано, так и случилось:Раза четыре пытался ЗубковЛично представиться – не приходилось:Занят, уехал, заснул, нездоров...Подал дежурному и удалился!Ox!.. Уж чего-то он не испытал?Телом осунулся, весь изменилсяЗа две недели, которые ждал.Вышел – отказ! В синей рясе, воителем,Видом такой, что скорей уходи, —Вышел викарий к безмолвным просителям:Он панагией играл на груди.На панагии, блестя бирюзою,Лик богородицы кротко сиял!..Быстро покончил викарий с толпою...Только Петр Павлыч один ожидал.И подошел он к нему, улыбаясь:«Вы ли коллежский ассесор Зубков?»«Я-с».-»Я поистине вам удивляюсь,Что вам тревожить молчанье гробов?Просите вы: там писанье какое,Некий документ был в гроб положон!Трудное дело оно, не простое —Надо к тому очень важный резон!»Тут подвернулся какой-то вертлявый,Юркий чиновник; шушукаться стал;Взгляд его светло-зеленый, лукавыйТочно лучами Зубкова пронзал.Точно читать порывался глубокоВ совести, в мыслях, читать наугад!Хуже и злее вороньего окаБыл этот гадкий, убийственный взгляд!«Да-с! Так извольте понять: не пригодно,Митрополит приказал вам сказать,В кладбище рыться, копать всенародно;Да и примеров таких не сыскать.Ну и семь лет уж, как вы схоронили;В пятом разряде, за эти года,Землю-то всю много раз перерыли,Чай, и от гроба не сыщешь следа;Да и холера к тому же, поймите...Рыться! Зачем? Ни с того, ни с сего!Ну, так господь с вами! С миром идите,Пусть прах почиет, не троньте его».Благословил он Зубкова; непрошен,Руку свою к целованию дал...Точно травинка, под корень подкошен,Чуть не свалился Зубков, где стоял.

III