Есаул из будущего. Казачий Потоп - Анатолий Спесивцев

Зато в металлургии наблюдался резкий отток чернорабочих при мизерном, смехотворно малом притоке. Ведь неквалифицированные работяги все были из села, мало кого из них успела увлечь работа с металлом, а легкость получения плодороднейших земель завораживала. Единственное, что удерживало еще многих на заводах, – безденежье. Ведь мало получить в пользование надел земли, его еще обрабатывать надо. То есть необходимы упряжка волов (лошадь и соху не предлагать!), плуг, борона, упряжь, телега для вывоза урожая… и жить-то в шалаше здесь тоже не будешь. Проживали трусы, так называемые бесштанные казаки, в землях Запорожских вольностей, спали зимами кучами в ямах, согревая друг друга… не только теплом тел. Но такого существования и врагу не пожелаешь. А о семейной жизни при безденежье и мечтать не приходится.

Как раз в этом году экспорт валашских и молдавских волов пошел не в охваченную военными действиями Польшу, чтобы дальше последовать через Данциг в западноевропейские порты, а в Малую Русь. Да и выпуск металла вскоре должен возрасти, что, можно не сомневаться, приведет к усилению оттока бывших селян на землю, к привычной работе. Неизбежно и неотвратимо. Решение этой проблемы попаданцу было хорошо известно, но вот даже вспоминать о нем не хотелось.

«Да… ведь хорошо помню, как гневно, в промежутке между рюмочками, клеймил позором Петра и Демидовых за совершенно людоедский способ развития металлургии в России. О-о-о… как удобно витийствовать под буженинку и красную рыбу, как легко разоблачать, если ни за что не отвечаешь… Хотя появление этого государя в России неплохо бы и предотвратить или обеспечить его правильное воспитание… впрочем, сейчас не до него. Приписные к заводам села – самое то для нынешних условий. Естественно, не русские села, рабство для православных ведь уже запрещено здесь, надеюсь, и в России его запретят. Но само-то рабство никто не отменял, а из Польши сейчас пойдут сотни тысяч рабов».

Без того не бравурное настроение Аркадия стремительно покатилось вниз, проявляя тенденцию прорыва именно туда, где и полагается находиться участникам порабощения огромных масс населения. Ну не любил он работорговцев! И пусть сам уже стал таковым, перспектива идти по пути приписных холопов его опрокидывала в депрессию.

«Господи! Хотя, учитывая тему, впору обращаться к антагонисту Бога… и самая благая цель оправданием преступлений служить не может. Да хоть сам Сатана! России без развития промышленности не выжить, не только нашей, вольной, вообще России, следовательно, хочешь спасать людей и народ – губи душу. За други своя не только смерть можно принять, но и в ад пойти. Может быть, кто-то умный и нашел бы другой, менее, чего уж там, людоедский выход, но этого умного поблизости нет. Значит, будем выкручиваться известным нам способом».

Аркадию жутко, нестерпимо захотелось выпить. Он осторожно встал, каким-то чудом не потревожив руку. «Странно, но от нервов почему-то телесная боль вдруг успокоилась. Почему, интересно?» – подошел к довольно криво сделанному (по его указаниям, не было опыта у плотника по такой работе) шкафчику, достал бутыль сладкой, но крепкой наливки, щедро ливанул в кружку, грамм двести, наверное, чуть посомневался, но отнес и поставил обратно.

«Повод нажраться и забыться всегда легко найти, только мы пойдем другим путем. Видели, знаем, к чему приводит неумеренное потребление спиртного. Какие талантливые, умные люди в ничто превратились… на хрен, на хрен!»

Быстро, даже жадно выпил наливку без закуски. По опыту знал, что закусывать или запивать ее совершенно необязательно, пилась как легкое сладкое вино, зато вставляла крепче коньяка. Однако в этот раз ничего, кроме приятной теплоты в желудке, не почувствовал. Посидел, ожидая шума в голове, но не дождался. Посомневался немного: пить еще или не стоит, но добавлять не стал.

«Итак, села вокруг заводов с земельными участками для самообеспечения продовольствием. Но небольшими, огородами, чтоб не надрывались выращивать и на продажу. Для мужчин главная работа – заводская. Селить только семейных, с детьми, среди таких побегов будет заведомо мало, с малышней далеко не убежишь. С круговой порукой – сбежал один, отвечают поротой спиной все. Никаких костелов, мечетей или языческих храмов в селах рабов – только православные церкви, пусть долгогривые отрабатывают свое существование. Чтоб поляки, турки, черкесы во втором-третьем поколении становились русскими. Нам балканской чехарды с враждующими соседями не нужно. Кто не захочет… это их проблемы. Обеспечить сытное существование рабов, здесь это легко, авось попыток бегства тогда будет меньше. И, обязательно и непременно, все принявшие православие и отработавшие лет десять-пятнадцать на заводах автоматически получают вольную. У людей должна быть перспектива! В ближайшую половину столетия свободных земель для них здесь хватит, а кто и на заводе в мастера может выбиться. То же самое – вокруг шахт. Жаловались же мне уже богачи из старшины, что у них рабы-шахтеры быстро загибаются, надо будет ввести подобные правила и там. Самое хреновое, что части казаков придется стать цепными псами при этих селах, а другим людоловами, работяг-то нужно будет все больше и больше. Вот тебе и вольные казаки получатся… не этого ведь мне хотелось, совсем не этого!»

Аркадий опять посомневался: не выпить ли еще стопку-другую, но не стал. Знал, что бесполезно. Поток рабов из Польши должен был начаться скоро, предварительные договоренности с атаманами были достигнуты еще зимой, но с запуском этой программы он тянул, старался загнать ее подальше в собственной голове. Ведь она фактически запускала конвейер людоловства, подобного тому, что организовала цивилизованная Европа в своих корыстных интересах. И там содержалось столько неприятных, порой просто опасных деталей…

«Если будет возможно, надо, чтобы и кое-кто в Европе почувствовал на своей шкуре, что значит быть рабом! Одолеем поляков и турок, такая возможность будет!»

Попаданец зло ухмыльнулся.

«Принудить к рабским работам англов или французов – самое то! Не все нашим на их галерах мученическую смерть принимать».

Постоянные неудачи, сыплющиеся на него в последние недели как из рога изобилия, здорово взвинтили нервную систему Аркадия, раздражение накапливалось. Для организации промышленного производства он вообще был малопригоден, но другого попаданца, более умного, знающего и энергичного, пока нигде не наблюдалось. Приходилось, наступив на горло своим желаниям, заниматься неинтересным и нелюбимым делом. Неудивительно, что получалось не все и не сразу. Зато неудачи, регулярно случавшиеся, выглядели как раз очень даже естественными и закономерными.

Удобный повод разрядиться нашелся быстро. Законный, хоть и неполиткорректный. Распространение здесь не только знаний, но и умений, ремесленных навыков он считал одной из своих важнейших задач. Пойдя на зачаток мануфактуры по производству зажигалок, обнаружил, что все рабочие места там занимают люди с характерными, но совсем не славянскими лицами. Русские только мусор выносят из помещения. Такое положение полностью противоречило договоренности об обучении молодежи.

«Эээ… да так из собственного дела вылететь можно, приходилось слышать о таких случаях. И откуда взяться молодым мастерам, если мальчишек ничему не учат? Таскать тяжести и подметать полы они и раньше умели. Кажется, я перелиберальничал, Авигдор совсем обнаглел. Надо перевоспитывать – искать другого подходящего мастера – означает затормозить все работы. И неизвестно, будет ли он лучше старого еврея».

К припугиванию ювелира Аркадий подошел творчески. Хорошенько обдумал, что и как говорить, подловил его на пути в туалет, чтоб давление на мозги оказывалось не только психологическое, но и физиологическое.

– …захапать прибыльное дело задумал?! Все производство родсственниччкам на откуп дал? – Москаль-чародей выражал свое крайнее неудовольствие не криком, а наоборот – пониженным тоном, немолодому Авигдору приходилось предельно напрягать слух, чтоб ничего в выволочке не пропустить. При этом высоченный характерник нависал над маленьким евреем, как бы давя своими габаритами на его психику. И выглядел… неприветливо как минимум.

– Н… нет, они… они не родственники, то есть… не все эээ… родственники, – от неожиданности и страха у ювелира перебило дыхание, а в начале предложения он – как в далекой молодости – дал петуха.

– Говоришшь, не родственники? Ну, приятели и знакомые. Одни жидовссские[13] рожи на всссех рабочих мессстах! У насс какой уговор был? А?!

– К… какой уговор? – Смотреть Авигдору приходилось вверх, что весьма неудобно, а учитывая соляные отложения в шее, так еще и больно. Но здесь старый еврей слукавил, несмотря на испуг, он прекрасно понял, о каком договоре упомянул собеседник, голова у него работала по-прежнему без сбоев. Несмотря на то что нестерпимо хотелось в туалет.