Четвертый протокол - Фредерик Форсайт

Ранней весной 1985 года, пытаясь затормозить машину на Садовой-Спасской при скорости около ста километров, Кирпиченко наехал на масляное пятно, оставленное неисправным грузовиком, машина пошла юзом… Неделю спустя на Новодевичьем кладбище состоялись тихие похороны, а еще через неделю Карпов стал первым заместителем начальника ПГУ, был повышен в звании до генерал-лейтенанта.

Он был рад уступить свое прежнее место старику Борисову, который был на вторых ролях так давно, что почти никто не помнил сколько именно, и который, безусловно, заслужил первую роль.

Зазвенел телефон, и он схватил трубку.

– Звонит генерал-майор Борисов.

«Вспомни черта и он появится, – подумал Карпов и нахмурился. – Почему старый коллега звонит не по прямому телефону, а через коммутатор? Значит, он звонит из города». Сказав секретарю, чтобы тот пропустил к нему курьера из Копенгагена как только тот появится, он нажал переключатель селектора и услышал голос Борисова.

– Павел Петрович, как дела? День сегодня замечательный, – заговорил Карпов.

– Я пытался найти вас дома, на даче, но Людмила сказала, что вы на работе.

– Как видишь. С другими это тоже случается.

Карпов слегка подшучивал над стариком. Борисов был вдовцом, жил один и поэтому частенько работал по выходным.

– Евгений Сергеевич, мне необходимо вас увидеть.

– Конечно, даже спрашивать не стоит. Вы хотите прийти сюда завтра или, может быть, встретимся в городе?

– А сегодня никак нельзя?

«Да, странно, – подумал Карпов, – что-то действительно случилось. И голос вроде нетрезвый».

– Ты что, уже приложился, Павел Петрович?

– Может быть, и да, – послышался хриплый голос в трубке, – может быть, человеку необходимо несколько граммов, может быть, у человека проблемы.

Карпов понял, что дело серьезное, но шутливым тоном произнес:

– Все в порядке, старец, где ты?

– Ты знаешь мой дом?

– Конечно, ты хочешь, чтобы я приехал?

– Да, буду очень благодарен, – ответил Борисов, – Когда ты сможешь?

– Скажем, около шести, – предложил Карпов.

– Я приготовлю бутылку перцовки, – сказал Борисов и повесил трубку.

– Только не для меня, – вслед гудкам пробормотал Карпов.

В отличие от большинства русских, Карпов почти не пил, а когда пил, то предпочитал глоток-другой армянского коньяка или шотландского виски, который ему специально присылали из Лондона. Водку он считал отравой, а перцовку и того хуже.

«Вечер в Переделкино летит к черту», – подумал он и позвонил предупредить Людмилу, что не приедет. Он не заикнулся о Борисове, а только сказал, что не сможет рано освободиться, и будет дома, на московской квартире, около полуночи. Он был обеспокоен странным состоянием Борисова; они проработали достаточно долго вместе, хорошо знали друг друга, сегодняшнее поведение человека, обычно мягкого и флегматичного, встревожило Карпова.

В тот воскресный день самолет Аэрофлота прибыл из Москвы в Лондон после пяти часов.

Как и в других экипажах Аэрофлота, в этом тоже был человек, работавший сразу на двух хозяев: на советскую государственную авиакомпанию и на КГБ. Первый пилот Романов не был в штате КГБ, а был всего лишь осведомителем, информируя спецслужбу о поведении своих товарищей и время от времени выполняя кое-какие поручения.

Экипаж посадил самолет, передав на ночь его на попечение наземных служб. На следующий день он полетит обратно в Москву. Летчики прошли обычный досмотр, таможенники бегло проверили содержимое их сумок и пакетов. У некоторых были переносные радиоприемники, потому никто не обратил внимания на приемник «Сони», висевший на ремне через плечо у Романова. Выезжающие за рубеж, несмотря на малое количество выделяемой валюты, старались привезти домой кто магнитофон, радиоприемник с кассетами, кто хорошие духи жене в подарок.

Пройдя все въездные формальности, экипаж на микроавтобусе отправился в Грин Парк Отель – гостиницу, которая обслуживает летчиков Аэрофлота. Человек, вручивший Романову радиоприемник в Москве за три часа до вылета, очевидно, очень хорошо знал, что экипажи Аэрофлота в Хитроу проверяют формально. Британская контрразведка считает, что хотя она и рискует, проверяя экипажи спустя рукава, но риск этот не стоит тех затрат, которые требуются для осуществления полномасштабного контроля каждого из прибывших.

В номере Романов с любопытством осмотрел радиоприемник, положил его в «дипломат» и спустился в бар, где присоединился к остальным членам экипажа. Он знал, что необходимо сделать следующим утром после завтрака. Он выполнит все, что требуется, а затем забудет об этом. Но он не знал, что по возвращении в Москву будет немедленно отправлен в карантин.

Около шести часов вечера машина Карпова с хрустом катилась по заснеженной дорожке, он мысленно проклинал Борисова за то, что тот решил провести выходные дни на своей даче, в этом богом забытом месте.

Все на службе знали, что Борисов был в своем роде уникум. В обществе, которое рассматривает индивидуализм и эксцентричность, как отклонение от нормы и нечто подозрительное, Борисов избежал таких подозрений, поскольку был асом своего дела. Он работал в тайной разведке с мальчишеских лет, его успехи вошли в легенды, стали хрестоматийными.

Проехав с полкилометра, Карпов различил вдали огни дома, где коротал выходные Борисов. Другие стремились получить дачи в престижных местах, соответствующих своему положению в обществе. И все такие места располагались к западу от Москвы вдоль излучины реки за Успенским мостом. Но не Борисов.

Его дача находилась к востоку от столицы, в густом лесу. Это было место, где он любил проводить свободное время, преображаясь в простого мужика в своем бревенчатом жилище. «Чайка» остановилась напротив двери.

– Подожди здесь, – велел Карпов шоферу.

– Я лучше развернусь и положу полено под колеса, иначе мы тут намертво завязнем, – проворчал Миша.

Карпов кивнул в знак согласия и вышел из машины. Он не захватил с собой галоши, так как не предполагал, что ему придется пробираться по колено в снегу. Он остановился перед дверью и постучал. Дверь открылась, полоса желтого света от керосиновой лампы осветила генерал-майора Павла Петровича Борисова. Он был в косоворотке, вельветовых штанах и валенках.

– Ты словно из романа Толстого, – заметил Карпов, входя в горницу с кирпичной печью. От дров, потрескивающих в печи, веяло теплом и уютом.

– Это лучше, чем тряпки с Бонд-стрит, – проворчал Борисов, вешая пальто Карпова на крючок. Он открыл бутылку водки, наполнил две рюмки, мужчины сели к столу.

– До дна, – сказал Карпов и по-русски, двумя пальцами, поднял рюмку.

– За вас! – ответил Борисов, и они осушили по первой.

Пожилая женщина, похожая на бабу на чайнике, с невыразительным лицом и седыми волосами, собранными в тугой пучок на затылке – само воплощение Родины-матери – вошла в комнату, неся черный хлеб, лук, чеснок, нарезанный сыр, положила все это на стол и безмолвно вышла.

– Какие проблемы, старец? – спросил Карпов.

Борисов был на пять лет старше его и уже не в первый раз поражал Карпова своей схожестью с покойным Дуайтом Эйзенхауэром в последние годы жизни. Карпов знал, что, в отличие от многих его сослуживцев, Борисова любили коллеги и обожали молодые ученики. Они давно дали ему это ласковое прозвище «Старец».

Борисов окинул его взглядом через стол.

– Евгений Сергеевич, как давно мы знаем друг друга?

– Давно, – отозвался Карпов.

– И все это время я хоть раз солгал вам?

– Не помню, – Карпов задумался.

– Вы будете откровенным со мной?

– Разумеется, насколько это будет возможно, – осторожно заметил Карпов, – что в конце концов у тебя случилось, старина?

– Что ты, черт возьми, делаешь с моим управлением? – громко закричал Борисов.

Карпов сосредоточился. «Почему бы тебе не сказать, что происходит с твоим управлением», – подумал он.

– Меня обобрали! – прорычал Борисов. – И это с твоей легкой руки. Черт! Как должен я руководить Управлением «С», когда у меня забирают моих лучших людей, лучшие документы, лучшее оборудование? Кропотливая работа многих лет – все это исчезает за какие-нибудь два-три дня!

Борисов дал выход своим чувствам, всему, что накопилось в нем. Пока он наполнял рюмки, Карпов сидел, как потерянный. Он бы не поднялся так высоко в лабиринтах КГБ, если бы был лишен шестого чувства опасности. Борисов не был паникером, но за тем, что он сказал, что-то было. За этим стояло нечто, о чем он не знал. Он наклонился вперед.

– Пал Петрович, – сказал он доверительным тоном, – мы знаем друг друга давно. Поверь, я действительно не знаю, о чем ты говоришь. Прекрати кричать и расскажи спокойно.