Запределье. Осколок империи - Андрей Ерпылев

— Давайте взглянем. Я до сих пор в себя прийти не могу.

— Я тоже, — Еланцев заложил дрожащие руки за спину и улыбнулся бледной улыбкой. — Я, знаете ли, материалист до мозга костей, но подобные штуки могут выбить из колеи любого…

Мужчины приотворили дверь и заглянули в комнату, посреди которой безучастно сидел на табурете голый худенький парнишка лет семи с обритой наголо головой. На полу валялось окровавленное тряпье, стоял таз с мутно-розовой водой, валялись комки запятнанной красным ваты…

— Поразительный случай! — обернулся к вошедшим восторженный Привалов. — Никогда бы не поверил, если бы не увидел все своими глазами!

— Мгновенная регенерация! — вторил коллеге доктор Серебренников, сверкая пенсне. — Нечто подобное отмечено у некоторых видов иглокожих, но далеко не мгновенное!

— Он сильно ранен? — перебил расходившихся ученых Еланцев, с тревогой глядя на маленького пациента. — Что вы! Он, можно сказать, мертв! По всем статьям должен быть мертв! Но жив, как видите! Жив и абсолютно здоров!

— Вы уверены, что это сын Ксенофонта Андрианова? — генерал-губернатор попытался поймать взгляд широко открытых светлых глаз мальчика, но ему это не удалось. — Тут не может быть ошибки?

— Ни в коей мере! Отец нанес ему более десятка ударов топором! Вот здесь, здесь, здесь… — палец Модеста Георгиевича легко касался пятнающих голову и тело малыша полосок нежно-розовой, отличающейся по цвету от остального тела, кожи. — Рука была, судя по всему, отсечена полностью, но то ли приросла обратно, то ли отросла заново…

— Постойте! Разве такое возможно?

— Невозможно, но это факт! Я же говорю: у морских звезд…

— Но это же человек, а не морская звезда!

— А вы в этом уверены? — скривил губы Манской.

— В чем?

— Что эти дети — люди?

— Что вы имеете в виду?

— Запределье изменило этих детей, Владимир Леонидович. И я даже не знаю, не прав ли был бедняга, пытаясь убить отродье Нового Мира…

— Он рубил его, убивал сына раз за разом, — тихо сказал доктор. — А тот снова и снова воскресал… Неудивительно, что этот Андрианов двинулся рассудком.

— У нас еще будут проблемы с этими детьми, — добавил Привалов.

В дверь забарабанили.

— Мужики! — крикнул, просовывая внутрь голову, чубатый казак. — Мужики с вилами прут! Несметное множество!

— Похоже, что вы правы, Модест Георгиевич, — подобрался Еланцев. — Проблемы только начинаются. Пойдемте, Сергей Львович…

Игорек Рассохин ворвался в комнату Пети Спаковского, как ракета:

— Какого черта ты тут разлегся?

— А что такое, — приподнялся на локте руководитель тайной организации: обед сегодня был весьма сытным, и после него потянуло в сон.

— Там мужики бунтуют в Ново-Корявой! Мы же столько мечтали о таком поводе!

— Чего ты кричишь? — смутился Петя. — Родители услышат…

Да, на своих тайных собраниях подпольщики давно мечтали о поводе для организации беспорядков: забастовке рабочих электростанции, например, или волнениях на прииске. Крестьян горожане почему-то не считали мало-мальски деятельной силой — копаются себе в земле и пусть копаются. Крестьянский бунт в их планы не входил.

«Почему же так вдруг? — заколотилось сердце „пламенного борца“, никак не ожидавшего, что пора решительных действий наступит так скоро. — Мы еще совсем не готовы. Ни оружия нет, ни агитаторов…»

— А из-за чего бунт? — как можно мужественнее спросил он, свесив ноги с кровати.

— Я не знаю подробностей, — пожал плечами соратник. — Кажется, кто-то из мужиков не выдержал и убил своего ребенка. Ну, ты знаешь, из этих… Которые стали после эпидемии не совсем нормальными…

— И только?

— Нет, не только. Шурин твоего дружка с солдатами отобрал всех малахольных и спрятал их в городе. Вот мужики и возмутились. Говорят, с обеих сторон есть раненые.

— Крестьяне идут на город? — Петя принялся лихорадочно одеваться.

— Вроде бы нет, — Рассохин почесал пятерней затылок. — Так, шумят, грозятся…

— Так чего же мы стоим? Ты пешком?

— Нет, папашины дрожки взял.

— Ну, так это здорово! Я поеду в Ново-Корявую, разберусь там, на месте что к чему, а ты собирай всех наших и тоже туда. Это наш шанс!

«Это наш шанс… — стучало в висках Спаковского, изо всех сил погонявшего лошадь. — Это наш шанс…»

Мужичья толпа на площади перед церковью не думала расходиться, хотя охотников до активных действий тоже было не густо. Людское скопление напоминало котел с кашей, которая закипала, закипала, но никак не могла закипеть. То тут, то там возникало движение — кто-то рвался бежать домой за припрятанной винтовкой или обрезом и его убеждали этого не делать; кто-то, наоборот, собирался уйти домой от греха подальше, но, высмеянный дружками, оставался со всеми. С одной стороны, крестьяне уважали власть, правившую справедливо, не отнимавшую лишнего, защитившую в свое время от большевиков-супостатов, но с другой стороны…

— Что ж это получается, православные? — вещал Еремей Охлопков, заявившийся домой из дальних своих странствий аккурат три дня назад, будто почуяв беспокойной своей душой грядущие события. — И тут мужика-землепашца норовят изобидеть? Последнее отымают — детушек-кровиночек! Куда крещеному податься?

Детская чума как раз не коснулась Охлопкова лично: сыновья его давно оженились, жили своими семьями, растили детей… Да, нескольких внуков бродяги-первопроходца не уберегли, зато уцелевшие никакими странностями не отличались, росли здоровыми деревенскими пострелятами. Другой бы лишь благодарил Господа за несказанную милость, но не таким был «Ерёма-перекати поле». Душа его «болела за обчество».

— Молчал бы ты, ботало, — беззлобно одернул приятеля Филимон Веревкин. — Какой из тебя землепашец? Хлебом не корми — дай побродяжить.

— А ты ему рот не затыкай! — встал горой за Еремея Семен Косых. — Землепашец, не землепашец — истину говорит Ерёма!

Так уж устроен русский человек: гнут его в три погибели — терпит до последнего, молчит, но стоит чуть ослабить нажим — сразу появляются мелкие обиды, которые затмевают все добрые дела, сделанные для него. Вот и теперь не только отобранных детей, с которыми еще вчера не знали что делать, припомнили новокорявинцы власти, но и налоги, армейский призыв, невозможность продать плоды своего труда иначе как государственным заготконторам и местным предпринимателям. Все это ни в какое сравнение не шло с тем, что пришлось пережить до революции и при большевиках, но память людская коротка… Медленно закипающему котлу со взрывоопасной смесью не хватало только спички, чтобы воспламениться.

И спичка эта была поднесена.

— Граждане Новой России! — срывающимся юношеским тенорком выкрикнул какой-то парнишка, вскарабкавшийся на церковный забор. — Я обращаюсь к вам…

— Кем будешь-то, мил человек? — перебило его сразу несколько голосов. — Кто таков?

— Да я его знаю! — крикнул кто-то из задних рядов. — Сынок это инженера городского, гимназёр…

Толпа взорвалась многоголосицей мнений, среди которых выделалось два прямо противоположных: «Спустить сопляку штаны, да вожжами!» и «Дай послушать грамотного человека, пока в морду не заработал!». Но как бы то ни было, голос паренька, говорившего гладко и верно, мало-помалу перекрывал шум толпы и звенел над ней, как набат.

Когда соратники Пети прибыли на место стихийного митинга, их предводитель уже полностью владел ситуацией…

— Плохо дело, — Сергей Львович оторвался от полевого бинокля и передал прибор генерал-губернатору. — Похоже, что без кровопролития не обойдется.

— Не говорите ерунды, — возразил Владимир Леонидович, глядя на приближающуюся толпу, пока еще, отсюда, с большого расстояния, совсем не страшную. — Я считаю, что смогу убедить этих запутавшихся людей разойтись по домам. Да, — повысил он голос, хотя никто с ним не думал спорить. — Не бунтовщиков, а именно запутавшихся заблуждающихся людей.

Он вернул бинокль и обратился к стоящему рядом священнику:

— Вы мне поможете, отец Иннокентий?

Тот промолчал, неотрывно глядя вдаль.

Перед «Кремлем» была построена половина гарнизона Новой России — пехотный батальон с полной выкладкой. Фельдфебели сновали среди шеренг угрюмых солдат, раздавая патронные пачки. Манской хотел вывести на площадь и артиллерию — армия располагала двумя батареями трехдюймовок, но генерал-губернатор категорически запретил это, с огромным трудом согласившись лишь на размещение на верхнем этаже здания двух пулеметных расчетов. Зато все три броневика, изредка ворочая башенками, перегораживали улицы, ведущие к складам, больнице и прочим важным объектам, охраняемым другой половиной гарнизона и казачьими сотнями. Как надеялся Еланцев, демонстрация силы должна была подействовать на горячие головы почище ушата ледяной воды.