Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

– Уже предлагал.

– Что? – Судорожный вздох и кашель. На платке останутся красные капли, и платок, кружевной платок тончайшей работы, найдет свою могилу в жерле камина. Там уже похоронена добрая сотня платков, свидетельствовавших о скорой кончине ее светлости.

– А что ты хотела, дорогая? Я не могу рисковать будущим семьи только твоего самолюбия ради.

Это хуже пощечины. Юго прикусил губу, сдерживая смех.

– Но не переживай, ему не нужен развод. Пока…

– Ты и вправду надеешься победить? – Она вдруг успокоилась, как бывает, когда человек принимает некое решение, пусть бы и крайне для себя неприятное. – Знаешь, папочка, я всегда тебе верила. Ты говорил, что любишь меня… что я – твоя девочка. Твое солнышко. Твоя единственная опора и надежда… ты всегда говоришь людям именно то, что они хотят слышать.

Ее прервал очередной приступ кашля, длившийся дольше обычного.

– Но ты сам начал в это верить, папочка. Решил, что умнее остальных… может, и прав. Должно же быть в тебе хоть что-то, чем я могла бы гордиться. Только твой ум больше ничего не значит. Кайя тебя убьет. И меня. И всех, кто носит герб Кормаков… Кого уже не стало? Ведь не стало, да? Иначе ты не стал бы волноваться.

– Твои братья…

– Ну да, мои братья… племянники… племянницы…

– У тебя истерика.

– Нет, папочка. Я знаю, о чем говорю. Ты надеялся на договор, но ты сам учил его соблюдать договора до последней буквы. Он его не нарушит. Только… какая разница? Они ведь умирают… а если нет, то скоро начнут.

Молчание. И хруст стекла под сапогом.

– Стой, папочка. Не спеши уходить. Мы ведь только начали разговаривать. Откровенно, как и полагается родственникам. И по-родственному скажи, он знает о дочери? Нет? Конечно… кто ему расскажет, кроме тебя? А ты молчишь. Почему?

– Потому что он мне не поверит. А если поверит, то вряд ли обрадуется чужому ублюдку.

– Да неужели?

– У протекторов появляются только сыновья.

Ей нельзя смеяться – смехом она захлебывается. И начинает задыхаться.

– Какая забота… ты не хочешь огорчать его. А может, в другом дело? В том, что девочка старше Йена. На сколько? Две недели? Три? Но старше. И это разрушает твой замечательный план.

– Выпей лучше лекарство. Тебе надо успокоить нервы.

– Власть получает протектор… но нигде не сказано, что он должен быть мужчиной. Конечно, жаль, что у нее не мальчик. Было бы вернее. Веселее. И теперь ты боишься, правда, папочка? Столько усилий, и все зря, если девчонка изменится.

– Если.

– Именно. Ты же поэтому так хочешь вернуть Изольду. Она возьмет дочь с собой, и ты устранишь угрозу. Это никак не нарушит договор. Видишь, папочка, я хорошо тебя изучила. И Кайя не хуже. Что будет, если он узнает? Спрячет их, верно? Умрет, а не позволит появиться здесь. Пока мы живы. Думаю, осталось уже недолго. Ну же, папочка, скажи мне, что я твоя умница… скажи, пожалуйста!

На балу она все-таки появилась.

Высокий парик.

И фарфоровая маска. Белые перчатки. И пышные рукава. Леди-кукла восседает на золоченом кресле, свысока наблюдая за танцующими парами.

Второе кресло, по обыкновению, пустует, и Юго любуется тем, как люди старательно не замечают женщину в бледно-голубом платье. Им страшно оказаться причастными к ее слабости, к ее болезни, к ней самой и той неприязни, которую она вызывает у их светлости.

Скучно.

Однако искореженное тело, которое вдруг появилось в самом центре зеленого дворцового лабиринта – и дня после бала не прошло, – развеяло скуку. Юго пробрался в мертвецкую и лично удостоверился, что догадка верна.

Тем же вечером он выбрался из замка, что не составило труда – в последнее время охрана проявляла на редкость слабый интерес ко всему, что происходит вовне, – и явился в условленное место.

– Я рад, что ты жив, – сказал Юго вполне искренне и протянул украденный пирог.

Флягу с молоком тоже не забыл.

Сержант кивнул. Он ел аккуратно, тщательно разжевывая каждый кусок. Истощенным, впрочем, не выглядел. И умылся даже, одежду кое-как отчистил.

Доев, Сержант вытащил из сумки доску и кусок мела.

– Макдаффин? Это доктор?

Кивок. И дважды подчеркнутая фамилия. Мел крошился в пальцах.

– Его нет. Уехал. Когда? Да давно уже… погоди, если прикинуть, то аккурат тогда и уехал. Я вернулся, его уже давненько не было.

Сержант вскочил. И с чего это вдруг такие душевные переживания? Список закончился, что ли?

– Если хочешь, я попробую узнать, куда он уехал.

Кивок.

– Только ты сиди тихо, пожалуйста.

Второй кивок, куда менее уверенный.

– Тебе что-нибудь нужно?

Качает головой. И снова в доску тычет. Да Юго понял уже… ну почти.

– Ладно, тогда дай мне неделю…

…в конце концов, у Юго и свои дела имеются. А найти доктора Макдаффина, как он подозревал, будет непросто, и не потому, что док прятался, скорее уж был одним из множества людей, которые каждый день прибывали в город и покидали его.

Но ради Сержанта Юго постарается.

Спустя неделю он вынужден будет признать, что старания его были почти бесполезны. Дока помнили, но… кому он был интересен?

– С ним тесно работал один паренек. Ивар. Может, помнишь?

Сержант знаком показал, что помнит.

– И если кто чего знает про твоего доктора, то он. Ивар в городе, только… он из своих вроде, поэтому полегче. – Юго вложил в руку бумажку с адресом. – Эй, я тебе молочка принес. Свежего, между прочим.

Молочко Сержант принял.

А на рассвете отправился к Ивару, который обитал при старой мертвецкой. Здесь плохо пахло, а близость смерти заставляла нервничать. Самое странное, что появлению Сержанта Ивар не удивился.

– Я уже и надеяться перестал, – сказал он, вытирая руки о фартук. – Погодите, сейчас принесу. Он говорил, что вы обязательно появитесь, но столько времени прошло…

Конверт успел пожелтеть, но сургучная печать осталась нетронутой.

Внутри – листок, пропахший формалином, и одно слово.

Краухольд.

Глава 17

Ультиматумы

Большая воля – это не только умение чего-то пожелать и добиться, но умение заставить себя и отказаться от чего-то, когда это нужно.

В том, что беседы с Ллойдом мне не избежать, я знала. И, честно говоря, ожидание изрядно нервировало; всякий раз, встречаясь с хозяином Палаццо-дель-Нуво, я замирала, предвкушая ту самую фразу, которую услышала сейчас:

– Не найдется ли у вас несколько свободных минут? А еще лучше часа-другого? – поинтересовался Ллойд, стирая с камзола Настькину отрыжку.

А я предупреждала, что не следует подбрасывать ребенка, который недавно поел.

Настька же, вцепившись и руками, и зубами в перекладину кроватки, отчаянно боролась с собственной попой и силой тяжести. Последняя, как обычно, побеждала. О своем поражении Настька возвестила оглушающим ревом.

Вот манипуляторша.

Не больно ей. И не обидно даже. Но как упустить замечательный случай? У кроватки целых две няньки, и обе не обращают на деточку внимания, беседой они заняты.

– Насть, прекрати, – прошу я, пытаясь успокоить себя же. – Мое время в вашем распоряжении.

Разговор… ну, я ведь уже разговаривала его мысленно, и не единожды. Во всех вариациях… и в любом случае это лучше, чем дальше изматывать душу ожиданием.

С каждой неделей все хуже.

Сны вернулись. Или правильнее сказать, бессонница, исчезнувшая было после родов. Тогда, несмотря на нянек, я выматывалась настолько, что, стоило прилечь, просто отключалась. Теперь вот не понять – сплю или нет, иногда сплю и даже сны вижу, но, проснувшись, словно выбираюсь из болота. Лежу вспоминаю, что же видела, и не могу вспомнить.

Муторно.

Неспокойно.

Привычные дела, которые прежде занимали все время, больше не спасают. А я и объяснить не в состоянии, что же не так. Просто не так. Иначе быть должно, но как – не имею представления!

Настька, рыжее счастье, спасение мое, рядом с ней становится легче.

Спасение, убедившись, что страданиям дитяти ноне должного внимания уделено не будет, замолкает и отворачивается, благо в поле зрения оказывается погремушка – обмотанное кожей кольцо с серебряными колокольчиками. Колокольчики держались крепко, а кольцо было пригодно для погрыза, чем, собственно, Настьке и нравилось.

– Думаю, за час или два управимся, – сказал Ллойд, засовывая испачканный платок в рукав. – Только мне переодеться надо. Вам тоже. Гость будет… специфический.

Гость? Сердце предательски екнуло. Нет, не стоит думать о несбыточном.

– Мне представляется, что вам будет интересно.

Если Ллойд так говорит, значит, интересно будет. И гадать о личности гостя, ради которого его светлость расстались с любимой домашней курткой, бесполезно.

– И да… – Он наклонился и коснулся Настькиного конопатого носа. – С тобой пока Гарт побудет. Не возражаешь?

Женщина, у которой рот заткнут, в принципе на возражения не способна. А Гарта Настька обожала со всем пылом юной души, полагаю, оттого, что Гарт, единственный, позволял дергать себя за волосы и уши, совать пальцы в ноздри и вообще всячески поддерживал Настькино стремление познавать мир. Но, в отличие от Настьки, я поняла, почему в детской останется именно Гарт. И что за гостя принимает Ллойд.