За звездным горизонтом - Сергей Котов

было скатываться, и сила поверхностного натяжения удерживала их на коже.

— Миш? — повторил я тихо, — ты как?

Он не ответил. Только дрожь стала сильнее.

Я включил верхний свет и по интеркому вызвал медицинский отсек. Заспанным голосом ответила дежурная медсестра. Я описал ей ситуацию, на что она кивнула и пообещала выслать бригаду.

Медики появились минут через пять. К этому моменту Михаил был уже мёртв. Он умер, так и не сказав ни слова, глядя в пространство расширенными будто бы от изумления словами.

Остаток ночи я писал рапорт, где изложил все обстоятельства происшествия, со всеми деталями. Потом отвечал на вопросы врачей и представителя Революционной администрации на борту, которого ради такого дела вытащили из тёплой одноместной каюты.

К утру были готовы результаты вскрытия. У Михаила произошёл злокачественный сбой системы терморегуляции. Его организм, фактически, сжёг сам себя. В предполагаемые причины сразу же записали инъекцию, но окончательно она была подтверждена только после кропотливых молекулярных исследований на Земле.

Те члены экспедиции, которые, как и я, сразу сделали инъекцию и погибли ещё до первых пространственных тренировок и полётов, мы толком и не знали. Только фотографии да скупые факты из жизни в сетевых справках. Но случай с Михаилом был особый. Он оказался последней жертвой. Возможно, поэтому на похороны пришло так много народу. Несколько сотен человек — почти все члены экипажа «Москвы». Как выяснилось, родственников у Михаила не было. Родители погибли во время Революции, воспитывался в детдоме. Близких друзей предпочитал не заводить.

Перед инъекцией многие писали завещания, где указывали в том числе то, где и как они хотели бы быть похороненными. К ним относился и Михаил.

Он завещал похоронить себя в мемориальном кладбище. Там же, куда я приходил, когда навещал своих родителей.

Было очень необычно наблюдать целую толпу народа на узких тропинках среди деревьев и развалин.

Сам обряд был достаточно скромный. Простой деревянный куб с кремированными останками опустили в глубокую яму, сделанную возле фундамента одного из зданий. С небольшой речью выступил Мерецков, которого как раз накануне успели официально назначить Координатором экспедиции. К смыслу его слов я не прислушивался, да он и не имел большого значения. Куда важнее были эмоции, которые испытывали собравшиеся люди.

Это было облегчение. Застенчивое, для кого-то постыдное — но облегчение. Люди радовались, что остались живы. Я видел это в глазах. Некоторые опускали взгляд, будто бы в радости жизни было что-то постыдное. Некоторые напротив, вроде как заискивали: «Ты тоже это ощущаешь, да?»

Не дождавшись окончания церемонии, я отошёл вглубь парка. Подальше от толпы. Какое-то время просто брёл по тропинке среди деревьев, минуя тёмные громады разрушенных домов, даже не пытаясь вглядываться в мемориальные таблички.

А потом как-то резко, вдруг, я ощутил чьё-то присутствие. Остановился и посмотрел по сторонам.

Она стояла возле высокой сосны, которую можно было бы назвать старой, если бы мне не было известно о генетических модификациях. Увидев, что замечена, она вздрогнула и чуть подалась назад, будто решила спасаться бегством, но всё же осталась на месте. Было заметно, что это стоило ей усилий.

Ещё где-то год назад я представлял себе эту встречу. Думал, как брошу ей в лицо полные негодования упрёки, как буду задавать вопросы, ответы на которые сам уже знал давно. Но прошло время. Негодование и обида исчезли, оставив лишь пустое место да немного воспоминаний о человеческом тепле, перебирая которые хотелось улыбаться.

— Привет, — сказал я, — не ожидал тебя здесь увидеть.

— Привет, Гордь… — ответила она, — не хотела тебя тревожить. Извини.

— Не думаю, что ты потревожила, — я сделал пару шагов навстречу.

Она спокойно глядела мне в глаза.

— Ты знала Мишку? — предположил я.

— Нет, — она помотала головой, — не знала… но следила за вашим экипажем.

Следила… значит, ей было не всё равно, что произойдёт со мной. Она прямо в этом призналась. Вот только теперь зачем всё это?

— Нет, не пойми превратно, — она помотала головой, — у нас всё в порядке. Правда. Наверно, это была судьба. Счастье ведь не выбирает, когда ему приходить, да?

— Это верно… — вздохнул я, — зачем же тогда?

— Совесть… — Лиля вздохнула, — наверно, это совесть… мне было больно думать о тебе. И я хотела, чтобы у тебя всё получилось. Теперь мне стало легче.

Я старался поймать её взгляд, чтобы понять, настолько искренне она говорит всё это. Но Лиля намеренно отводила его.

— Что ж, — я пожал плечами и улыбнулся, — я рад, что тебе легче. И вообще… хорошо, что мы поговорили до отлёта. На этом всё, наверное?

Лиля всё-таки нашла в себе силы, чтобы посмотреть мне в глаза. Странно, я ожидал увидеть там толику сожаления или даже жалости — но нет. Неожиданно в них обнаружилась решимость. Будто она до последнего не могла на что-то решиться, а теперь, наконец, решилась. Удивительная и уже запоздалая реакция…

— Нет, Гордь, — сказала она, — не всё.

— Тогда слушаю, — кивнул я, улыбаясь.

— Ты никогда не задавал себе вопрос, почему я так легко отказалась от мечты о бессмертии? — спросила она, снова глядя мне в глаза, — не думал об этом?

— Думал, — кивнул я. — Понимаешь, в нашем случае речь ведь не идёт о бессмертии как таковом. Разница только во времени. В жизненном опыте. А любовь — это такое дело… плюс древнейшие желания насчёт детей… честно говоря, я сам о них часто думал, — я вздохнул, — возможно, если бы мне попалась девушка, которая этого бы хотела — всё сложилось бы совсем по-другому. Я бы не думал о космосе и бессмертии…

— А ты правда не думаешь? — снова спросила она.

— Думаю, — кивнул я, — о космосе. Мне действительно хочется полететь. Понимаешь, в какой-то момент я осознал, что есть тайны, которые могут быть больше даже самой жизни. Не уверен, что ты поймёшь, но…

— Я пойму, — перебила Лиля, — Гордь, я пойму…

Она смотрела мне в глаза, будто пытаясь что-то сказать. Будто хотела, чтобы я сам догадался о том, что ей не очень хочется озвучивать.

— Помнишь, там, в игре?.. — спросила она.

Я поморщился.

— Что именно?

— Гордь, Хромов — не тот, кем кажется… — вдруг выдохнула она.

Я замер. Похоже, разговор дошёл до точки невозврата, которую она до последнего старалась избежать.

— Продолжай, — сухо сказал я.

— Там, на базе, он сделал нам предложение, от которого мы не смогли отказаться.

— Какое?

— Вечная жизнь в конце нашего земного пути. Без рисков, связанных с космическим перелётом. Без неожиданностей. Мир, полный исполненных желаний, на другой стороне… понимаешь?

— Почему? — спросил я, чувствуя, что мне не удаётся до конца заглушить боль в своём голосе, — почему так?

— Гордь, этому бесполезно сопротивляться. Он всё просчитал — до самого конца партии. И покушение, и наше заточение, и наше пребывание в игре, и твой будущий полёт… это всё просчитано. До мелочи. Знаешь, даже когда он застал нас на базе… где было то же оборудование, что там, где мы с тобой попали в игру… даже тогда я надеялась, что ошибаюсь. Что он очень умный, обладающей невероятной интуицией — но человек… и знаешь, в биологическом смысле это действительно так. Он — человек!

— Как… как это возможно? — спросил я растеряно.

— Он стал чем-то большим, чем просто человек. Понимаешь?

Теперь до меня, наконец, дошло. Странно, но в тот момент мне не было страшно. Только бесконечная усталость навалилась.

— Зачем… зачем это ему? Зачем так всё сложно?.. — спросил я.

— Думаю, это как-то связано с его исследованиями. Он узнал об окружающем мире, о Вселенной, гораздо больше, чем мы даже себе можем предположить. Он ведёт свою игру, не посвящая нас в детали…

— Когда ты поняла… — вздохнул я, — ты… не пыталась сопротивляться?

— В нашем положении единственный возможный способ сопротивления — это смерть, — ответила Лиля, — а он вдруг передумал нас, людей, убивать. Понимаешь? Мы стали частью его плана.

Я промолчал.

— Он… слышит нас сейчас? — спросил я.

— Не думаю, — ответила Лиля.

— Наша встреча тоже просчитана? Получается, он хотел, чтобы я знал?

— Может быть да. А может быть нет, — Лиля пожала плечами, — понимаешь, его планы строятся на другой логике. Он видит на десять шагов вперёд, и знает, что до цели можно добраться разными путями. Мы очень мало знаем о той картине, которая ему открылась. Мы не можем предположить, какие мотивы им движут сейчас. Важно только,