Сад мучений - Октав Мирбо

– Вы с ума сошли? Идем, мой милый, скорее, идем скорее!

Однако, она все-таки понюхала соли.

– Вот вы совсем бледный и идете, как пьяный, я не больна, я очень хорошо чувствую себя, и мне хочется петь.

И она начала петь:

Ее одежды – летние сады –

И…

Она слишком напрягла свои силы, голос у нее вдруг застрял в горле.

Я подумал, что представился удобный случай увести ее, тронуть ее, может-быть, напугать. Я крепко попробовал привлечь ее к себе.

– Клара! милая Клара! Не надо надрывать свои силы, не надо надрывать свою душу. Умоляю тебя, вернемся!

Но она воспротивилась:

– Нет, нет, оставь меня, ничего не говори, это ничего. Я счастлива!

И она быстро вырвалась из моих объятий.

– Видишь, на моих башмаках даже нет крови.

Потом сердито добавила:

– Господи, как надоедливы эти мухи! Почему здесь столько мух? И почему ты не заставишь замолчать этих ужасных павлинов?

Я попробовал прогнать их. Некоторые упрямо оставались около своей кровавой пищи; другие тяжело взлетали и, издавая резкие крики, уселись невдалеке от нас, наверху палисадников и на деревьях, откуда их хвосты спускались, словно материи, расшитые сверкающими драгоценностями.

– Грязные твари! – сказала Клара.

Благодаря солям, благодетельный запах которых она долго вдыхала, а в особенности, благодаря собственной непреклонной воле не слабеть, ее лицо снова покрылось розовой краской, ноги снова сделались гибкими. Тогда она запела окрепшим голосом:

Ее одеяния – летние сады –И храмы в праздничный день,А ее груди, твердые и подпрыгивающие,Сверкают, как две золотые вазы,Наполненные опьяняющими напиткамиИ одуряющими ароматами…

У меня три подруги…

После минуты безмолвия она снова начала петь более сильным голосом, покрывавшим жужжание насекомых:

Волосы третьей собраныИ скручены на голове.И никогда они не знали прикосновенияПахучего масла.Ее лицо, выражающее страсть, безобразно,Ее тело похоже на свиную тушу.

Она всегда ругается и ворчит.Ее грудь и живот отдают запахом рыбы,А ее постель омерзительнее, чем гнездо удода.И вот ее-то я и люблю.И вот ее-то я и люблю, потому что есть нечто,Более таинственно-притягивающее к себе,Чем красота: это – гниение, —Гниение, в котором господствует вечнаяТеплота жизни,В котором перерабатывается вечнаяСмена превращений.

У меня три подруги!..

И, пока она пела, пока ее голос звонко разносился посреди ужасов сада, очень высоко, очень далеко показалось облако. И на безграничном небе оно походило на совсем маленькую розовую барку, совсем маленькую барку с шелковыми парусами, увеличивающимися по мере того, как она, мягко скользя, подвигалась вперед.

Перестав петь, Клара, развеселившись, воскликнула:

– О! Облачко! Посмотри, как оно красиво, совершенно розовое на лазури! Ты его еще не знаешь? Ты его никогда не видел? Но это таинственное облачко, и, может быть, это даже и не облачко. Каждый день, в один и тот же час, оно появляется неизвестно откуда. И оно, всегда розовое, всегда одинаково. Оно скользит, скользит, скользит… Потом оно делается менее плотным, редким, рассеивается, пропадает на небе. Оно исчезло! И никто не знает, ни куда оно исчезло, ни откуда пришло! Здесь есть очень ученые астрономы, которые утверждают, что это – дух. Я же думаю, что это – странствующая душа, бедная, несчастная, как моя, блуждающая душа.

И прибавила, беседуя сама с собой:

– А вдруг это душа несчастной Анни?

В течение нескольких минут она созерцала неизвестное облачко, которое уже побледнело и понемногу растаяло.

– Смотри! Тает, тает… Кончено! Нет более облачка! Оно исчезло!

Она стояла, безмолвная и очарованная, устремив глаза на небо.

Пролетел легкий ветерок, от которого по деревьям пробежала мелкая дрожь; солнце сделалось мягче, нежнee; свет его к западу покраснел, к востоку затуманился серо-перламутровыми тонами, бесконечно разнообразными оттенками.

И тени киосков, больших деревьев, каменных Будд ложились на лужайках тоньше, неопределеннее и становились голубыми…

VIII

Мы были около колодца.

Высокие стволы сливовых деревьев с двойными цветами, прижавшимися друг к другу, заполняли его. Мы угадывали его по более сильной тени между листьями, между цветами, маленькими вздутыми цветами, белыми и совершенно круглыми.

Павлины следовали за нами на некотором расстоянии, нахальные и в то же время осторожные, вытягивая шеи и расстилая по красному песку великолепный шлейф своих усеянных глазами хвостов. Есть между ними и совершенно белые, бархатно-белые, грудь которых была усеяна кровавыми пятнышками, а кровожадная голова увеличивалась широким пучком в виде веера, в котором каждое тонкое и твердое перышко оканчивалось как бы трепещущей каплей розового кристалла.

Железные столы, высокие дыбы, зловещие орудия попадались все чаще. В тени огромного тамаринда мы заметили какое-то кресло в стиле рококо. Выточенные ручки были сделаны не то из пилы, не то из стального режущего клинка, спина и сидение представляли собрание железных острий. На одном из этих острий висел кусок мяса.

Легко, ловко Клара сняла его концом зонтика и бросила кровожадным павлинам, которые, хлопая крыльями, сбежались и начали спорить из-за него, сильно работая клювами.

В течение нескольких минут они представляли какую-то ослепительную путаницу, с таким переливом драгоценных камней, что, несмотря на все отвращение, я любовался чудесным зрелищем. Усевшись на соседних деревьях, лофофоры, священные фазаны, большие бойцовские малабские петухи в расцвеченных кирасах смотрели на драку павлинов, ожидая добычи. Вдруг на стене сливовых деревьев раскрылась широкая щель, арка света и цветов, и перед нами очутился колокол, – здесь, перед нами он, огромный и ужасный.

Его тяжелые подпорки, покрытые черным лаком, разрисованные золотыми надписями и красными масками, в профиль напоминали храм и странно сверкали на солнце.

Вокруг него вся земля, покрытая слоем песка, в котором заглушался звук, была огорожена стеною цветущих сливовых деревьев, покрытых густыми цветами, которые своими белыми букетами закрывали стебли сверху донизу.

Посреди этого красного и белого круга виднелся зловещий колокол. Это была словно бездна в воздухе, опустившаяся пропасть, поднимавшаяся с земли на небо и дна которой, окутанного безмолвным мраком, не было видно.

И только теперь мы поняли, над чем нагнулись двое личин, худые торсы и поясницы которых, перепоясанные темными поясами, мы заметили под верхушкой колокола, как только вошли в эту часть сада. Они наклонялись над трупом и освобождали его от веревок, ремней, которыми он был крепко связан.