Рыцарь-маг - Игорь Ковальчук

Что ж, в Колосси они по крайней мере могли рассчитывать на объедки после королевских трапез.

Церемония принесения присяги верности была, как и все церемонии, в которой участвовали сильные мира сего, очень пышной. Одеяния, которыми щеголял Ричард, длинный плащ императора Комнина, напоминавший облачение базилевса, тяжелые парчовые платья знатных дам — да, здесь было на что посмотреть простолюдинам. Босяки с ночи занимали места вдоль улицы, по которой должна была двигаться процессия, дрались за самые удобные пятачки, и даже не потому, что больше всего желали насладиться чужой роскошью, — они надеялись на добычу. В праздничные дни по пути в церковь знать очень часто швыряла в толпу деньги — дело это богоугодное, а кроме того, любоваться чужой дракой не на жизнь, а на смерть очень увлекательно.

Лишь прибыв в Колосси, Дик узнал, что, оказывается, уже несколько дней в гостях у английского государя находится Ги де Лузиньян, король Иерусалимский, а с ним — множество знатных рыцарей. Вернее, назвать это «гостями», было трудно, поскольку де Лузиньян прибыл на Кипр пусть и с маленьким, но войском. Он с готовностью согласился помочь Плантагенету разделаться с Комнином, ждал с ним под Килани, когда коварный план Ричарда увенчается успехом, и с удовольствием теперь щеголял роскошной королевской мантией на церемонии принесения клятвы верности.

Омаж следовало приносить в церкви, в присутствии священника, клясться — на святых мощах и всевозможных реликвиях. Считалось, что это может освятить клятву и сделать ее нерушимой. Конечно, сильных мира сего соображения святости никогда не останавливали, они направо и налево нарушали собственные клятвы, даже принесенные над всеми святынями, собранными под одним покрывалом, как, например, Гарольд Саксонец. Что ж, у Гарольда были свои резоны, а у Вильгельма Нормандского, прозванного позднее Завоевателем, который и заставил противника принести клятву над святыми мощами, — свои.

Дик, стоя у левого плеча своего отца-короля, смотрел на Исаака Комнина, неловко преклоняющего колено перед Ричардом, старающегося не смотреть на английского государя, и размышлял, что, пожалуй, клятва эта будет стоить немного. От кипрского императора исходили волны ненависти. Дай ему волю, он бы не колено преклонил, а нож вонзил в грудь, но деваться было некуда. Пока Василий Калигит, запинаясь, читал латинские слова омажа, Комнин был неподвижен. Казалось, за пару ночей он постарел на десяток лет. Подняться ему помогли двое киприотов — из числа тех немногих воинов, которых императору было позволено сохранить для представительности.

За время церемонии внучатый племянник византийского базилевса не произнес ни слова. Да это было и не нужно, за него все говорили его приближенные, в первую очередь Калигит. Дик, знавший, что Плантагенет о чем-то договаривался с Комнином, совершенно не интересовался поставленными условиями. Он слишком устал, кроме того, надо было позаботиться об оставшихся в живых солдатах из той полусотни, которая была ему доверена. Они рисковали вместе, поэтому корнуоллец решил, что найденными сокровищами непременно надо поделиться, иначе будет попросту нечестно.

Когда Серпиана, убедившись, что дверь комнатушки, выделенной им для ночлега, плотно закрыта, извлекла из воздуха тяжеленный сундучок, молодой рыцарь попросил ее отобрать те камни, которые пригодятся для чародейства. Остальные он разделил на равные кучки и раздал часть сокровищ уцелевшим солдатам. Те, конечно, согласились с ним, что о нежданно свалившейся на них добыче болтать не следует. Они еще не понимали, что в один миг стали обеспеченными людьми.

И теперь Дик слушал перечень того, что Комнин был должен отдать королю Английскому, с равнодушием философа. Только когда упомянули о двадцати тысячах золотых как компенсации за причиненный ущерб, позволил себе слегка улыбнуться. Видимо, Плантагенету было просто лень придумывать новые суммы, и он всегда требовал со своих знатных противников именно двадцать тысяч, не больше и не меньше. Кроме того, незадачливый император обещал сдать Ричарду все замки на Кипре — в знак своих добрых намерений — и снарядить войско в двадцать тысяч мечей для похода в Святую землю. Выслушав последнее требование, император Исаак поджал губы, но так и не сказал ни слова, тем более не возразил.

После омажа Ричард дал корнуоллцу знак выйти вперед, и Дик, приодевшийся по такому случаю так роскошно, как только мог (замечательно выглядела толстая золотая цепь — подарок короля — на поношенном черном бархатном камзоле, который был у молодого рыцаря единственным), опустился перед своим королем на одно колено. Обескураженный ситуацией, которая казалась ему совершенно дикой, — где уж ему, бастарду и бедняку, никогда не владевшему ни клочком земли, становиться графом. Но слова, сказанные в присутствии знати и правителей иных государств, имели силу закона. Ричард, король Английский, громогласно даровал рыцарю Ричарду Уэбо титул графа Герефорда и само это графство, как только будет окончена война на Востоке и войско вернется в Англию.

Коленопреклоненный, Дик неотрывно смотрел в мозаичный пол, ожидая хлопка по плечу, означающего, что можно встать. Даже спиной он чувствовал напряженный взгляд графа Сомерсета, находившегося с графом Герефордом в отдаленных родственных и близких дружеских отношениях. Артур Герефорд был в ссоре с королем Ричардом — однажды рискнул во всеуслышание, при свидетелях заявить, что из кого угодно король получился бы лучше, чем из этого сына Генриха. Кроме того, он не пожелал идти с королем в поход (правда, заплатил за право остаться дома кругленькую сумму). Так что с графом Артуром Ричард не расправился лишь потому, что накануне похода был очень занят.

То, что теперь он даровал титул графа Герефорда рыцарю, которого пожелал возвысить, означало, что родич и друг Сомерсета обречен. Короля Английского ничуть не волновало, что таким образом он превратил Эдварда Сомерсета в своего тайного недоброжелателя и, пожалуй, даже врага. Но как бы там ни было, с колен Дик поднялся уже графом Ричардом Герефордом.

Он не чувствовал ни ликования, ни опьянения своей удачливостью. Он ощущал только усталость и легкую грусть, что рядом нет матери, а то бы она порадовалась. Кроме того, в глубине души молодой рыцарь догадывался, что вряд ли сможет на самом деле заполучить свое графство, а если и сможет, то придется приложить такие усилия, что проще завоевать себе землю где-нибудь на Востоке или в Египте — создать владение на пустом месте, а не захапать уже готовое.

После омажа был пир, где на этот раз Дик сидел довольно высоко уже по праву своего нового титула и ковырялся ножом в пироге с соловьями, не опасаясь, что это будет последнее мясное блюдо, которое до него доберется. Он угощал Серпиану, которая сидела рядом, и не желал замечать презрительных взглядов большинства графов, которые, конечно же, считали его выскочкой и безродным, но удачливым проходимцем. Мало кто из них согласился бы выдать за него дочь, разве что, убедившись, что король продолжает ему покровительствовать, и удостоверившись, что его богатства значительны.