Хеллсинг: моя земля - Александр Руджа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сгораю от нетерпения, — сообщает Алукард. Я слушаю вполуха, больше поглядываю по сторонам, ожидая засады. Жаль, что головой нельзя вертеть, очень сузили мне возможности по раннему оповещению!
Руди улыбается.
— Всего одно слово, герр Алукард, и могу обещать, что ваш мир перевернется. Прошу прощения за некоторую болтливость, но мне и самому крайне любопытно будет понаблюдать за вашей реакцией. Дело в том, что я многократно представлял себе нашу встречу, и этот разговор, и во всех случаях мне казалось, что вы согласитесь с моими доводами, увидите ситуацию моими глазами. Сейчас же выяснится, насколько я был прав. Итак…
Михня Рэу.
Слово — слова? — прозвучало и стерлось из моей памяти, а отзвук его унес ветер, смешав с криками чаек и плеском воды за бортом. Алукард хранил молчание. Лицо его было неподвижно.
Сверху все так же давило неуютное серое небо.
— Вы не ослышались, друг мой, — Руди глядит выжидающе, словно только что подпалил фитиль и знает, что где-то внутри упрямой, гордой крепости вот-вот начнет бушевать пожар. Неизбежно начнет, ведь он произнес слово…
Имя?
«Что там происходит, Виктория?»
— Руди назвал какое-то имя, которое, по его словам, сделает Алукарда его союзником… заставит помогать. «Михня Рэу».
Короткая пауза.
«Впервые слышу, сейчас проверим.»
— Я знаю, что не ослышался, — медленно отвечает Алукард. Голос его звучит спокойно. Почти. — Не понимаю только, зачем вы вспомнили и произнесли имя…
«Михня Первый, он же Злой — старший сын Влада Дракулы, государя Валахии, от неизвестной женщины, — сообщает Интегра. — Ничего не понимаю».
— Вашего сына, дорогой Алукард! — Руди широко улыбается. — Вашего первенца! И какого! Достойного продолжателя дела своего сиятельного отца! Как вы были, наверное, им горды! У меня тоже был сын, и, должен сказать, он не оправдал возложенных на него надежд — всю свою жизнь пытался выгородить меня перед «мировой общественностью». Выгородить! — Руди буквально выплевывает это слово, лицо его искажается. — Не таким был Михня — он гордился своим отцом и достойно нес его славу.
Алукард молчит, но я чувствую, как внутри него начинает клубиться черно-красная тьма.
— Мой сын, — говорит он таким глубоким голосом, который я у него слышала всего однажды, в самом начале, — умер полтысячи лет назад. Умер от подлого удара в спину, выходя из храма! И ты, который…
Руди, кажется, сейчас лопнет от нежданно свалившегося на него счастья.
— Нет! Nein-nein-nein! Ganz und gar nicht! Вас злостно и прискорбно дезинформировали, герр Алукард! Ваш сын — ваш старший сын — все еще жив.
Звенящая тишина вокруг. В голове Алукарда, кажется, сейчас ни единой мысли — все напряжено до предела и сведено в одну точку, как во Вселенной за секунду до Большого Взрыва.
Ну, а мне неожиданно вспоминаются некоторые интересные реплики Руди.
— Что? — очень тихо говорит Алукард.
«Виктория, мне нужен отчет!»
Руди важно кивает, и мне приходит в голову, что он, похоже, искренне рад происходящему.
— Его могила в католическом храме Сибиу — лишь кенотаф, о чем известно немногим. Зато многие знают древнюю легенду о Короле под Горой, который спит глубоким сном, но обязательно проснется, когда его родине будет грозить беда. Должен сказать, друг Алукард — это не легенда, а память. Людская память о вашем сыне. Он все еще жив, и он может быть воскрешен. Я видел его, и знаю, что смогу сделать это. Но мне понадобится кровь.
«Мне нужна его кровь, чтобы поднять его кровь».
«Руди утверждает, что имеет возможность воскресить сына Алукарда», — кратко очерчиваю неожиданные новости. «И мне кажется, что тот может согласиться».
«Что за чушь? Алукард никогда…»
— Мой сын… — медленно падают тяжелые, задумчивые слова. — Мой первенец…
Взглядом, который, кажется, способен пригибать к земле, он упирается в радостного Руди.
— Ты понимаешь, что если это ложь… если ты только что солгал мне… то умирать тебе придется долго, и очень плохо? Тысячи турок, казненных по моему приказу, смогли бы подтвердить. Но если это правда, если только это правда… Ради Михни я зубами прогрызу тоннель под половиной мира. И с готовностью отдам всю свою кровь до капли. Если все действительно так, как ты сказал.
Штурмбанфюрер коротко кивает, бесцветные глаза глядят прямо. Вся его веселость куда-то подевалась.
— Своей верностью родине и фюреру клянусь — это абсолютная правда. И, позвольте заметить, вы демонстрируете поведение, достойное всяческого одобрения. Поведение настоящего отца. Итак, если вы согласны с моим предложением, мы можем встретиться в ближайшее время по следующему адресу…
— Одну минуту, штурмбанфюрер, — прерывает его Алукард.
«Прости, полицейская. И пусть Интегра меня простит тоже. Я думал, что оставил свою прежнюю жизнь позади, что она умерла, покрылась мхом и камнем, и рассыпалась пеплом от времени. Я думал, что свободен от прошлого. Но это больше меня. Это важнее всего остального. Я не могу иначе. Прощай.»
И словно песчинку, меня выбрасывает из его сознания.
Глава 16
Obscura reperta
Странное дело — первое, что от меня потребовала Интегра, это признать, что я что-то неправильно поняла в происходящем. Так велика была ее вера в Алукарда, что даже предельно ясное событие она отказывалась трактовать напрямую.
— Нет, — в сотый раз покачала она головой. — Это абсолютно невозможно. Ты не поняла того, что он передал. Это просто военная хитрость, через час-другой он свяжется с тобой повторно и доложит об уничтожении «Миллениума» и этого мерзавца Руди. Иначе быть не может.
— Но то, что он передал… было… было однозначно. Он принимает условия и переходит…
Интегра решительно отстранилась и встала.
— Достаточно. Я не верю.
«Я не верю». Трудно представить себе худшее развитие событий. В конце концов, недостаток личного состава можно восполнить, боеприпасы — купить, стратегию действий — разработать и внедрить. Но что делать, когда руководство попросту игнорирует опасность, отказывается ее признавать?
И разговаривать тут дальше — все равно, что топором пытаться рубить тесто. Бесполезно и крайне утомительно.
Я осталась одна. В том смысле, что только я, похоже, понимала, что нужно что-то делать. Алукард мог считать, что с его сдачей все закончилось, Интегра — продолжать верить, что все продолжает идти по плану, но интуиция внятно подсказывала, что дело еще далеко от завершения.
Женская интуиция — и так-то безошибочная штука. А год под пулями и снарядами вообще обостряет ее до невозможности.
В общем, некоторое время я еще потеряла, просидев у себя в комнате, тупо уставившись в стену. В лазарет идти уже не хотелось, от слова совсем, да и передвигаться я уже могла без посторонней помощи, а в нашем деле это практически приравнивается к полному выздоровлению.
Руди-Руди-Руди… Что-то такое важное я поняла про тебя там, сидя в голове у Алукарда, настолько важное, что сознание встало на дыбы: «Не забыть! Черт! Пригодится!», но то, что произошло потом, напрочь вышибло из мозга все, кроме пустого, тупого удивления и растерянности. Реакция Интегры на мои слова была, по большому счету, объяснимой. Она была прагматиком до мозга костей и не умела работать с невероятным. А произошедшее было именно таким.
Алукард предал. Не мог предать по самой своей сути, но предал все равно. Призрачный шанс на вторую жизнь для своего сына оказался важнее клятвы верности семье Хеллсингов. С другой стороны…
Своих детей у меня не было — не сподобилась как-то, ни времени не было, ни желания. Зато у меня были родители (вот именно — были. Переведены в прошедшее время одной стальной трубой, набитой порохом, ксилидином и нитроглицерином. Они были террористами, наверняка). И я хорошо помню, как в университете разразился скандал, когда декан, увидев черно-оранжевую ленточку на моем рюкзаке, самолично сорвал ее, растоптал, после чего пообещал отчислить с волчьим билетом за «антинациональную деятельность», а попутно еще и скинуть информацию на меня в службу безопасности. Он был идейный, грубый человек с тяжелым характером, и вполне мог исполнить обещанное. Так вот, в тот вечер, когда я сидела дома и смотрела пустым взглядом в монитор, в комнату внезапно вошел отец. Как обычно, хмурый, сосредоточенный и немногословный.
«Не волнуйся, — сказал он. — Ничего он тебе не сделает».
«Откуда знаешь?» — поинтересовалась я.
«Оттуда, — буднично пояснил отец, — что если он только дернется, я его зубами на куски разорву. В буквальном смысле. За то, что посмел замахнуться на мою дочь».
Ну, он не «замахнуться», правда, сказал, употребил другое слово. Мой отец, обычный инженер, в последний раз державший в руках оружие на сборах в далекой молодости, был готов на все ради своей Машеньки. Даже в ситуации, где с ним вполне реально могли сделать что угодно.
