Призрак музыки - Александра Маринина

– …пепельница керамическая, в которой находятся… двенадцать окурков от сигарет «Кэмел спешиал лайтс», бутылка пластиковая объемом два литра с этикеткой «Вера», в бутылке находится прозрачная жидкость, заполняя бутылку на высоту… Кто линейку спер? Дай сюда, ворюга… На высоту два и три десятых сантиметра… Так, дальше поехали. Стакан с остатками прозрачной жидкости, расположен рядом с пепельницей и бутылкой… Еще один стакан на противоположной стороне стола, на вид сухой и чистый, видимых отпечатков пальцев и губ не имеется.

Гмыря не обратил на Настю внимания, и она на цыпочках вышла на кухню. Здесь было чисто, спокойно и прохладно. На столе стояла одинокая бутылка воды, все та же «Вера». Бутылка была пуста лишь наполовину. А в комнате стояла почти допитая бутылка и два стакана. Понятно. К Храмову пришел гость, и он, как воспитанный хозяин, поставил на стол два стакана и непочатую бутылку. Гость, однако, не пил, жажда его, по всей видимости, не мучила, так что стакан его остался сухим и чистым. Что же получается, за время встречи Храмов выпил без малого два литра воды? Получается. Бедный водохлеб!

Настя быстро прошла в комнату, где сидела безутешная вдова.

– Наталья Сергеевна, ваш муж курил?

– А?

Храмова вскинула на нее непонимающий взгляд, будто забыв, кто эта женщина и зачем она здесь.

– Что вы спросили?

– Ваш муж курил? – терпеливо повторила Настя.

– Нет почти… Только за компанию, когда застолье, мог выкурить две-три сигареты. И еще когда нервничал.

– Какие сигареты он курил?

– Легкие. Ему привозят откуда-то облегченный «Кэмел», настоящий, не лицензионный.

– Вы можете припомнить случай, когда Анатолий Леонидович выкурил бы больше десяти сигарет за короткое время?

– За короткое? Это сколько?

– Например, за два часа.

– Да что вы! Я такого никогда не видела. То есть я хочу сказать, что в то время, когда он работал в розыске, он, конечно, много курил, очень много, особенно когда сидел дома и ждал, что кто-то придет или позвонит. Тогда прикуривал одну от другой, все время дымил. Он очень нервничал в таких случаях, весь как натянутая струна был. А потом, года два назад, сказал, что будет бороться за здоровую старость, и резко сократил курение. В последние два года он курил совсем мало. Ему одной пачки хватало на неделю, а то и на две.

Хорошенькое дело! Двенадцать сигарет и два литра воды за одно прекрасное утро. Кого же ждал Анатолий Леонидович с таким диким нервным напряжением? И кто в результате к нему пришел? Кто заставил его так нервничать во время разговора? Уж понятно, что не друг и не клиент. Тогда кто?

Настя снова вышла туда, где находилась группа, подошла к столу и склонилась над пепельницей. Все двенадцать окурков были как братья-близнецы, совершенно очевидно, что тушила их одна и та же рука одним и тем же привычным жестом. Конечно, преступник мог быть достаточно хитер, чтобы курить те же сигареты из той же хозяйской пачки и тушить их таким же способом, но это бесполезная уловка, потому что экспертиза все равно покажет, кому принадлежит слюна на окурках, одному ли Храмову или кому-то еще.

– Каменская, помоги с бумагами, – скомандовал Гмыря.

Пока Сергей Зарубин и Коля Селуянов обходили соседей в надежде найти хоть кого-нибудь, кто видел и мог бы описать утреннего посетителя квартиры адвоката Храмова, Настя собирала папки и бумаги из письменного стола. Дело близилось к полуночи, и она спохватилась, что не предупредила мужа. Лешка, наверное, звонит ей из Жуковского каждые десять минут и с ума сходит от волнения. После неприятного эпизода с молоденькой Юлечкой Чистяков два дня подряд приезжал ночевать в Москву и, только убедившись, что Настя успокоилась, вернулся к родителям. «Интересно, – подумала Настя, – отчего он больше волнуется, оттого, что со мной что-то случилось, или оттого, что я загуляла с другим мужчиной?»

– Борис Витальевич, мне нужно позвонить, – сказала она Гмыре.

– А не обойдешься?

– Не обойдусь. Я мужа не предупредила, что выехала на место происшествия. Вы же знаете, что ревность – самое разрушительное чувство. Зачем человека зря травмировать?

– Самое разрушительное чувство, Каменская, – это зависть, – поучительно изрек Гмыря. – Спроси у Мусина разрешения, если он уже с телефонным аппаратом закончил, можешь позвонить.

Эксперт Мусин звонить разрешил.

– Не перепачкайся только, – предупредил он, – аппарат весь в порошке, я пальцы снимал.

– А я уж думал, что ты сбежала с проезжим актером, – с облегчением сказал Чистяков, услышав ее голос.

– И обрадовался? – спросила Настя.

– Еще как. Стал уже прикидывать, когда мне сделать предложение нашей Юлечке, а ты тут как тут на мою голову. Тебе там долго еще?

– Долго. Часа два, не меньше.

– Как домой доберешься? В метро пускать уже не будут.

– Селуянова попрошу отвезти, он на колесах.

– Не будь нахалкой, Коля – молодожен, его жена ждет возле теплой постели. Хочешь, я за тобой приеду?

Ей очень хотелось сказать «хочу». Еще горьковатым привкусом напоминал о себе ее недавний внезапный страх в один момент потерять Алексея, и Настя вдруг поняла, что нужно стараться успеть сказать и сделать самое главное, потому что, когда будет поздно, поправить уже ничего нельзя будет. Она так явственно представила себе, как обнимет мужа и скажет ему те слова, которые давно должна была сказать, но не говорила, считая это делом пустым и необязательным, делом, которое всегда успеешь сделать. А ведь можно и не успеть. Но сейчас почти полночь, и Жуковский отсюда – не ближний свет, а Лешке к девяти утра на работу. Она будет последней свиньей, если примет его джентльменское предложение и заставит ехать в такую даль на ночь глядя. Хотя, с другой стороны, Лешка хоть и умеренно ревнив, но он все же ревнив, и, если он подспудно хочет убедиться, что его жена действительно работает, а не прохлаждается в объятиях любовника, нельзя лишать его такой возможности. Конечно, Настя никогда не давала ему повода для ревности, но теперь, после эпизода с Юлей, все может измениться. Сколько историй знает человечество, когда супруг, подозревая другого в неверности, сам начинает изменять исключительно ради собственного психологического комфорта. Дескать, ты мне верность не хранишь, но и я не сижу без дела. И до тех пор, пока Чистяков будет испытывать неловкость от Юлиной выходки, он будет подсознательно ждать, что его жена может выкинуть что-нибудь подобное. Итак, хочет ли она, чтобы Леша приехал за ней сюда и отвез домой?

– Хочу, – сказала она решительно. – Приезжай за мной, Чистяков, мне хочется почувствовать себя замужней дамой, которую муж встречает после работы.

Почти в половине второго ночи осмотр места происшествия был наконец закончен. Гмыря первым вышел из квартиры и, грохоча ботинками, чуть ли не бегом спустился вниз. Квартира Храмовых находилась на втором этаже, можно было обойтись без лифта. Селуянов вышел последним.

– Тебя отвезти? – дежурно спросил он Настю, но по его голосу было отчетливо слышно, что он надеется на отрицательный ответ.

– Надеюсь, что нет. Не исключено, что внизу ждет мой профессор.

– Ого! Прилив нежности? – съехидничал Николай. – Сколько я помню, такого не случалось.

– Скорее прилив ревности. А насчет того, что раньше такого не случалось, так все когда-то бывает в первый раз.

– А ревность-то у кого? У профессора?

– Нет, Коленька, ревность у меня, а у профессора комплекс вины по этому поводу. Ладно, ты не вникай, это мы от скуки дурака валяем. Одна маленькая дурочка вообразила, что Чистяков от нее без ума, и тут же поставила меня об этом в известность. Чистяков, естественно, расстроился ужасно, он думает, что я теперь перестану ему верить и начну ревновать, а от ревности люди делают всякие глупости, в том числе и начинают изменять, причем без всякого на то желания, а исключительно из дурацкого принципа. Вот и думай теперь, у кого приступ ревности, у меня или у Лешки.

– Мудрено как у вас все, – покачал головой Селуянов. – Не можете вы, интеллектуалы, в простоте жить.

– А ты можешь?

– Теперь могу, – твердо ответил Николай. – Я теперь не думаю ни о чем, я просто люблю Валюшку и чувствую, что счастлив. А счастье, как тебе известно, не стимулирует умственную деятельность. Вот говорят же, что настоящий творец должен быть голодным, тогда он может создать шедевр. Сытые шедевров не создают. Для того чтобы хорошо думать, нужно быть несчастливым, а счастливые не думают, они просто живут. Поняла, гениальная ты моя?

Он придержал дверь, пропуская Настю из подъезда на улицу. Машина Гмыри, подмигнув фарами, уже отъезжала от дома. На противоположной стороне улицы рядом с машиной Селуянова Настя увидела «Москвич» Чистякова. Сам Алексей стоял рядом с машиной и что-то оживленно обсуждал с Зарубиным. «Боже мой, вот он стоит, – подумала Настя, чувствуя, как зашлось сердце, – стоит живой и здоровый, разговаривает с Сережей и даже не думает о том, что он жив и как ему повезло, что никакого несчастья пока не случилось. А я понимаю, какое это счастье, когда твои близкие с тобой, а не на кладбище, и еще можно насладиться тем, что они с тобой, и еще можно сказать им, как любишь их и дорожишь ими. Как хорошо, что я вовремя спохватилась!»