Прыжок за борт - Джозеф Конрад

Моя гичка очутилась в кильватере бригантины, и я отчетливо видел Джима: он стоял на корме в лучах клонившегося к западу солнца и высоко держал над головой фуражку. Донесся заглушённый крик:

— Вы… еще… обо мне… услышите…

Кажется, он сказал — «обо мне».

Меня ослепил блеск моря у его ног, и видел я его неясно. Мне суждено видеть его всегда неясно, но, уверяю вас, ни один человек не мог быть менее «как труп» (так выразилась эта каркающая ворона). Я разглядел лицо маленького полукровки, напоминавшее спелую тыкву, оно высовывалось из-под локтя Джима; он тоже поднял руку, словно вот-вот нанесет удар. Absit omen![16]

ГЛАВА XXIV

Берег Патюзана — увидел я его около двух лет спустя — мрачен и обращен к туманному океану. Красные дороги, похожие на водопады ржавчины, видны под темно-зелеными кустарниками и ползучими растениями, одевающими низкие утесы. Болотистые равнины сливаются с устьем рек, а за лесом вздымаются зазубренные голубые вершины. В открытом море цепь островов — темных глыб — резко вырисовывается в вечной дымке, пронизанной солнечными лучами, словно остатки стены, размытой волнами.

У одного из рукавов устья Бату-Кринг находится рабочая деревушка. Река, так долго остававшаяся недоступной, была тогда открыта для плавания, и маленькая бригантина Штейна, на которой я прибыл, за тридцать шесть часов поднялась вверх по течению, не подвергнувшись обстрелу. Такие обстрелы уже отошли в прошлое, если верить старшине рыбачьей деревушки, который в качестве лоцмана явился на борт бригантины. Он разговаривал со мной (я был вторым белым человеком, какого он видел за всю свою жизнь) доверчиво, говорил преимущественно о первом виденном им белом. Он называл его туан Джим, и тон его произвел на меня впечатление благодаря странному соединению фамильярности и благоговения. Они, т. е. жители этой деревушки, находились под особым покровительством белого туана: это говорит о том, что Джим не помнил зла. Он предупреждал, что я о нем услышу. Да, я о нем услышал. Родилась уже легенда, будто прилив начался на два часа раньше, чтобы помочь ему подняться вверх по течению реки. Болтливый старик сам управлял каноэ и был очень удивлен таким странным явлением. Вдобавок вся слава досталась его семье. Гребли его сын и зять; но они были юнцами и не заметили быстрого хода каноэ, пока старик не обратил их внимания на этот изумительный факт.

Прибытие Джима в эту рыбачью деревушку было благословением, но для них, как и для многих из нас, благословению предшествовали ужасы. Столько поколений сменилось с тех пор, как последний белый человек появился на реке, что даже легенды были позабыты. Появление этого существа, упавшего к ним словно с неба и приказавшего, чтобы отвезли его в Патюзан, вызвало тревогу; настойчивость его пугала; щедрость казалась более чем подозрительной. То было неслыханное требование, не имевшее в прошлом прецедента. Как отнесется раджа? Как он с ними поступит? Большая часть ночи ушла на совещание, но риск обратить на себя гнев этого странного человека был столь велик, что, наконец, они снарядили челнок. Женщины завопили, когда они отчалили. Бесстрашная старая колдунья прокляла пришельца.

Как я вам сказал, он сидел на своем жестяном ящике, держа па коленях незаряженный револьвер. Чтобы не упасть, он не цвигался — такое напряжение сильнее всего утомляет, — и так прибыл он в страну, где ему суждено было прославиться своими подвигами от синеющих вершин до белой ленты прибоя у берега. За первым поворотом реки он потерял из виду море с его неугомонными волнами, которые вечно вздымаются и падают, чтобы снова подняться, — символ вечной борьбы человечества. Перед собой он увидел неподвижные леса, ушедшие глубоко корнями в землю, стремящиеся навстречу солнечному свету, печные, как сама жизнь, в темном могуществе своих традиций. Л счастье его, окутанное покрывалом, восседало подле, словно восточная невеста, которая ждет, чтобы рука господина сорвала с нее вуаль. Он тоже был наследником темной и могущественной традиции.

Мне, однако, он сказал, что никогда еще не чувствовал себя таким подавленным и усталым, как в этом каноэ. Двигаться он не смел и только протягивал руку за скорлупой кокосового ореха, плававшей у его ног, и осторожно вычерпывал воду. Тут он понял, как тверда крышка жестяного ящика! У него было изумительное здоровье, но несколько раз во время этого путешествия у него кружилась голова, а в промежутках он тупо размышлял о том, каков будет пузырь на его спине от ожога. Для развлечения он стал смотреть вперед, на какие-то грязные предметы, лежавшие у берега, и старался решить, бревно ли это или крокодилы. Но вскоре он бросил это развлечение. Ничего занятного в нем не было: предмет всегда оказывался крокодилом. Один из них бросился в реку и едва не перевернул каноэ. Но эта забава тотчас же кончилась. Затем после долгого пути он радостно приветствовал группу обезьян, спустившихся к самому берегу и провожавших лодку криками. Вот как шел он к величию, — подлинному величию, какого когда-либо достигал человек. Он страстно ждал захода солнца, а между тем три гребца готовились привести в исполнение задуманный план — выдать его радже.

— По-видимому, я чуть-чуть потерял сознание от усталости или задремал, — сказал он, — так как внезапно заметил, что каноэ подходит к берегу. Тут он обнаружил, что леса остались позади, вдали виднеются первые дома, а налево какие-то укрепления; его гребцы выпрыгнули на берег и со всех ног пустились бежать. Инстинктивно он бросился за ними. Сначала он поду мал, что они по неведомой причине дезертировали, но затем ус лышал крики, распахнулись ворота, и толпа людей двинулась ему навстречу. В то же время лодка с вооруженными людьми появилась на реке и, поравнявшись с его каноэ, отрезала ему таким образом отступление.

— Я был, видите ли, слишком изумлен, чтобы оставаться хладнокровным, и будь этот револьвер заряжен, я пристрелил бы кого-нибудь, и тогда мне пришел бы конец. Но револьвер был не заряжен…

— Почему? — спросил я.

— Не мог же я сражаться со всем населением; я не хотел ид ти к ним так, словно боялся за свою жизнь, — ответил он, и в глазах его мелькнуло мрачное упорство.

Я удержался и не сказал, что им-то не было известно, заря жен револьвер или нет.

— Да, так или иначе, но револьвер не был заряжен, — повто рил он добродушно, — Я остановился и спросил их, в чем дело. Они как будто онемели. Я видел, как несколько человек тащили мой ящик. Этот длинноногий старый прохвост Кассим — я вам завтра его покажу — выбежал вперед и залепетал, что раджа желает меня видеть. Я сказал «ладно». И я хотел видеть раджу; я попросту вошел в ворота и… и вот я здесь.

Он засмеялся и вдруг спросил:

— А знаете, что лучше всего? Знание, что проиграл бы Патюзан, если бы меня отсюда вышвырнули.

Так говорил он со мной перед своим домом в тот вечер, о котором я упомянул, — в тот вечер, когда мы сидели и наблюда ли, как луна поднималась над пропастью между холмами, словно призрак из могилы; лунное сияние опускалось, холодное и бледное, как мертвый солнечный свет. В сравнении с солнечным светом лунный свет — то же самое, что эхо в сравнении со звуком: печальна нота или насмешлива, но эхо остается обманчивым и неясным. Лунный свет лишает все материальные формы, среди которых в конце концов мы живем, их субстанции и дает зловещую реальность одним лишь теням. И тени вокруг нас были реальными, но Джим, стоявший подле меня, казался очень сильным, словно ничто не могло его лишить реальности. Быть может, действительно ничто не могло его теперь коснуться, раз он выдержал натиск темных сил. Все было безмолвно и неподвижно; даже на реке лунные лучи спали словно на поверхности пруда. Прилив был на высшем уровне — это был момент полной неподвижности, подчеркивающий изолированность этого затерянного уголка земли. Дома, скученные вдоль широкой блестящей полосы, не тронутой рябью или отблесками, подступали к воде, словно ряд неясных глыб; они походили на призрачные стада бесформенных существ, прорвавшихся вперед, чтобы испить воды из призрачного и мертвого потока. Кое-где за бамбуковыми стенами поблескивал красный огонек, теплый, словно живая искра, наводящий на мысль о человеческих привязанностях, надежном крове и отдыхе.

Он признался мне, что часто наблюдал, как потухали один за другим эти теплые огоньки; ему нравилось следить, как отходят ко сну люди, уверенные в безопасности завтрашнего дня.

— Здесь спокойно, правда? — спросил он.

Красноречив он не был, значительностью отмечены были его следующие слова:

— Посмотрите на эти дома. Нет ни одного дома, где бы мне не доверяли. Боже! Я вам говорил, что пробьюсь! Спросите любого мужчину, женщину, ребенка… — Он на момент умолк. — Ну, что ж, во всяком случае, я на что-то годен.

Я поспешил заметить, что не мог он не прийти к такому заключению.