Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4. - Мурасаки Сикибу

Юная госпожа, принужденная влачить безрадостное существование в этом мрачном жилище, обрадовалась гостье, с которой можно было поговорить о прошлом, и, распорядившись, чтобы монахиню немедленно провели к ней… Она всегда питала особенно теплые чувства к этой женщине, некогда прислуживавшей ее отцу.

— С тех пор как мы встретились, не было дня, чтобы я не думала о вас, — сказала монахиня Бэн. — Но я отреклась от мира и не бываю даже у супруги принца Хёбукё. Когда б не настойчивые просьбы господина Дайсё, я вряд ли решилась бы…

Значит, Дайсё не забыл ее? — И сама девушка, и кормилица были тронуты. Там, в доме на Второй линии, он показался им таким красивым… Право, можно ли было предполагать?..

Когда спустилась ночь, кто-то тихонько постучал в ворота.

— К вам приехали из Удзи, — послышался голос.

«Наверное, это от Дайсё», — подумала монахиня и послала слугу открыть ворота. Она была немало удивлена, увидев, что карету подвели к дому. Тут вошел один из телохранителей и заявил, что хотел бы встретиться с монахиней Бэн. А поскольку он назвал имя одного из управителей владений Дайсё в Удзи, монахиня подошла к дверям. Сеялся мелкий дождь, и вдруг гулявший по саду холодный ветер принес чудесное благоухание… О его происхождении догадаться было нетрудно, и в доме воцарилось смятение. Это бедное жилище не было подготовлено к приему столь высокого гостя, и захваченные врасплох дамы: «Что же делать?» — вопрошая, бестолково засуетились вокруг.

— Мне хотелось бы поговорить с вашей госпожой, — сказал Дайсё. — В этом уединенном жилище нам никто не помешает, и, может быть, мне удастся наконец высказать хоть малую часть того, что терзает душу…

Девушка так растерялась, что не могла выговорить ни слова, и пришлось вмешаться кормилице.

— Раз уж господин Дайсё пожаловал, — заявила она, — нельзя отправлять его обратно, не предложив ему даже присесть. Надо только потихоньку послать кого-нибудь к госпоже Хитати… Ведь ее дом совсем близко.

— По-моему, с этим спешить не стоит, — ответила монахиня. — Почему бы молодым людям не поговорить? Я не вижу в этом дурного. Или вы думаете, что они сразу же воспылают друг к другу нежными чувствами? На свете нет человека благороднее Дайсё, он никогда не сделает ничего, что могло бы оскорбить вашу госпожу.

Дождь между тем лил все пуще, и небо совсем потемнело. Издалека доносились грубые голоса совершающих вечерний обход сторожей:

— С юго-восточной стороны дома разрушена стена, не спускайте с нее глаз.

— Вы бы лучше ввели кареты во двор и закрыли ворота.

— Что за люди, никакого соображения…

Дайсё прислушивался к этим странным речам со смешанным чувством любопытства и неприязни.

— У переправы Сано «нету даже дома, где б укрыться мог…» (480), — произнес он, устраиваясь на галерее, окружавшей этот провинциальный на вид дом.

Потому ли, что входЗарос — не пройти — буйным хмелем,У беседки стоюПромокнув до нитки. С крыши —Бесконечные струйки дождя.[52]

Можно себе представить, как дивились жалкие жители восточных провинций, когда ветер доносил до них благоухание рукавов Дайсё.

В конце концов, рассудив, что отказывать такому гостю неприлично, дамы устроили для него сиденье в южных передних покоях. Госпожа долго не решалась выйти, но дамы настаивали, и она, хотя неохотно, повиновалась. Раздвижную дверцу, отделявшую молодых людей друг от друга, прикрыли, оставив небольшую щель.

— Сидеть за дверью мне еще не приходилось, — посетовал Дайсё. — Право, я готов пенять плотнику, воздвигнувшему меж нами такую преграду.

И, потихоньку проникнув внутрь, он сразу же заговорил о своих чувствах, ни словом не обмолвившись о том, что видел в девушке живое подобие ушедшей.

— Однажды совершенно случайно я увидел вас сквозь щель в перегородке, — говорил Дайсё, — и с тех пор не могу забыть. Наверное, это судьба. Сам того не желая, я беспрестанно помышляю о вас…

Девушка не разочаровала его — напротив. Глядя на ее нежные, кроткие черты, он почувствовал себя окончательно плененным.

До рассвета, судя по всему, было недалеко, но петухи почему-то еще не кричали. С Большой дороги, которая проходила где-то поблизости, доносились сиплые крики разносчиков, выкрикивавших названия каких-то неведомых Дайсё товаров.

«Наверное, в предрассветной мгле торговцы с корзинами на головах похожи на страшных демонов», — думал он, прислушиваясь к крикам. Все здесь было непривычно и взору его, и слуху, но какое-то своеобразное очарование таилось в этих зарослях полыни. Скоро снова послышались голоса сторожей. Открыв ворота, они разошлись по покоям и, очевидно, легли отдохнуть. Подозвав слугу, Дайсё приказал подать карету к боковой двери, затем взяв девушку на руки, вынес ее наружу. Дамы остолбенели от неожиданности.

— Ведь сейчас Девятая луна![53] — испуганно восклицали они. — Как можно? Это недопустимо!

Монахиня Бэн была не менее других удивлена подобным поворотом событий. Ей было жаль юную госпожу, и тем не менее она посчитала своим долгом успокоить дам.

— Господин Дайсё знает, что делает, — сказала она. — Не стоит так беспокоиться. К тому же день перехода будет только завтра, так что по-настоящему Девятая луна еще не наступила.[54]

А случилось все это на Тринадцатый день Девятой луны.

— Пожалуй, я задержусь в столице, — сказала монахиня Дайсё. — Мне нужно навестить супругу принца Хёбукё. Она обидится, если я уеду, не повидавшись с ней.

Однако Дайсё не хотелось, чтобы Нака-но кими сразу же узнала о случившемся, и он принялся уговаривать монахиню ехать с ними.

— У вас еще будет время искупить свою вину перед госпожой, — заявил он. — А нам не обойтись без провожатого…

— Одна из вас должна поехать с нами, — добавил он, относясь к прислужницам, и вместе с монахиней в карету села молодая дама по прозванию Дзидзю. Кормилица и девочки-служанки, сопровождавшие монахиню в столицу, принуждены были остаться, так и не успев прийти в себя от неожиданности.

«Куда мы едем? Далеко ли?» — гадала девушка, но оказалось, что они ехали в Удзи. Дайсё заранее позаботился о том, чтобы были подготовлены быки на смену. Когда, миновав долину реки Камо, путники добрались до монастыря Хосёдзи, забрезжил рассвет. Увидев в тусклом утреннем свете лицо Дайсё, Дзидзю замерла от восхищения и, забыв о приличиях, принялась беззастенчиво любоваться им, в то время как ее госпожа лежала в беспамятстве.

— Дорога здесь каменистая, — сказал Дайсё и, взяв девушку на руки, прижал к груди. Узкое длинное полотнище из тонкого шелка, разделявшее карету на две части, не препятствовало солнечным лучам проникать внутрь, и монахиня чувствовала себя весьма неловко. «А ведь когда-то я могла ехать вот так же, сопровождая свою покойную госпожу, — вздыхала она. — Увы, с какими превратностями приходится сталкиваться тем, кто долго живет в этом мире». Она изо всех сил старалась сдерживаться, но в конце концов лицо ее сморщилось, и она заплакала. «Только этого не хватало, — рассердилась ничего не понимавшая Дзидзю. — Присутствие этой особы вообще неуместно в такой день, а если она к тому же еще и плачет… Как же слезливы старые люди!» Впрочем, вряд ли кто-то другой думал бы на ее месте иначе.

А Дайсё… Хотя разочарования он не испытывал — напротив, места, по которым они проезжали, пробуждали в его душе мучительные воспоминания, и, чем дальше в горы уводила их дорога, тем плотнее становился встававший перед взором туман. Дайсё сидел задумавшись и не сразу заметил, что длинные, многослойные рукава его свесились вниз и, промокнув от речного тумана, приобрели мрачный серый оттенок. Только когда карета, съехав с отлогого склона, стала подниматься вверх, он втянул рукава внутрь.

— Я верю: судьбаМне ее в утешенье послала.Но отчегоПо утрам на мои рукаваТак обильно роса ложится?—

Забывшись, Дайсё произнес эти слова вслух, и рукава старой монахини сразу же промокли до нитки — хоть выжимай. Нетрудно вообразить, как возмущалась и негодовала Дзидзю! «Такой радостный день, а эта несносная старуха словно задалась целью испортить его».

Услышав сдавленные всхлипывания монахини, Дайсё тоже заплакал украдкой, но, почувствовав себя виноватым перед девушкой — «А каково ей?» — сказал:

— Вы и представить себе не можете, сколько раз приходилось мне ездить по этой дороге. Воспоминания так печальны… Не хотите ли приподняться и посмотреть на горы? Сегодня они особенно прекрасны. Нельзя же все время молчать.

Он принудил девушку подняться, и она, изящно прикрыв лицо веером, робко выглянула. При поистине поразительном сходстве с Ооикими в ней угадывался слишком мягкий, безвольный характер, внушавший Дайсё известные опасения. Ооикими была нежна, словно дитя, и тем не менее обладала удивительной душевной твердостью… И Дайсё вздыхал, «устремляя взор к небесам» (331).