Рыцари рейха - Руслан Мельников

Еще на палубе виднелись приплюснутые, обмотанные цепями якорные шпили. Два тяжелых двурогих якоря — подняты и плотно притиснуты к бортам. Двигатели у катера, скорее всего, винтовые. Пара... Или даже тройка... Дизели... И дизели, должно быть, неслабые. В остальном «раумбот» максимально облегчен и переоборудован под неприхотливое средневековье.

Из вооружения на борту оставлены тридцатисемимиллиметровое орудие «Флак-36», кажись, — в носовой части, а на корме — скорострельная двадцатимиллиметровка «MG. С/38». Универсальный пулемет. Изначально — зенитка для борьбы с низко летящими самолетами, но частенько использовался фашистами и на прямой наводке. И результаты впечатляли. Мало какое стрелковое оружие сравнится с этой убойной штукой, если требуется очень быстро и очень наверняка расправиться с небронированной или легкобронированной целью.

Сейчас «MG. С/38» предназначался для стрельбы исключительно по наземным и надводным целям. В обычном морском сражении такой пулеметик в два счета отправит на дно и когг, и галеру. Впрочем, максимальный — зенитный — угол подъема ствола предусмотрительные конструкторы снижать не стали. И правильно: катер имел возможность идти вплотную хоть под отвесными скалами, хоть под крепостными стенами — идти и поливать огнем противника, засевшего наверху. В мире, не ведавшем даже примитивного огнестрельного оружия, судно цайткоманды СС могло противостоять любому флоту и любому береговому форту. Сейчас, правда, оба ствола «раумбота» зачехлены брезентом, но опытной команде понадобятся считаные секунды, чтобы привести орудия в боевую готовность.

Глава 52

— Мы на месте, синьоры! — толстячок Джузеппе, громко отдуваясь, первым выбрался на крутой берег канала.

Из грязной (в припортовых каналах мусора плавало больше, чем где-либо, да и местные улочки совсем уж не отличались чистотой) воды торчали полосатые шесты. Самые кончики...

— Осторожнее, синьоры, здесь глубоко, — предупредил купец, — Очень глубоко.

Вслед за Джузеппе из гондолы выскочил Гаврила. Богатырь галантно подал руку своей даме и чужой жене. Дездемона благодарно улыбнулась новгородцу. Бурцев сошел на берег последним.

Совсем рядом, на соседней улочке, пророкотал мотоциклетный двигатель, застучали копыта. Между домами промелькнула коляска «Цундаппа» с пулеметом и тевтонские плащи с черными крестами.

Бурцев напрягся. Нет, пронесло... Эсэсовско-фашистский патруль проехал мимо, к каналу не свернул.

— Нас, небось, ищут, — шепнул в ухо Гаврила.

Ну-ну, пусть поищут...

— Куда теперь, Джузеппе? — Бурцев повернулся к купцу.

— А вон к той таверне напротив. Прошу, синьоры.

Венецианец указывал на двухэтажное неказистое строение с маленькими окошками. Пьяные напевы доносились с первого этажа, женский смех и визг — со второго, а у входа застыли в неподвижности угрюмые личности в черных всепогодных плащах. Только глаза и поблескивают из-под огромных капюшонов. Вышибалы, наверное. Или охрана. А может местная «крыша». Притончик-то приблатненный — сразу видать.

Как понял Бурцев из беглых объяснений Джузеппе, «Золотой лев» представлял собой целый гостинично-развлекательный комплекс с сомнительной репутацией: питейное заведение, постоялый двор, публичный дом и что-то вроде подпольного клуба контрабандистов. И все под одной крышей и вывеской.

Крыша была старая и изрядно прохудившаяся. Вывеска болталась на ржавых цепях над низенькой дверцей. На толстой, растрескавшейся и потемневшей от времени доске Бурцев не без труда различил очертания грубо намалеванной гривастой кошки. Лев? Весьма сомнительно, вообще-то. И вовсе он даже не золотой, а синюшный какой-то — вроде испитой морды алкоголика. Если на рисунке и была когда-либо позолота, то давным-давно осыпалась.

Крепкие ребята в черных плащах пропустили их беспрепятственно. Даже поприветствовали Джузеппе сдержанными поклонами. Узнали, видать, постоянного клиента.

В окнах второго этажа мелькнула полуголая вульгарная девица. Смеясь, сделала купчишке ручкой. Как старому знакомому! Ага, а Джузеппе-то не такой уж безнадежный мужчина, как расписывала его Дездемона. Интересно-интересно... уж не здесь ли глава семейства пропадал ночами, пока его женушку обхаживал Бенвенутто?

— Порка путана! — злобно прошипела Дездемона.

Перевода не требовалось: путана — она и в Африке путана. А в Венеции — и подавно.

Джузеппе провел их внутрь. Однако же! Тяжелый отвратный духан. Гомон нетрезвых голосов. Удушливая полутьма. Где-то в «нумерах» второго этажа закричала в экстазе женщина, а здесь внизу... Да уж...

Залитый кровью былых драк, заплеванный и заблеванный донельзя земляной пол слегка присыпан свалявшимися опилками, стружкой и песком, но «покрывало» это не менялось, наверное, с сотворения мира. Под грязным слоем вроде бы даже что-то копошилось, а в углу валялась невесть откуда взявшаяся свинья. Антисанитария — полнейшая. Как тут вообще можно пить или есть — непонятно. Бурцева выворачивало уже от одного вида хваленого «Золотого льва».

Тем не менее несколько столов занимали многочисленные шумные компании. Судя по всему — моряки, вернувшиеся после удачной торговой экспедиции. Ребята говорили громко, а пили много. На столах и под столами в беспорядке валялись грязная посуда, объедки, черепки разбитых глиняных кружек. Кто-то — уже совсем хорошенький — мочился, не поднимаясь с лавки и не снимая штанов. Оглушительный гогот сопровождал этот процесс.

Невозмутимого хозяина — его Бурцев, как и обещал Джеймс Банд, сразу признал по красной роже — происходящие в таверне безобразия ничуть не трогали. Видимо, за все было уплачено сполна и заранее. А может, тут такое просто в порядке вещей?

— Скифо! Скифо! Скифо![65] — цедила сквозь зубы «ореол святости». — От-вра-ти-тель-но!

Еще один стол — в дальнем уголке-закутке возле окошка — был завален небольшими оструганными дощечками. Над дощечками склонился худощавый, болезненного вида юноша в потертом камзоле и громадном берете. Перепачканные сажей руки, мечтательно-печальные глаза, губа, по-детски оттопыренная в какой-то вечной и безысходной обиде на весь мир... Парень не пил и не ел. Он... Бурцев присмотрелся — да, действительно, он рисовал!

Зарисовано было все вокруг. Дощечки, стол под ними, соседний — пустующий — стол, стена у окна, лавка, на которой сидел молодой художник, и прочие лавки, до которых дотянулась его рука. А юноша в берете никак не мог остановиться. Уверенными движениями он в безумном упоении творца наносил угольком на дерево штрих за штрихом.

Вообще-то, Бурцев не был знатоком и ценителем живописи, но это! Мужчины и женщины, птицы и звери, дворцы и корабли, море и пасторальные пейзажи... Среди блевотины, плевков, потеков мочи и крови, среди пьяного гогота и визга проституток, среди тошнотворных запахов дурной кухни и отвратного пойла, среди кислой вони пота и испражнений рождались настоящие шедевры!

— Кто это, Джузеппе?

— Рисовальщик флорентийский, — пренебрежительно отозвался купец. — Джотто ди Бондоне[66]. Приехал в Венецию, чтобы запечатлеть сенсо. А пока вот упражняется где ни попадя. Видите, измалевал уж все углем. С головой, видать, у парня не в порядке. Но пока монета у флорентийца водится, его тут терпят. К тому же хозяин надеется, что парень обновит вывеску «Золотого льва».

Глава 53

А хозяин в замызганном фартуке уже спешил к ним с распростертыми объятиями. Точнее, не к ним — к их провожатому. Красная физиономия от избытка чувств стала пунцовой.

— Буон джорно[67], синьор Джузеппе!

Да, купца тут хорошо знали. Дружеские приветствия были шумными и долгими — пришлось прерывать.

— Джузеппе, скажи этому трактирщику, что нам нужен Джеймс-британец. Он должен ждать нас здесь. Он и его спутники.

Трактирщик оттопырил губу, задумался. Покачал головой, развел руками, что-то виновато залопотал по-итальянски.

— Он не знает никаких британцев. И среди его постояльцев нет ни одного человека по имени Джеймс, — перевел Джузеппе.

— А ну-ка дай ему одну монету.

Бурцев протянул Джузеппе свой кошель.

— Зачем давать? — Купец вцепился в сарацинский мешочек мертвой хваткой.

— Чтоб память излечить. Чтоб кровь не только к роже, но к мозгам потекла. Давай-давай, не жадничай, не то заберу золото.

Купеческая рука, отдающая чужую монету, дрожала. Теперь на своего знакомца Джузеппе смотрел с плохо скрываемой ненавистью. Трактирщик же был доволен — дальше некуда! Физиономия счастливчика от радости покраснела настолько, что, казалось, из-под кожи вот-вот засочится сукровица. Разумеется, вздремнувшая память пройдохи мигом пробудилась.

— О! Синьор Джеймс! — вскричал краснорожий. И звонко-звонко припечатал ладонью по лбу. Типа, вспомнил... — Си!

Он еще что-то добавил. Расстроенный Джузеппе переводить не стал. Но и так ясно: их просили подождать.