Большая стрелка - Илья Рясной

— Люди горячие. Жди ответа, — сказал Армен. Хотя он и был по национальности армянином, и воевал в Карабахе, но со своими земляками предпочитал не общаться, решив для себя, что он работает на руднянских, и с этого пути не собирался сворачивать.

— Не будет пока ответа, — сказал Художник. После того как вора в законе Гарика выкинули из города, армянская община на активный отпор не решится.

Ахтумской милиции разборы надоели давно, кроме того, у общины были кое-какие связи в руководстве областного УВД, потому сотрудники милиции рыли носом землю. Они задержали нескольких руднянских, вычислили одного, принимавшего участие в избиении армянского торговца. Тот делал Круглые глаза и талдычил, что к корешам просто черные придрались, ну и получили. Даже когда ему наваляли рубоповцы по первому разряду, выбить ничего не могли, поскольку был он обычный шпаненок, просто нанятый для этой работенки.

Между тем на ликерке кипели страсти вокруг дележа акций, управления предприятием. Подал было голос профсоюз, но Гринберг в своей привычной манере быстро разрешил проблему — кого-то подмазал, на кого-то надавил, кого-то облапошил. И практически получил под контроль ТОО «Эльбрус». Естественно, интересы Художника тоже забыты не были.

Руднянские, как принято, достаточно быстро обросли для финансовых операций, отмывки денег подставными фирмами, счетами, какими-то улыбающимися молодыми людьми — менеджерами, референтами, консультантами.

Росло соответственно и количество активных членов группировки. Некоторых Художник уже в лицо не знал. Но ядро — бригада, которая занималась мокрыми делами и которая была в курсе основных дел, — составляло меньше десятка человек.

Вместе с Гринбергом они начали открывать торговые точки в других областях — создавали сеть фирменных магазинов «Эльбрус». Естественно, в тех городах своя братва не дремала. И разборы не заставили себя ждать.

В Тверской области местная братва наехала на коммерсантов, когда еще только оформлялись регистрационные документы на магазин «Эльбрус». Бандиты действовали по правилам — пришли в офис, поинтересовались что и как, под кем лежит магазин, и сразу забили стрелку.

Стрелка состоялась тихим прозрачным вечерочком за дырявой оградой захиревшего тракторного парка, на фоне ржавых комбайнов и сенокосилок. Художник приехал один на скромной «Волге». Это стал его фирменный понт — появляться на старенькой машине, скромно одетым, не выпячивать челюсть, говорить спокойно, а когда слов не хватает — действовать сразу, без мата, ругани, пальцевания. И действовать по заранее продуманному в мелочах плану, предельно жестко.

Противная сторона, состоявшая из полутора десятков быков, прибыла на сияющем, с финтифлюшками и тонированными стеклами джипе — явно угнанном где-то в Европе и проданном за полцены, двух «девятках» и новенькой «БМВухе».

Художник вылез из машины, поежился. Местные несколько удивленно посмотрели на него — они привыкли, что стрелка должна быть стрелкой, чтобы народу было много, чтобы сверлили друг друга ненавидящими взорами, чтобы ненавязчиво угрожали, мерялись связями и, наконец, пришли бы к консенсусу или вцепились бы друг в друга.

Навстречу Художнику вышел лысоватый пузан, обильно разрисованный татуировками. Его пальцы были унизаны золотыми с бриллиантами перстнями — мода на этот прикид в Твери еще не прошла. Это был местный авторитет Тулуп.

— Здорово, братки, — Художник небрежно в приветствии махнул рукой, лениво зевнул и уставился на бугая.

— Здорово, коль не шутишь, — кивнул Тулуп. — Чего один ходишь по лесу? Не страшно?

Художник только пожал плечами.

Бугай ждал продолжения честного базара. Художник стоял, скучающе рассматривая его, и молчал.

— Глухонемой? — не выдержал бугай.

— Ты позвал, ты и говори. У меня к вам претензий нет.

— Зато у нас есть. Стекляшку поставили на нашей земле. Налоги не платите. Нехорошо.

— Кому нехорошо?

— Не по правилам.

— Вот что, Тулуп. Мы не фраера. Мы — порядочные люди. А люди людям работать не мешают.

— Не знаю, как у вас там, в Ахтумске. А у нас — поставил стекляшку — плати, хоть ты кто.

— И ты знаешь, кто мы?

— Знаю.

— Значит, плохо знаешь… Предложение одно — вы отваливаете, и мы больше друг друга не видим.

— Ну ты борзый.

Художник опять пожал плечами.

— Д как тебя сейчас в багажник? — осведомился Тулуп. — Да на базар настоящий, без дураков. А…

— Ты же взрослый человек, Тулуп. Двое детей, жена красавица.

— Ты чего, шкура? — подался вперед главарь.

— Сейчас школьный день заканчивается. Жена забирает из школы твоих сопляков… Ну а дальше, как вести себя будешь…

— Я тебя на куски казню, — прошипел Тулуп.

— Начинай, — усмехнулся Художник.

Тулуп прижмурился…

Художник знал, что у каждого человека есть слабые места. И знал, что каждую акцию надо готовить очень тщательно, узнавая все об объекте. Предводителю местной братвы было за сорок лет, и его слабость была в том, что он души не чаял в своих детях-близняшках и жене. Горилла, отвязанная и жестокая, с близкими он становился смирным и чувствовал себя виноватым. Художник считал, что такие кадры, как Тулуп, достойны презрения. Если занялся делами, у тебя не должно быть ахиллесовой пяты. И ты не должен быть привязан ни к кому. Привязанности гирями тянут к земле. Так, что можешь и не встать.

Практически у всех, с кем сталкивался Художник, семьи были той самой ахиллесовой пятой. И у братвы считалось недостойным вовлечение близких в разборки. Другое дело у лоха-коммерсанта взять в заложники ребенка — всегда пожалуйста. Но между своими так не принято. И не по высоким соображениям, а из вполне практических резонов — сегодня ты украл ребенка, завтра похитили твоего и искромсали на куски ржавыми ножами.

Художник же никогда не следовал никаким правилам.

— Теперь слушай меня. Нам ваш городишко дерьмовый нужен как прошлогодний град, — сказал Художник. — Нам вас тут теснить без интереса. Но и свое не отдадим. Хочешь войны… Так ведь мы не Красный Крест. Мы воюем по беспределу. И детские стоны нас не остановят. Не веришь — наведи справки…

— В машину его, — кивнул Тулуп своим бугаям.

Художник поднял руку. И один из бойцов тут же рухнул, схватившись за ногу.

Шайтан заблаговременно оборудовал огневую точку на дереве и замаскировался, как положено снайперу. Английская винтовка с пламегасителем и прибором бесшумной стрельбы стоила целое состояние.

Быки кинулись врассыпную, на ходу выдергивая стволы и озираясь. Они не знали, где затаилась смерть.

Тулуп стоял, набычившись. Художник даже не двинулся.

— Ну ты… — Тулуп не договорил.

— Я так думаю, вопрос мы порешили, — сказал Художник. — Магазин сгорит или хозяин ногу подвернет — вы теперь у нас страховое общество… Тулуп, не обостряй. И со стороны на разбор никого не зови. Нам никто не указ. Мы вон из Ахтумска Гарика Краснодарского поганой метлой вымели, а он не тебе чета, он коронованный. И пасть разинуть не успел. Так что дороже встанет. Лады?

Бушевала под толстой черепной коробкой Тулупа буря" метались черным ураганом противоречивые чувства — от порыва в злобе вцепиться, зубами и рвать этого хладнокровного да и до опасливого — забиться в щель и больше никогда не возникать на его пути.

— Без обид, Тулуп; — немножко сдал назад Художник. — Худой мир лучше доброй войны. Забыли раздор?

— Забыли, — процедил Тулуп.

— Вот и хорошо.

— Художник обернулся и пошел к «Волге», ощущая, как его затылок буравят ненавидящие взоры, и ожидая выстрела в спину. Всегда есть шанс нарваться на психов, на которых не действуют никакие доводы.

Он сел в машину и тронул ее. На шоссе прижал машину к обочине, остановил, оторвался от рулевого колеса. И провел ладонью по вспотевшему лбу, посмотрел на руки — они мелко дрожали.

Напряжение спадало. Оставалось чувство торжества и ликование. Он ощущал себя спортсменом, взявшим очередной рекорд. Крутизна хренова! Настропалились фраеров пугать, думают, им волк по зубам! Только зубки у них стертые!

Художник всегда испытывал пьянящую радость, когда ломал ситуацию, когда устанавливал власть своей воли. В этом был единственный смысл его жизни…

Еще в паре мест подобные выяснения отношений прошли вообще бесконфликтно. Обычно местные придерживались понятия — братва братве должна давать работать, лишь бы не хамели и шла хоть какая-то отстежка в местный общак — это долг чести.

Общак команды рос как на дрожжах. Теперь расходы в десяток-другой тысяч баксов не казались чрезмерными. Художник прикупил двухэтажный коттедж, «Опель-Фронтеро». К роскоши он относился в целом спокойно, но к хорошему привыкаешь быстро и вскоре представить не можешь, что можно жить хуже. Шайтан же только недавно выбрался с общаги — его жизнь там устраивала вполне, и ему, по большому счету, не надо было ничего. Галка, организовавшая еще две интимные фирмы, приобрела пятикомнатную квартиру, делала там евроремонт, план которого высмотрела в итальянском каталоге. Художник нашел ей бригаду хороших строителей, которых Галка постоянно предлагала кинуть.