Все источники бездны - Мария Галина

— Чаю хоть попейте, — сказала она приветливо.

— Так что, Лариса Захаровна, — спросил Борис, отставив чашку, — что это за история с родственницей вашей? Может, врут люди?

— И вовсе никакая она мне не родственница, — обиделась женщина. — Брата она моего покойного жена. У них в роду все были с придурью. А Валька — и того хуже. И что он в ней нашел? Все глазками стреляла да хихикала… А любил ведь он ее, Сенька покойный, уж так любил. Так ведь даже ребенка от нее не дождался.

— Как? — удивился Борис. — А я так понял, что у нее был сын.

Хозяйка многозначительно усмехнулась.

— Был-то был, но не от Сеньки. Он-то тогда в областной больнице лежал — сердечник он был, Сенька, аневризьма была у него, — она с удовольствием выговорила звучное слово, — а Валька, значит, все повадилась куда-то бегать. А Настасья — соседка ее, — говорила, что по ночам у нее в окнах свет и музыка, значит, играет. Ну, она и спрашивает — а кто, мол, Валентина, веселится там у тебя? Та молчит, только глазами хлопает и усмехается. Ну, той интересно стало. Подкралась она к окну-то Валькиному и стала глядеть в щелочку. А там, значит, на столе всякие конфеты, все чин чином, а за столом Валька сидит, а с ней, кто бы вы думали? Сенька! Сидят, чай пьют. Ну, утром Настасья-то Вальку встречает и говорит ей — что, мол, Сеньку выписали? Нет, отвечает та, не выписали, а только врач ему разрешил иногда дома бывать. Для здоровья, говорит, рекомендую. Ну, месяц прошел, другой, смотрим — на сносях Валька-то: Вот, думаем, Сенька обрадуется. Десять лет они жили, все вхолостую. И правда — приезжает Сенька (выписали его, значит, из больницы) и сразу к Вальке. Все тихо, а потом соседи слышат — визжит баба, и так визжит, точно свинья резаная. Прибегают, а он ее по двору за волосы таскает. От кого понесла, спрашивает, сука? Ну, а она цепляется за него — от тебя, говорит, ненаглядный, от кого же еще? Он еще пуще: пока мне уколы в жопу делали, ты, значит, тут развлекалась, а теперь еще и изгаляешься надо мной? Я все это время на койке провалялся, в сортир сам ходил, и то по праздникам, все больше под меня утку подсовывали. Она в слезы, а что тут скажешь?

Она вздохнула.

— И то верно. Добраться до нас трудно. Автобус из Чупы три раза в неделю ходит. Как он приезжал по ночам, Сенька-то, никто не видел. И как уезжал — тоже. Неладно все это. Я ей потом так и сказала — бес это тебя, Валентина, попутал.

— Ну и дальше-то что? — полюбопытствовал Павел.

— А то, что Сенька тут же и помер. Пока он ее за волосы таскал, аневризьма эта у него и лопнула. И осталась, значит, баба на сносях. Родила Алешку и уж так над ним тряслась. Себе во всем отказывала — все ему. А он, когда ему семь исполнилось, взял и пропал. Она такой вой подняла… Мужики наши все обшарили, — может, он в лесу заблудился или в бочагу ступил… Места тут глухие, страшные — пропадет человек, и не заметишь… Одним словом, не нашли парня. Вот тогда она умом и двинулась. Начала его в школу собирать — костюмчик новенький купила, портфель… Ходит, напевает. Нашелся, говорит, Алешенька. Сам пришел. Как, когда — молчит. И никому его не показывает. Болен он, говорит, нельзя его тревожить. Болен, так врача вызови, глупая баба! Нет, прячет его и молчит. И тут монтер наш, Петрович, приходит к ней электричество чинить. Вышел оттуда белый весь и говорит: — Видел я этого Алешеньку. И не пацан это вовсе. Что-то, говорит, непотребное. Она-то его в погребе прячет — говорит, свет ему глаза режет, — а он там сидит в темноте и светится сам по себе. И не шевелится. Ну, Петрович, известно, он и не то может увидеть, он с топором в одних подштанниках по дому бегал, чертиков рубил, кто же ему поверит? А выходит, правду он говорил…

Она недоуменно покачала головой.

— А вы его видели? — спросил Борис.

Та кивнула.

— Видела, когда его уже на машине вывозили. Она цепляется, кричит — отдайте сына моего… А что там лежит, на этих носилках, и сказать страшно. Голова огромная, лица нет, руки-ноги тоненькие, скрюченные… Его у Петровича на огороде откопали. Полежал он там маленько, конечно, но никакой это не мальчик, говорю я вам. Вообще не человек.

— Ну, а сами вы что про это думаете, Лариса Захаровна? — спросил Борис. — Кто же это был тогда? И вообще, ребенок-то у нее от кого?

Та пожала плечами.

— Заморочил ее кто-то. Отвел глаза. Дом их на отшибе стоит. А в лесах здешних всякая нечисть издавна водится.

— Леший, что ли? — насмешливо спросил Павел.

— Не знаю. Может, и леший. А только морочит тут людей кто-то.

— А что там за карьер у вас какой-то? — поинтересовался Павел.

— Да у нас тут два карьера. Один два года назад закрыли. А еще Старик есть. Это не здесь, это подальше… Никита, может, знает.

— Далеко это?

— Ну, как далеко… Пару дней пути. Дорогой, может, и меньше было бы, но в лесу дорог нет.

— Поговорить бы с этим Никитой…

— Воля ваша, — пожала плечами женщина, — а только зря вы это. Контактеры там эти шастали. И военные, говорят, высаживались — и то ничего не нашли. С вертолетами. Уж не знаю, правда, что они там искали.

— А… — медленно сказал Борис, — так это то самое место…

— Скажите, Лариса Захаровна, — перебил его Павел, — а откуда же это существо взялось? Ну, которое она за пропавшего сына принимала?

— Ну, Валька-то рассказывала одну историю, но к тому времени она уже умом повредилась. Что, мол, через неделю после того, как у нее сын пропал, ночью — тогда как раз гроза была, — она вдруг услышала Алешкин, значит, голос: «Мамка, а мамка, иди скорей на кладбище, забери меня. Холодно мне тут». Ну, Валька перекрестилась, плащ накинула, фонарик схватила и побежала. И видит, из травы, среди могил, глаза светятся. Он стоит и на нее смотрит. Она его на руки — и в дом.

— Да почему ж она решила, что это ее сын? — удивился Павел.

— А Бог ее знает, — пожала плечами хозяйка. — Потом задумчиво добавила: — И понятно, что он долго у нее не прожил, мумий этот. Рта-то у него не было. И как он только кормился?

— Скажите, Лариса Захаровна, — наседал Борис, — а проведать больную можно?

Та покачала головой.

— И не думайте. Ее в закрытой палате держат. Меня и то не пускают.

— Ну, что? — Борис обернулся к Павлу. — Пошли, поищем Никиту этого? Странные дела тут творятся, ей-Богу…

— А что, — задумчиво отозвалась женщина, — мы привычные. Это вам, городским, все в новинку.

— Где его найти-то можно?

— Может, в инспекции. Как выйдете отсюда, сразу свернете налево, там рядом с клубом маленькая такая пристроечка. Еще табличка висит. Может, он там…

— А что, у вас тут охотники часто бывают?

— Да нет, больше свои. Браконьерят помаленьку. Но иногда и верно, приезжают. Все больше осенью. Места тут у нас богатые. Клюква, брусника. Грибов полно. Ну, и дичи хватает.

Лесник оказался мрачноватым высоким человеком в линялой штормовке и сапогах. Он как раз запирал на замок двери с висящей на них табличкой «Инспекция». Слухи, видимо, распространялись быстро, и он не удивился, увидев новые лица.

— А тут-то что вам надо? — спросил он. Выговор у него был городской, и вообще что-то неуловимо отличало его от местных жителей.

— Нам сказали, вы хорошо окрестности знаете, — отозвался Борис. — Нам нужен проводник. Хотим поглядеть одно место.

— Заброшенный карьер, конечно, — ядовито сказал лесник, — все лезут на заброшенный карьер. И какой идиот первым распустил эти слухи…

— А на самом деле там ничего нет? — подхватил Борис.

— Ничего такого из ряда вон выходящего. Места только труднопроходимые. Болото. А все лезут, как с ума посходили. Вылавливай потом их. Контактеры эти. Приезжали, какое-то биополе мерили. Носятся как придурки, один ногу сломал — вертолет пришлось вызывать. Мне на свою голову хлопот не надо.

— Ну нет так нет, — примирительно сказал Борис. — Мы поглядим и уйдем. Вам-то какая разница, в какую сторону идти?

— А такая разница, что туда лучше со стороны губы подъезжать. На моторке. А мне к чему бензин тратить?

— Да заплатим мы, понятное дело. И за бензин, и сверх того. Вам что, деньги не нужны?

— Не нужны, — отрезал лесник. — Мне бензин нужен. И потом, куда вы пойдете в таком виде? — Он брезгливо оглядел их. — Ни снаряжения, ничего…

— Да купим мы, — сказал Борис, — тут что, сапоги купить негде?

— Вот купите, тогда и поговорим.

И он слегка пнул запертую дверь ногой, как бы ставя под разговором точку.

Борис неохотно спустился следом за ним с крыльца, к Павлу, который, стоя внизу, ожидал, чем кончится эта беседа.

— Погодите! — раздался чей-то голос.

Павел обернулся.

К ним приближался немолодой седоволосый человек явно городского вида. Он был одет в потрепанный твидовый пиджак и свитер с высоким воротом, но осанка его явно обличала человека военного. За плечом у него висела зачехленная двустволка.