Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник) - Илиодор

– Что?

– Да мне хочется с самими царями сцепиться.

– Что вы? Что вы? Да вы тогда погибнете!

– Пусть погибну, но мне хочется их дернуть за то, что они со такою сволочью, как Григорий Распутин, возятся. Посмотрю, откажутся они от этого подлеца или нет. А то это что же: мы за них здесь умираем, изводимся, а они там Бог знает что разделывают с распутником.

– Оставьте, оставьте об этом и думать даже… Погибнете…

Я тогда замолчал, но думать не перестал. И в этот раз, пред приездом Распутина, когда я готовился взять «блаженного старца» за шиворот, эта мысль овладела всем моим существом.

Я весь был погружен в приготовление к обличению.

Главным образом, я заботился о том, чтобы к известному роковому часу приготовить свидетелей; при свидетелях хотел обличить, чтобы Григорий после не отказывался от того, что было, в чем он сознался и как вообще было дело.

Свидетели, конечно, нашлись; это: Родионов, Митя, купец Чернышев и священники: Дедовский, Сошественский и академик Стефан Твердынский.

15 декабря вечером я говорил по телефону с В. М. Скворцовым.

– Как поживаете? – спрашивал Скворцов.

– Ничего, хорошо. Вот готовимся распрощаться с братом Григорием.

– Как так?

– Да просто обличить его и проводить в Сибирь опять землю пахать.

– Смотрите, осторожно поступайте; человек он – сильный и опасный; смотрите: головы свои не сломайте.

– Постараемся рога ему обломать. План хороший есть; если по плану поступим, то дело будет в шляпе, а если от плана отступим, то твори, Господи, волю Свою!..

– Ну, помогай Бог… Только осторожно. Кланяйтесь владыке Гермогену. До свидания!

16 декабря, утром, из квартиры г-жи Головиной Григорий позвонил по телефону, приглашая меня к себе.

Поехал, а Гермогена попросил собрать к 11 часам всех свидетелей.

Распутин встретил меня очень ласково.

Я его пригласил поехать к Гермогену.

– А что, как владыка? Ничего? На меня не сердится? Телеграмму получил?

– Ничего. Получил. Доволен. Ждет тебя. Так и сказал мне: «Поезжайте и привезите Григория Ефимовича, да скорее, хочу с ним повидаться».

– Вот, брат, что поклон-то царский ему сделал. А летом-то, когда я уехал от тебя, он на меня в Саратове во как нападал! – Оказывается, Григорий, едучи в конце июня 1911 года из Царицына на пароходе, заехал к Гермогену; Гермоген укорял «старца» за его «подвиги».

– Нет, теперь ничего! – подтвердил я.

– Ну, поедем, поедем, голубчик! Вот хорошо!

Сели на извозчика и поехали.

Дорогою Григорий мне болтал: «И тебе цари низко-низко кланяются; вот скоро-скоро епископом будешь; ихний новый дворец видел. Пять миллионов стоит. Во как! Есть комнаты сплошь стеклянныя… А стекла-то, стекла, фу, какия большия, широчайшия. Мама немного прихварывает, а папа сам меня водил по дворцу. Долго меня водил все показывал; потом вышли мы с ним на крыльцо и долго на небо смотрели. А звезды, звезды… Папа говорил мне много-много… Больно Гермогеном доволен, что он против диаконисс. Со мной согласен, что это архиереи хотят у себя в покоях из диаконисс бардаки поделать… Папа сказал: «Молодец, Гермоген! Он понимает, в чем дело, и идет против диаконисс». А про Феофана-то, про Феофана что папа говорил?!

– Что?

– Да что? Сказал: «Когда я сходил с парохода на берег в Севастополе, и Феофан стоял на берегу. Я поклонился, и он, улыбаясь, поклонился. А я подумал: вот дурак-то, ведь я офицерам поклонился, а ты думаешь, тебе что ли?» Вот как! Закрылась лазутка! Скоро его и оттуда попрут. Пусть знает, как грязью мазать… И про Столыпина папа говорил… Ведь я за семь дней предсказал смерть Столыпина и за семь дней уже назначил В. Н. Коковцева. Этот – хороший человек. Я давно с ним знаком. Папа не хочет, что Столыпину хотят ставить памятник. Только говорит: «Ты смотри, Григорий, не говори Илиодору, что я памятника Столыпину не хочу, а то ведь он не любит Столыпина, да и начнет на всю Россию кричать, что и царь, и я не хочу памятника Столыпину!» Ха-ха-ха! Во брат!..

– Брат Григорий, а я не люблю царя! – Не знаю почему вырвалось у меня. – Не люблю, да и только; не понравился он мне; такой слабый, очень табак курит, говорить не умеет, весь истрепанный, рукою дергает, да, должно быть, он и не умный.

– У-у, ты так не говори! Боже тебя спаси. Разве так можно? – заговорил «старец» и погрозился на меня пальцем.

Я замолчал, осуждая себя за неуместные слова о царе.

Вдруг, когда уже подъезжали к подворью, «старец» встрепенулся: «Слушай-ка, голубчик, а Митя у владыки будет?»

– Я право не знаю. Разве он в Петербурге? Я его не видел. А что?

– Да так! Я его не люблю. Он такой бешеный…

Приехали и прошли к Гермогену в кабинет. Свидетели собрались, но не все.

Родионов и Митя с Чернышевым еще не приехали.

Я бросился к телефону и поторопил их.

Чрез 20 минут все свидетели были налицо.

«Старец» начал догадываться, что что-то неладное готовится… Быстро стрелял своими серыми глазами, недоумевая и предчувствуя что-то недоброе.

Проходя с Родионовым по передней, я бросил: «Посмотрите, Иван Александрович, старческое рубище!»

Родионов взял в руки шубу и шапку «старца», потом сказал: «Ого! Шапка стоит по меньшей мере 300 рублей, а за шубу здесь надо отдать тысячи две. Вполне подвижническая одежда!»

Исторический час наступил.

Гермоген, я, «старец» и все свидетели собрались в парадную красную комнату.

«Старец» сел на большой диван за круглый стол, потом встал, прошелся и остановился около дверей.

Свидетели сидели. Гермоген стоял. Я тоже.

Митя, прихрамывая и помахивая отсохшею рукою, ходил взад и вперед около Григория, вскидывая на него неприятные взгляды.

Все молчали.

Тут Григорий окончательно понял, что вот-вот должно произойти что-то для него крайне неприятное.

– Ну, Митя, начинай! – проговорил я.

Гермоген на меня закричал: «Что вы самого маленького заставляете; вы всех больше знаете, вы и начинайте!»

Только что я хотел раскрыть рот, как произошло нечто невероятное, смешное, но в то же время ужасное.

Митя с диким криком: «А-а-а! Ты безбожник, ты много мамок обидел! Ты много нянек обидел! Ты с царицею живешь! Подлец – ты!» – начал хватать «старца»… «Старец» очень испугался, губы у него запеклись, он, пятясь назад к дверям, сгибался дугою.

А Митя взял его за рукав, притащил к иконе и, тыкая ему пальцем в грудь, еще громче, еще неистовее кричал: «Ты – безбожник! Ты с царицею живешь! Ты – антихрист!»

Григорий, наконец, заговорил; тыкая, в свою очередь, в Митю пальцем, он дрожащим голосом произнес: «Нет, ты – безбожник! Ты безбожник!»