Диссидент-3: Дайте собакам мяса - Игорь Черемис

Евгением Архиповичем, который её ребенка от первого брака удочерил, а на смене фамилии не настаивал. [2]

Жили они в трехкомнатной квартире одной из «сталинок», что облепили Ленинский проспект за последние пару десятилетий. Я не исключал, что эта квартира им досталась в том числе благодаря хоть какому-то знакомству с Рокоссовским – тот несколько лет в конце 50-х был в фаворе, лишь потом потерял расположение Хрущева и в итоге оказался не у дел за несколько лет до смерти. Но поднимать эту тему в разговоре с семьей Татьяны я не собирался.

Тем более что эта семья неожиданно для меня оказалась очень большой. Познакомиться со мной приехал двоюродный дядя Татьяны – из её рассказов выходило, что именно он познакомил Нину Павловну с мужем-летчиком; звали его тоже Евгений. Меня вообще немного замутило от количества Евгениев на квадратный метр – сын этого дяди тоже был Евгением, и его сын – тоже. Видимо, это была какая-то семейная традиция, углубляться в которую я посчитал опасным. Впрочем, самый младший Евгений пока был довольно милым пятилетним малышом и заводить новых Евгениев не торопился.

Была ещё сестра Евгения-разведчика Светлана – с мужем, который, к счастью, был всего лишь Вадимом, и двумя дочерьми-школьницами. И ещё была бабушка Татьяны, мать её матери, сухонькая старушка лет восьмидесяти, которую звали – та-дам – Евгения Аристарховна.

Когда мне представили всех членов этого семейства, я сразу задумался о позорном бегстве, и нимало не стыдился этих мыслей. Жизнь не готовила меня ни к чему подобному, да и Татьяна, кажется, была не в курсе желания родителей устроить общий семейный сбор в честь моего визита. Во всяком случае, она тоже затравленно переводила взгляд с одного родственника на другого, слабо улыбалась женщинам и детям – и очевидно требовала поддержки. Так что мне пришлось собрать всю свою волю в кулак и приобнять её за плечи.

– Что тут происходит? – шепнул я ей на ухо, когда гости начали рассаживать за богато накрытый стол.

– Ничего не понимаю, – тоже прошептала она. – Мама говорила, что будут только она и папа. Наверное, что-то случилось.

Если что-то и случилось, то нам об этом сказать так и не удосужились, но следующий час был самым ужасным в обеих моих жизнях. Меня допрашивали так, как никаким следователям Конторы и не снилось; мне приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы не сболтнуть лишнего, а несколько раз я прямо говорил, что не могу говорить о том-то и о том-то в силу специфику учреждения, в котором служу.

И ещё они все хором пытались меня споить. Тост за знакомство; тост за будущую свадьбу; тост за будущего ребенка; тост за счастливых родителей; тост за родителей жениха и невесты – по одному на каждого. И так далее, и тому подобное. Татьяна могла законно пить сок; мне же приходилось изощряться, чтобы в меня попало как можно меньше спиртного – после её приезда в Сумы у меня почти не было никаких тренировок с алкоголем, и я боялся элементарно заснуть в самый ответственный момент.

Через час я запросил пощады – неприятно такое признавать, но я был непривычен к таким застольям и боялся сорваться. Причину я придумал самую простую – сослался на потребность в никотине, хотя ещё в Сумах серьезно сократил количество выкуриваемых сигарет, чтобы Татьяна как можно меньше контактировала с вредным дымом. В Москву я вернулся почти некурящим, хотя и таскал с собой пачку «Космоса», потому что осознал полезность встреч с коллегами в курилке – неприятная атмосфера с лихвой компенсировалась ухваченными кусками неофициальных разговоров.

Члены семьи Иваненко оказались людьми понятливыми, и хотя у них почти никто не курил, но отчим Татьяны вызвался показать мне местечко, где периодически дымил сам.

***

Это была одна из маленьких комнат – самая дальняя, но с полным фаршем. В ней была односпальная железная кровать с шишками, непременные ковры на полу и на стене, огромный шкаф, наверняка забитый зимними вещами, стол с парой стульев и даже пианино. Комната была неплохой, ещё и с балконом, которые пока ещё не было принято утеплять и застеклять. В этой квартире балкон использовался для хранения всякого барахла – ничего удивительного, имеющаяся кладовка не справлялась с количеством запасов. На балкон меня, правда, не потащили, хотя он был открыт из-за накрывшей Москву жары, мы расположились у старого потертого стола, на котором стояла импровизированная пепельница из консервной банки, наполовину заполненная старыми окурками. Жестяная крышка этой банки была завернута в причудливую конструкцию, на которую в случае нужды можно было положить сигарету.

– Раньше курил много, – сказал Евгений Архипович, – ещё на войне привык, там это одна из немногих радостей была – посидеть, подымить. Но врачи... говорят, что надо завязывать, если не хочу проблем с сердцем. Вот и завязываю... помаленьку.