И гаснет свет - Влада Ольховская

до аварии, почти ничего не осталось. Кожа по большей части исчерчена ожогами. Руки и лицо чужие – еще опухшие, странно неуместные своей здоровой кожей. На груди и шее – две глубокие раны.

– Сердце в хлам, очень точное попадание, – заметил Монтгомери, тоже относившийся к мертвому телу с пренебрежением. – Обе раны смертельные, ты заметил? Кому-то очень нужно было его убить. Орудие убийства они же нашли?

– Да не нашли там ничего…

– Странно, лезвие было очень крупное… Как такое могли спрятать?

С ответом Джона не спешил. Да, на первый взгляд все выглядело так, будто несчастного пациента зарубили топором или мачете. Но как пронести такое оружие мимо охраны? Камеры отключились, однако регулярные обходы все равно совершались.

Нет, что-то не сходится. Не только проблемы с поиском орудия – края раны выглядят необычно, да и крови было многовато. Джона наклонился над раной на груди Виктора, пытаясь вспомнить, как именно выглядела палата при обнаружении тела.

– Крови слишком много, – наконец произнес хирург.

Монтгомери, который в этот момент делал какие-то пометки в планшете, бросил на него удивленный взгляд.

– Что, прости?

– Крови слишком много, – повторил Джона. – Если учитывать все, что было разлито в палате, он сейчас тут должен чуть ли не мумией лежать. Но посмотри, что мы имеем: кровопотеря не слишком большая! Даже из тех ран, что он получил, крови вытекло меньше, чем я мог бы предположить. Как будто там было очень холодно…

– Так ведь холодно не было, я заходил в палату, обычная температура…

– Я тоже заходил и все помню.

– Может, лезвие, которым его убили, было холодным? – предположил Монтгомери. – На улице хранилось, например…

– Оно было холодным, без вариантов, – кивнул Джона. Он уже знал ответ, понял за секунду, просто пока выбирал подходящие слова. – И оно хранилось на улице. Только теперь мы его не найдем, разве что описать детективам сможем.

– Что ты имеешь в виду?

– Его убили с помощью льда.

Это объясняло все. Получить пару острых ледяных пластин в условиях клиники было несложно, даже здание покидать не пришлось бы – открой окно да бери! Конечно, напасть на обычного человека с таким орудием проблематично: тяжело удерживать, слишком уж оно хрупкое…

Однако Виктор изначально оказался уязвим. Он не мог ни отбиваться, ни убежать – он лежал неподвижно, возможно, спал. Убийце несложно было донести лед до него и с силой вогнать острую пластину в грудь пациента. В шею – даже проще…

Потом убийца ушел, а лед продолжил таять, смешиваясь с кровью, поэтому алые лужи получились такими грандиозными.

Это было прекрасно спланированное убийство, требующее и наглости, и мозгов. Только кому понадобилось совершать такое? Насколько было известно Джоне, Виктор Суворов никому не причинил зла, даже в той аварии, которая оставила его обожженным, пострадал только он. Ему не поступало угроз, в больнице он ни с кем не ссорился.

А теперь он мертв. И Дерек Ву мертв. Эти убийства вроде как не были связаны между собой, но Джону не покидало чувство, будто связаны.

К черту это все, пускай полиция разбирается… Хирургу просто хотелось, чтобы все закончилось.

Монтгомери с ним спорить не стал – старый врач еще раз осмотрел раны и согласился, что это вполне могло быть убийство с применением столь необычного оружия.

– Только какая силища для этого нужна? – задумался Монтгомери. – С шеей-то все понятно, тут и женщина бы справилась. Но рана на груди – это очень серьезно…

– Не наше дело. Это просто сузит круг подозреваемых – надеюсь, полиция со всем разберется быстро!

– Да уж, как будто нам мало обычных проблем…

Как и следовало ожидать, писать отчет Монтгомери не собирался. В такие моменты он без стеснения пользовался преимуществами, которые дарила роль старого друга Александра Фразье. Он направился звонить владельцу клиники; Джона послал санитаров убирать тело, а сам на час завис за компьютером.

Зато после этого его наконец-то оставили в покое и позволили вернуться к собственным обязанностям. Даже перерыв разрешили сделать – за дополнительную работу. Джона отказался. Он прекрасно знал: свободное время повлечет за собой мысли о том, что произошло между ним и Ольгой – или не произошло. Глупые, неуместные мысли. Уж лучше сосредоточиться на работе, позволяя им просто перегореть.

Он назначил осмотр Эмми Рурк – не беглый, как обычно, а полноценный, с новым рентгеном. Изначально Джона планировал действовать медленней, теперь же график процедур по восстановлению лица Эмми предстояло пересмотреть. Пока нет оснований опасаться закрытия клиники – но кто его знает, как дальше пойдет? Джона планировал выжать из этого места все что можно. Если не для своей научной карьеры, то хотя бы для Эмми.

Эмми Рурк оказалась единственной пациенткой, которая вызывала у него искреннюю симпатию. Может, тем, что была не виновата в случившемся с ней. Или тем, что постоянно улыбалась и радовалась каждому новому дню. Или тем, что сумела продолжить нормальную жизнь, которую многие объявили для нее невозможной. Джона не знал наверняка да и не раздумывал об этом.

Для него куда важнее было то, что Эмми без сомнений согласилась на его эксперимент. Хотя у нее-то все было не так плохо, как у многих других пациентов. Она лишилась только трети лица.

Когда все случилось, Эмми только исполнилось шестнадцать. Прекрасный возраст, время смелых ожиданий и поиска той самой мечты, за которой можно следовать. Джона видел фотографии своей пациентки до несчастного случая. Не красавица, но милая девчушка – с ямочками на щеках, четкими красивыми линиями бровей и искристыми глазами. Последний снимок был сделан за два дня до трагедии. Эмми тогда понятия не имела, что смотрит в камеру последний раз.

Ничего необычного ведь не происходило: она просто приехала в дом бабушки, где уже собралась толпа ее кузенов и кузин. Семья была деревенская, многодетная, с таким количеством родственников, что сразу все имена и не вспомнишь.

Они были фермерами и охотниками. В такой семье дать подростку оружие не считалось таким уж страшным поступком. Многие таскали с собой на охоту детей и учили стрелять сначала по кроликам, потом и по оленям. При таком подходе оружие переставало быть чем-то страшным и запретным, оно становилось привычным, а привычка в случае подростков порождала браваду и небрежность.

В тот день кузены Эмми баловались с охотничьим ружьем отца. Взяли, чтобы почистить, но по факту же просто позировали и выпендривались. Эмми просила их перестать, однако без страха и настойчивости. Они ее просто раздражали своим хохотом, она и мысли не допускала, что что-то может пойти не так. Она