Господин следователь. Книга 4 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Простите, Иван Александрович, а чем же станет заниматься ваша жена? — недоуменно вытаращила глаза теща. — Муж добывает средства к существованию, жена в это время блюдет дом. Елена сама присмотрит за прислугой. В крайнем случае — я приеду, помогу.

Вот уж кого мне не хватало, так это тещи! Мне в прошлой жизни одной хватило.

— А моя жена станет меня любить, — посмотрел я на Леночку. Та зарделась, но вроде бы, не возражала.

— Любить — это понятно. Но что она делать-то станет? — не унималась теща.

— Саморазвиваться станет, — брякнул я первое, что мне пришло в голову.

Все три женщины, сидевшие за столом, запереглядывались. Этого слова, так любимого женщинами будущего, в здешнем обиходе нет, еще решат, что считаю свою невесту недостаточно развитой. Надо срочно сказать нечто умное, чтобы сгладить ситуацию.

— Мужья, как известно, во время службы дичают, — пустился я в пояснения. — Вот, недавно в командировке был, аж две недели. За это время не то что книг не читал, даже газеты в глаза не видел. А у Лены, как я уже понял, настоящий талант педагога. Так что, очень надеюсь, что супруга, в мое отсутствие, займется собственным образованием —образование ведь гимназией не заканчивается, верно? Книги станет читать, музыкой заниматься. Заодно и меня подтянет до собственного уровня.

— Ваня, если ты так думаешь… — начала Леночка, но тут же была прервана родственницами.

— Елена, мы же тебя просили! Обращайся к своему жениху лишь по имени и отчеству! — гневно потребовала матушка.

— Маменька, а может хватит уже? — сдержанно попросила Лена.

У Леночки железная выдержка. Иная бы психанула. Но девушка из другой эпохи.

А я ее поддержал:

— Ксения Глебовна, действительно, может, и на самом деле хватит? Понимаю, что целоваться в Великий пост неприлично, да и грешно, но уж с именами и отчествами уже перебор. Как-то ненатурально звучит, если жених с невестой обращаются друг к другу — Иван Александрович… Елена Георгиевна.

Ксения Глебовна посмотрела на золовку, пытаясь найти в ней поддержку, но Анна Николаевна вдруг встала на нашу сторону.

— Ксения, вот здесь я с молодежью согласна. Пусть Иван Александрович и Лена обращаются друг к другу как хотят. Можно подумать, что вы с Георгием именовали друг друга с вичем до самой свадьбы.

— Мы — нет, но мы-то совсем другое дело, — вспыхнула матушка Леночки. — Но мы с ним перед свадьбой виделись всего несколько раз. Какие там поцелуйчики! Мы рядом друг с другом стеснялись постоять. Зато и слухи о нас не распускали.

— Маменька, я тебе уже говорила, — ответила Леночка с недовольным видом. — Те сплетники, которые болтают, они несчастные люди. А мы с Ваней ничего не боимся! Правда?

— Ленусь, так кто бы сомневался! — развел я руками, едва не опрокинув пустой стакан. — Мы с тобой знаем правду, а до остальных нам нет дела. И пусть все сплетники и завистники сдохнут от зависти!

— Вот и славно!

Лена соскочила со своего места, подбежала ко мне, звонко чмокнула в щеку. Предупреждая гневные вопли матери и тетки, сказала:

— А ведь никто не хочет вспомнить, что у Ивана недавно был день ангела!

— Почему это не вспомнил? — возмутилась Ксения Глебовна. — Мы с Анной хотели поздравить после поста. Сейчас такой подарок нельзя вручать.

Что за подарок? Интересно.

— Давайте сейчас. Что за подарок, если его дарят позже? Зря мы его из столицы везли?

Матушка и тетушка только руками развели. Теперь уж точно придется подарок дарить.

Леночка убежала в свою комнату, а я с удивлением спросил:

— А как вы узнали, что у меня был день ангела?

— Георгий Николаевич, — хмыкнула Ксения Глебовна и зачем-то уточнила, — ваш будущий тесть, два месяца как переписывается с вашим батюшкой. А я, соответственно, с вашей матушкой. Они и сообщили, что единственный и неповторимый сынок отмечает день ангела на Иоанна Златоуста. Между прочем, вам полагалось бы самому сообщить об этом если не нам, то невесте.

Если бы я знал, так и сообщил бы. Мне что, жалко, что ли? Только почему именины Иоанна Златоуста? Разве они не в сентябре? Запомнил почему-то как Ванька — один из моих учеников, страшный болтун, говорил, что родился он в сентябре и наречен в честь Златоуста.

Между тем, моя караглазая гимназистка вернулась, держа на вытянутых руках… гитару.

— Ваня, это тебе! С днем ангела! Поздравляем! От всей нашей семьи!

И как же не удержаться, чтобы не поцеловать Леночку? Да в щечку, в щечку! Все вполне прилично. Вон, даже будущая теща не бросается.

Осторожно взял в руки гитару. Но почему гитара? Неужели я похож на приказчика?

— Ваня, ты же как-то сказал, что будь у тебя гитара, то мы с тобой организовали музыкальный ансамбль.

— И выступали для белых медведей, — хмыкнула тетушка.

Про белых медведей — это я помню, а когда про гитару сказал? Наверное, обмолвился. Гитара, в моем представлении, музыкальный инструмент, на котором здесь играют сельские акушеры и писари. В крайнем случае — пьяные гусары.

И зачем я такое сказал? Никогда не был гитаристом. Немножко умею тренькать, так потому, что мама учила. Не эта, что жена вице-губернатора, а та, оставшаяся в прошлой жизни. А мама когда-то заканчивала консерваторию, готовилась к музыкальной карьере, но угораздило ее выйти замуж за лейтенанта. И вся карьера свелась к преподаванию в школе, да в организации кружков самодеятельности. Конечно, она предпочитала иные музыкальные инструменты, но гитара — штука демократичная и ее можно отыскать везде.

Гитара красивая, наверняка вышла из рук какого-нибудь знаменитого мастера. Знать бы еще, этих мастеров. Но все на свете не узнаешь.

— А что спеть?

— Иван Александрович, позже споете, когда Великий пост закончится, — нервно заявила Ксения Георгиевна.

— Ну, коли пост, то можно спеть что-нибудь соответствующее, — сообщил я, проверяя — настроена ли гитара? Все в порядке. — Поэтому я вам исполню молитву. Правда, написана она французским поэтом, а на русский язык кем-то переведена.

— Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет,

Господи, дай же ты каждому, чего у него нет:

мудрому дай голову, трусливому дай коня,

дай счастливому денег… И не забудь про меня.

Пока Земля еще вертится, Господи, — твоя власть! —

дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть,

дай передышку щедрому хоть до исхода дня.

Каину дай раскаянье… И не забудь про меня.

Я знаю: ты все умеешь, я верую в мудрость твою,

как верит солдат убитый, что он проживает в раю,

как верит каждое ухо тихим речам твоим,

как веруем и мы сами, не ведая, что творим!

Господи, мой Боже, зеленоглазый мой!

Пока Земля еще вертится, и это ей странно самой,

пока ей еще хватает времени и огня.

дай же ты всем понемногу… И не забудь про меня[2].

[1]Это не намек на моего соавтора! Кстати, в моей семье имеется швейная машинка «Зингер» аж 1886 года! Служила еще прабабушке. Сейчас стоит у моей сестры, та собирается оставить внучке. Машинка неубиваемая. Единственный случай, когда понадобился ремонт — выпал челнок и на него наступили ногой. Простите, не удержался.

[2] Булат Окуджава. Молитва Франсуа Вийона

Глава двадцать первая

Господа офицера́!

Присяжный поверенный Антон Степанович Топильский — молодой и амбициозный адвокат, прибывший из Петербурга отстаивать интересы бывшей гувернантки, рассчитывал на легкую победу. На первом судебном заседании в его взоре прямо-таки читалось — провинция, край непуганых медведей и недалеких присяжных заседателей с длинными ушами. Оправдание подзащитной — это как за папиросами сбегать, а там шум в газетах и, как следствие — укрепление своего положения в когорте российской адвокатуры. Разумеется, любому присяжному поверенному лестно, если его фамилию станут упоминать рядом с именами Плевако, Урусова, Александрова и Холева. Кто-то еще был, не упомню, но фамилии Топильского твердо помню, что не встречал. Вполне возможно, что у Антона Степановича имелся такой шанс, но он его не использовал.